Внутренним чутьём он понимал причину своего резкого просветления: впервые в жизни задумался о смерти и даже испугался её. Слёзы подступил к горлу, стало даже трудно дышать. Он ниже опустил голову к тарелке, чтобы родители не заметили его волнения. Но потом ему вспомнилось, что Степан им гарантировал пятьдесят лет жизни, а это, надо сказать, срок немалый. Пётр успокоился и даже как-то возгордился, что нашёл в себе мужество на очень смелый поступок.

Однако мысль, что недавно произошедшее – лишь огромная глупость, которая, по сути, позорит их всех, упорно всплывала в его мозгу, но он гнал её и настойчиво оправдывал себя, веря, что Степан всё же прав, и теперь и он, и все остальные резко мобилизуются и интенсивнее будут работать. Обуреваемый такими мыслями он сидел на кухне, ел свой суп, не желал ни с кем разговаривать и тихо радовался, что родители беседуют между собой, не трогая его.

Но отмолчаться всё же не удалось. Отец вспомнил, что сын обещал что-то рассказать, потому, прервав разговор с женой, спросил.

– Так какие вопросы вы сегодня решали у Степана? – видно было, что отец интересуется вполне искренне.

– О смерти говорили, – Пётр придвинул к себе тарелку со вторым.

– Вон оно что! И по какому случаю столь странное любопытство? Кто-то болен? – взволнованно спросила мама, убирая пустые тарелки со стола.

– Вовсе нет, просто Степан выдвинул теорию, что чем дольше живёт человек, тем это более расслабляет его. То есть, якобы он не спешит стать творцом, полагая, что времени предостаточно. Я не согласен с этой теорией, – Пётр говорил и одновременно ел.

Отец с матерью, не перебивая, внимательно слушали сына.

– Мне кажется, – продолжил Пётр, – созидать – это потребность человека. Также как, к примеру, есть или спать. И срок жизни тут совершенно не причём. Вы со мной согласны?

– И да, и нет, – отец положил ложку и откинулся на спинку стула. – Как мне кажется, желание творить, созидать не относится к врождённым инстинктам – таким, которые ты упомянул. Я имею в виду – желание есть и спать. Умение творить и созидать – эти качества, приобретены человеком в процессе эволюции. В борьбе, так сказать, за лучшую жизнь. И в какой-то мере Степан прав. Чем продолжительнее жизнь человека, что, бесспорно, означает наличие в среде обитания благоприятных условий для жизни, тем меньше хочется созидать и творить. Чего понапрасну сушить мозги, если жизнь и так хороша? Но с другой стороны – нет предела совершенству. Человек захочет лучшего и вновь начнёт творить, но конечно, не с тем рвением, как если бы ему требовалось бы построить жилище, чтобы элементарно спрятаться от дождя.

– Убедили. Спасибо, пойду я, – Пётр встал из-за стола, ему совсем не хотелось вступать в дискуссию. Две прошедшие бессонные ночи дали о себе знать, он с трудом держал глаза открытыми, ибо очень хотелось спать. Чмокнув маму в щёку, Пётр прошёл в свою комнату.

Честно сказать, разговор с отцом ещё больше успокоил его. В их семье творчество было культом, а значит, то рвение, с каким он отныне намерен стремиться к победам, будет только приветствоваться ими, и не важно, что явилось причиной. С хорошим настроением он дошёл до кровати и, раздевшись, счастливый лёг спать, заранее вкушая радость побед, ожидавших его. Он ни на минуту не сомневался, что добьётся их.

Эдуард открывал дверь своим ключом. Уходя к Степану, он уложил мать спать и сейчас, возвращаясь, надеялся, что она всё ещё не проснулась. Войдя в прихожую, инстинктивно нашарил на стене включатель. Секунда – и зажегся светильник, но маломощная лампа едва осветила порог комнаты. Эдуард любил свет, яркость, но ограниченность их семьи в деньгах не позволяла ему установить двухсотваттную лампочку, как хотелось бы.

Пакет с продуктами Эдик устало опустил на полку и стал разуваться. Тут же, взяв тряпочку, лежащую на обувной полке, аккуратно протер снятые туфли от пыли и стал их внимательно осматривать. Подумалось: “Слава Богу, ещё сезон прохожу, если конечно лето не будет дождливым”. Убирая обувь на полку, вздохнул от мысли, что лето скорее всего будет дождливым. Выключив бра, взял пакет с продуктами и прошёл на кухню.

