========== Куда ты, тропинка, меня завела? ==========

— Гранн, Гранн, — выговаривать имя на ходу сложно, зубы стучат, босые ноги колет покрытая инеем трава, тетя Леся унесла всю обувку перед тем, как запереть Олёну в сараюшке. Шаль шерстяная, греет плечи, но на груди почти не сходится, вещь детская, она давно выросла.

Из груди вдобавок рвутся рыдания, а почти родное болото кажется враждебным и невероятно темным, глаз выколи — темнее не станет.

— Гранн, надеюсь, ты меня потом добрым словом вспомнишь, если не услышишь, — всхлипывает, размазывает по лицу слезы.

Впереди топь, но если не уйти туда, собаку пустят да и найдут.

Ну и конечно, на середине тропки она оступается. Босую ногу трясина схватывает почти как Борис Сергеевич, жадно, темно, отвратительно. Олена вскрикивает, теряя равновесие, выпуская платок, цепляясь за кочку, но усилие толкает ее лишь глубже. В разрыве облаков проглядывают звезды, она поднимает голову, чувствуя стылые объятия трясины, вздрагивает.

— Гранн, прости, прости, прости, — жижа возле подбородка, напитавшаяся коса тянет вниз не хуже камня. — Гра…

Небо опрокидывается, косу дергает, болото чавкает жадно, нехотя выпуская, а встрепанное темное создание, тянущее вверх, светит узнаваемыми синющими летними глазами.

— Олёнушка! Ты что! Ты как! Держись! — сид теплый, его руки тоже, а к груди он прижимает спасенную девушку, вовсе позабыв о своем странном бальном костюме, не жалея чистоты тонких кружев.

Она прижимается, всхлипывая в сидов воротник, не в силах пока сказать хоть два связных слова. Гранн и не отстраняет, обхватывает за содрогающуюся спину, а Олёна страстно желает одного: чтобы утром эти небеса оказались зелеными. Ей ужас как не хочется возвращаться.

— Идти можешь? — обычный выдох в щеку кажется страшно теплым. — И куда ты так торопилась, чтобы посреди ночи, в болото, без обуви!

Вместо ответа вырываются одни всхлипы, стоит вспомнить, от чего, от кого она бежала. Прижиматься к Гранну тепло, он никуда не уходит и ощущается под руками как самый настоящий! Значит она в мире с волшебной изнанкой!

Облегчение накатывает волной и закрывает по макушку, оставляя сверху маленький волнующийся кусочек — а вдруг кажется? Блазнится? Видится? И все не настоящее?

— Так я и подумал, — новый выдох заставляет ее вздрогнуть. — Тогда держись, — шепот в самое ухо пошевеливает волоски, чужие губы немного касаются раковины, слезы отступают от удивления на миг.

Именно этим моментом пользуется Гранн, чтобы подхватить ее на руки.

— Все-все-все, не плачь, старый страшный сид тебя не съест, ч-ш-ш!

А у самого глаза расстроенные!

— Да я не потому! — кое-как выговаривается из одного противоречия ему на «старого» и «страшного». — Не потому!..

— А почему? — ожидаемый вопрос и ощущение, будто она летит.

Это Гранн несет ее на руках! Она же тяжелая! Олёна дергается, но вырваться не выходит: как бы он ни смотрелся, сид посильнее среднего мужчины, и её, глупой девки, тем более посильнее! Она замирает у болотника на руках, теперь опасаясь его осерчалости — а ну как заподозрит, что она ему не доверяет?! Следующий всхлип горше всех предыдущих раз в сто, и Гранн взаправду останавливается, перехватывает, чтобы в лицо заглянуть:

— Так! Олёнушка! Ты меня своими вздохами до полной печали в момент доведешь! Я лягу и умру! — она вздрагивает, но и неожиданное усилие не заставляет сида выпустить её из рук. — И вот чтобы такого не случилось, ответь мне. Куда ты бежала? От кого, вернее?

— Я от доли страшной бежала, замуж меня отдать хотели, за душегуба! — а на глаза опять слезы наворачиваются. — Он мерзавец, и руки у него мучить приучены! А я за такого не хочу! И не пойду! Лучше смерть!

Гранн прижал к себе только крепче, дальше пошел:

— Теперь понятно, — покосился яркими глазами, и во тьме ночной видными. — Прости, однако, смерть твоя не удалась, и тут я свободу твою без спросу нарушил, под Холмы утащил.

