Из сада за воротами вылетел блуждающий огонек и, покружив вокруг стоящего в нерешительности Карнажа, устремился вперед по мосту, пока не достиг противоположного конца. Феникс пошел следом, массируя виски. Сзади послышалась тихая мелодия свирели, плывущая в холодном воздухе одиноко и немного печально. «Ловец удачи» обернулся и увидел бесенка. Тот вскарабкался на ограду возле ворот и играл. Створки медленно и плавно закрывались под эту музыку. Перейдя на более простой мотив, сторож освободил одну лапку и на прощание помахал гостю.
Ступив на твердую землю, Карнаж с облегчением выдохнул. Всё же этот Хронос, если на время забыть о том, кем он являлся по сути, то есть темпоральной ходячей аномалией, наделенной сознанием погибшего в ней человека, показался «ловцу удачи» незаурядным человеком. Так ловко и непринужденно заставить гостя плясать под собственную дудку — тут одной магии оказывалось мало. Здесь было нечто иное. Возможно, внушаемое всеми подряд, у кого ни спроси, благоговение перед такой фигурой, заранее создавало должное амплуа. Однако Хронос действительно соответствовал. Первый визит Карнажа оказался слишком непродолжителен, и полукровка долго недоумевал, что же такого необычного находили прочие посетители. Но сегодня он ощутил, насколько могущественен хозяин Странствующей Башни. Слушая Хроноса, Феникс несколько раз вообще забывал, зачем явился и с немалым трудом умудрялся вспомнить, хотя ментальному контролю обучался Киракавой с молодых ногтей.
Головная боль понемногу отступала. Вместе с тем у Карнажа появилось ощущение, что его провели как мальчишку, и, вместо ответов, возникло ещё больше вопросов. Но ничего другого не оставалось, кроме как ждать, пока время предоставит доказательства того, что «ловец удачи» действительно не зря сегодня рисковал. Наверняка Хронос запрятал свое предсказание в подсознание, ведь делал его напрямую, а не шифровал в катренах*, как известный прорицатель Морвириари. Следовательно, полукровке стоило ожидать в будущем нечто вроде того, что чародеи называли дежавю. То есть, маг прятал все им предсказанное, чтобы память не помешала судьбе идти своим чередом, а в тот момент, когда предсказанное начнет сбываться, у полукровки появится ощущение, будто это уже с ним было.
Оставив дальнейшие размышления, так как чем больше Карнаж думал, тем быстрее возвращалась утихшая головная боль, он уселся на валун и принялся критически осматривать обеспечивший восхождение по отвесной стене инвентарь, заодно вспомнив, что совсем позабыл снять шипы с мысков сапог. Когда полукровка заканчивал, вталкивая «когти» обратно в торбу, из леса выехал всадник. Доспехи, перья, плащ, копье и верный гнедой конь, — все как положено, настоящий рыцарь! Осадив скакуна, воин выдержал паузу и обратился к полукровке, поднимая вверх руку в превосходной работы феларской латной перчатке.
— Доброй ночи и яркой луны, — гулко произнес рыцарь из-под забрала.
— И вам того же, сударь, — неохотно ответил Феникс.
— Не ты ли тот эльф, что должен указать мне путь к замку, где зло спрятало от меня мою возлюбленную?! За ней я готов был пойти хоть на край света!!!
— Какой еще замок? — изумился Карнаж, пропустив мимо ушей то, что его ран’дьянскую половину обозвали эльфом.
— Так вот же он! — нетерпеливо воскликнул всадник, указав за спину полукровке. — За мостом! Я вижу, как над его шпилями парят зловещие крылатые создания.
Феникс обернулся и плюнул с досады. За мостом действительно красовался мрачный замок, над которым между башен парили тенями крылатые создания. Наверняка те самые не убиваемые горгульи. «Ловец удачи», все же, решил проявить хоть каплю уважения к тому, кто не только словом, но и делом готов был доказать, что он настоящий рыцарь. Не каждый день встречаешь того, кто ради какой-то юбки действительно готов потащиться на край света, судя по севернофеларскому гербу на стяге. Поэтому полукровка решил напрячь свои познания в древнем сильванийском наречии, на котором к нему обратились, словно эльфы не идут в ногу со временем или скверно понимают феларский — основной язык торговцев Материка.