По дороге домой он зашёл в продуктовый магазин и сейчас из пакета на кухонный стол вытащил два пакета молока, две булки хлеба и чекушку водки. Её Эдик не стал долго держать в руках, а быстренько спрятал в тайник, о котором знал только сам. Пока грелась вода, на цыпочках подошёл к комнате матери. Тихонько приоткрыв дверь, заглянул внутрь. Мама, укрывшись одеялом, лежала на кровати и спала.

«Спит, ну и слава Богу!», – успокоенный, он так же тихонечко закрыл дверь и вернулся на кухню. Налив в чашку молока, изрядно разбавил его горячей водой и, отрезав несколько кусков хлеба, сел ужинать. Эдик откусывал хлеб, запивал молоком, но всё это делал машинально, ибо мысли его были в другом месте, а именно в комнате Степана. Эдуард, в который раз – до мельчайших подробностей, вспоминал сегодняшний вечер, особенно то, что касается вероятности выпадения номера квартиры каждого из друзей. Ему пришли на ум слова Степана: “Не переживайте вы так, успеете пожить, это я вам точно гарантирую”, – но вроде бы обнадёживающие слова друга сейчас вызвали в нём раздражение.

Он нам точно гарантирует! Как же! А что он мне ответил, когда я напрямую спросил у него, в чём тогда смысл его затеи, если до старости все доживём? Мяться стал, нести всякую ахинею. Ничего вразумительного я от него так и не услышал. А всё потому, что на самом деле квартира каждого из нас может выпасть хоть завтра, как карта ляжет, и ничего тут не поделаешь.

Дурак я, что поддался на его авантюру. Вот дурак! О матери не подумал. Идиот! Что же делать? Позвонить и отказаться. А что я ему скажу? Что мать стало жалко? Он меня точно за идиота примет. У них у всех матери есть. Будет смеяться, скажет: струсил, а матерью прикрывается. Да не трус я!

Эдик разнервничался и, встав, подошёл к окну.

Не трус я. Своей жизни мне не жалко, просто мать без меня не сможет. Этого она точно не переживёт. Ради меня только и держится, а я ей такую подлянку устроил.

Ещё некоторое время простоял у окна, не видя за ним ничего, так как на кухне горел свет, а за окном было темно. Но отсутствие видимости Эдика ничуть не беспокоило, он продолжал думать о своём. Постепенно мысли переключились на работу.

Эдуард был хотя и молодым, но весьма перспективным учёным. Собственные разработки по созданию «самозаживляющегося» полимера, которые он хотел представить, как кандидатскую, вполне тянули на докторскую. Он предлагал внедрять в структуру материала сеть микроканалов по которым к повреждённому участку, восстанавливающее вещество может доставляться в любую точку поверхности. Он был влюблён в химию полимеров, в которой чувствовал себя по-настоящему творцом, ну прямо волшебником. Ажурные сеточки многоатомных соединений, которыми он вертел как хотел в поисках нужного свойства, завораживали, вселяли в душу какую-то особенную силу, власть. Мечтал построить целый город и даже что-то такое неземное, грандиозное, вечное, из материала, которому время будет не страшно. Правда, пока не представлял, что за материал это должен быть, как должен выглядеть, но что ему по силам его сделать – чувствовал. Время, необходимо лишь время! При этом слове у него на глазах всегда наворачивались слёзы. Времени для творчества катастрофически не хватало.

Они жили вдвоём с матерью, которая после трагической смерти отца сломалась, потеряла всякий интерес к жизни, начала пить. Его работа, как учёного, оценивалась государством совсем низко, зарплата была маленькой: после выплаты коммунальных услуг почти ничего не оставалось. Пристрастие матери к выпивке вынудило Эдика заняться репетиторством, что, конечно, добавило семье денег, но при этом отбирало значительную часть времени у любимого дела. Эдуард спал по пять часов в сутки, но это мало что меняло.

Была у Эдуарда мечта, одна единственная. И мечтал он не о науке, – в ней он добьётся всего сам. Мечтал он, чтобы с неба – или ещё откуда – на него свалилось много денег: они были нужны для матери, – чтобы он сам, ни на что второстепенное не отвлекаясь, мог спокойно заниматься своими любимыми полимерами.