— Спасибо! Спасибо! — и вместо других слов прижалась, обхватывая за шею, сама.

— Да чему радуешься, глупая, — а сам улыбается, — я же ужасный и страшный сид, живу на болоте и утащил тебя тоже на болото!

— А это неважно, — бормотать ему в воротник, оказывается, приятно до крайности. — Важно, что именно ты меня утащил. От другого и помощи никакой бы не попросила.

— Ох! Ты как скажешь, нам, сидам, сразу падать можно! — наверное опять какие его правила нарушила. — Просто знай, я тебя могу в любую точку света отсюда доставить, но только один раз и больше ты меня не увидишь, даже если на это самое болото придешь, на это самое место…

Олёнушка ужаснулась, представив, как можно расстаться с Гранном навсегда, задумалась, пытаясь понять, где обидела, навязалась, свободу нарушила, чтобы он сразу ее выпроводить предлагал.

— Я тебя обидела, сидушко?

Вопрос его застал врасплох или обращение, но встал как вкопанный, потряс головой, покосился с таким великим подозрением, будто она клад зарыла и наконец призналась, где.

— Откуда такие мысли? — а сам все смотрит, смотрит, как будто дырку между глаз просматривает.

— Я только в гости к тебе пожаловала, а ты сразу гонишь в три шеи, угрожаешь страшно! — не удержалась, всхлипнула. — Я тебя видеть хочу! И не один раз! И чтобы не последний! — опять заплакала, окончательно горько.

— Тихо-тихо-тихо, мы уже почти пришли, — голос его повеселел, а глаза так грустные и остались.

— Пришли? Куда? — поднять голову от его плеча казалось делом невыполнимым, и Олёнушка даже не пыталась. Приникла, совершенно позабыв, что в жиже болотной перемазана, руками за спину обхватила.

— Туда, где тебя можно искупать! И согреть! — хмыкнул. — Меня тоже уже можно, заодно.

К пораженному выдоху Олёны, Гранн стал спускаться, ровно как по ступенькам! Она открыла глаза, присмотрелась, но кругом было так же темно, бликовала и исходила теплым паром лишь вода… В которую медленно нисходил Гранн!

— Ай! Промокнем! Утопнем! — завозилась, разворачиваясь лицом к воде.

— По-твоему, мы недостаточно мокрые? Чтобы промокнуть еще раз? — и спускался, спускался, сид коварнющий! — А утопнуть тебе возле меня не грозит совершенно точно.

Сначала теплой, как парное молоко, воды коснулись босые ноги, пальцы поджались сами, Олёна удивленно выдохнула, отпустив одной рукой шею Гранна, протянув вниз, и тут же почти вскрикнув, потому что с его следующим шагом вода обхватила ногу разом до колена и лизнула поясницу!

— Тихо-тихо-тихо, никто тебя не съест, вот увидишь, это вода, просто вода, теплая вода, — голос монотонно звучал над ухом, убаюкивая, успокаивая. — Тебя надо согреть, нужно согреть, стоит согреть, чтобы никакая зараза не прицепилась, отцепилась, нет, не надо цепляться…

Вода охватывала замерзшие ноги, подобно объятиям, теплым, ласковым, родственным, похожим на объятия деда или, меньше, тети Леси. Гранн был теплее. Олёна затаила дыхание, когда со следующим шагом сида они погрузились до его середины груди. Вздрогнула, чувствуя пробравшуюся под юбку воду, объятия топи были не настолько смутительны. Гранн примолк, перехватил цепче, чтобы не уплыла, как будто — чтобы не растворилась! Сошел еще на ступеньку!

— Стой, золотой, стой, соколик, стой, касатик! — Олёна и сама не знала, почему заголосила, уперевшись лбом в его плечо, обхватив спину в атласной одежке уже под водой. Плавать она умела, погружаться с головой не боялась, а тут страх напал просто смертный. — Стой-стой-стой, мой хороший!

— Не бойся, ничего плохого не случится, тут не место плохому, — зашептал на ухо, опять едва касаясь. — А косица твоя тоже внимания требует, чистоты и упорядочивания, главное, дыхание задержи, мы недолго, вот увидишь, недолго, увидишь-увидишь-увидишь…

И шагнул! Прямо вниз!

Вокруг стало сине-сине, как если бы свет особый под водой был, ярче, чем под беззвездным ненастным небом. И часть того света в глазах сида сияла, близких глазах, синих, ярких, летних… Согревающих не хуже ласковой воды.