— Разумеется! Так вот же он, доблестный рыцарь, за мостом! — расшаркался перед всадником Карнаж, картинно склонив голову и указывая рукой в сторону ворот, с досадой отметив для себя, что умудрился исковеркать нехитрую фразу сразу двумя акцентами, в довесок к нескольким грамматическим ошибкам.
— Благодарю тебя, друг мой! Скоро эти твари познают силу моего праведного гнева! — воскликнул рыцарь, чье забрало аж клацнуло от праведного гнева.
Верный конь понес своего седока навстречу подвигу, а Феникс, проводив вояку сочувственным взглядом, направился к городу, попутно раздумывая о том, составил ли доблестный воитель завещание или нет? Ведь можно было, в случае чего, заявиться к его родне и, представившись тем самым «эльфом, что указал путь к логову зла», потребовать пожертвований лесным собратьям за оказанную помощь. Если эти графы, герцоги и маркизы готовы в век шпаги и аркебузы нацепить хлам двухсотлетней давности, что носили ещё их деды и прапрадеды, и щеголять им, осыпая золотом трактирщиков за лесть и восторженные пьяные выкрики, то чем он, Карнаж, хуже? По крайней мере, его помощь была куда как существеннее, чем пустые вопли тупых, как пни и пьяных, как сапожники холуев…
Ночь выдалась прохладной, какой она всегда была в Лангвальде, даже в самые жаркие дни лета. Этот цепкий хлад приходил с моря. Откуда он там брался никто не смог бы внятно ответить. Слишком много непонятного и, порой, абсурдного творилось на Материке, что становилось со временем в порядке вещей для обитателей. Не мог же простой человек вечно чему-то удивляться? «Почему?» — это вопрос часто оставалось без ответа, когда речь заходила о том, что окружает мир. Кому-какое, в конце концов, дело до того, что твориться там, когда в центре проблемы куда более реальные?
Феникс зашагал по темной тропинке, свернув в сторону от города. Он должен был. Всякий раз, когда судьба заносила его на своем горбу в окрестности Лангвальда, он посещал одно место на отшибе, почти у самых гор. Когда-то давно там навсегда остался тот пепел, который, временами, тихо стучал в молодое сердце полукровки из маленького мешочка на груди, робко напоминая о себе.
Ему не было ни легко, ни тяжело. Лишь пустота, которую он чувствовал тем острее, чем более сгущался мрак закрывавших луну крон деревьев, заполняла его душу. Разумеется, «ловец удачи» недурно видел в темноте, но все равно не как днем или в сумерках. Очертания предметов переходили из черной неразберихи в серую мглу, и это если ночь выдавалась лунной, а звезды рассыпались по небосклону из сумки Сильвана каскадом щедро зачерпнутой горсти.
Ограда кладбища показалась из-за старого, расколотого молнией дуба. Возле него расположился валуна, на котором громоздились свечи. Их каждую неделю приносили сюда понемногу коренные жители Лангвальда. Ведь они соглашались похоронить кого угодно, не важно кем тот был, кем тот стал и как умер.
Через ворота предстояло совершить слишком большой крюк, поэтому Феникс, как обычно, перепрыгнул через ограду и приблизился к неприметному могильному камню. «Здесь покоится пепел Рунэ’Ады» — гласила надпись. Сын устало сгорбился и опустился на колени напротив того, что ему оставалось в напоминание о матери. Карнаж молча смотрел на камень. Он просто пришел, как приходил к ней всегда, и как будет приходить до своего последнего вздоха… У него маленького временами болела спина, там, где со временем должны были вырасти крылья. Но он не родился чистокровным и, вместо приятного зуда, испытывал острую резь в лопатках. Он не мог уснуть по ночам и тихо плакал в подушку, стараясь не разбудить мать, которая намаялась за день и усталая спала по соседству. Но она все равно просыпалась, ворошила ему волосы, успокаивала и водила своими теплыми пальцами по спине, рисуя сильванийские руны, которые он должен был угадывать и называть ей шепотом. Постепенно боль отступала, детские глазенки слипались, и она, уже ничего не спрашивая, рисовала причудливых птиц и животных. И он засыпал… Потом она болела. Весь день проработав в лавке аптекаря, он стремглав несся домой с лекарством, которым его вознаграждали за, казалось, непосильные для ребенка труды. Всю ночь сидел возле кровати, с одиноко горевшей свечой на столике, ловил каждый её тяжкий вдох и боялся, что следующего никогда не услышит…
