Но со сном сложилось не сразу. Сегодняшнее перевозбуждение не желало сменяться достаточным для сна покоем. Я то проваливался в короткое забытье, при этом отчетливо слыша все звуки вокруг, то выныривал из него с мыслью только бы не дать волю всей палитре чувств, а то про отдых вовсе придется забыть. Я слышал всех петухов в квартале и даже начал их различать по тембру голоса. Под утро усталость все-таки взяла свое и мне удалось пару часиков поспать. Во сне я заходил в чистую и совсем не страшную реку, в которой, возле берега, плавал кругами большой рыжий лис. Когда я стал заходить в воду он подплыл ко мне и дружелюбно ткнулся мордой мне в руку, и я почувствовал его жесткие волоски возле пасти в застывшей сукровице. «Что, съел кого-то, бродяга?» - спросил я у него, и набрав полные легкие воздуха нырнул. И проснулся. Понимая что день начался, плюс какой необычный день начался все следы сна как ветром сдуло. Ну все. Как говорил мистер Горби – можем нАчать.

С моим не совсем обычным внешним видом особо крутиться напротив здания Центральной Рады было нельзя. Не хватало еще нарваться на какой-то патруль, и не успеешь пикнуть как поставят к стенке. Хорошо, что как раз напротив была нужная подворотня, из глубины которой было видно то, что мне надо. Кованые ворота уже были открыты. Я и так  изрядно засветился, пока нашел удобное место для наблюдения. Единственный минус - это то, что увидев подъехавшего Грушевского надо было еще успеть добежать. Возле входа солдаты. А входить надо было вместе с ним. Для этого я немного поменял тактику, и стал за небольшим выступом стены,  именно на выходе из арки на улицу, наблюдая за проезжающими автомобилями. Да и поесть бы уже не мешало, о чем мой желудок настоятельно напоминал.

Накануне утром.

Утро я встретил с дрожью в душе и теле. Под утро подмерз, уже чувствуется дыхание осени, и просыпаясь на меня опять нахлынул весь ужас моего нового положения. И только договорившись с собой, что сегодня вечером это все, скорее всего, кончится, я успокоился. Да и вообще, даже в самом неприятном деле необходимо, чтобы не свихнуться, найти положительные моменты. Надо просто напрячь мозги и смоделировать все так, чтобы любая работа приносила моральное удовлетворение.

Мое тело услужливо напомнило мне о вчерашнем маршброске с препятствиями. Ничего, пара ссадин да крепотура меня не пугает. Потихоньку расхожусь. После простенькой, легкой зарядки , согрелся, привел себя в порядок и тронулся в путь.

Повезло почти сразу. Вправо, в сторону Лукьяновского кладбища  двигался обоз. Четыре телеги с какой-то бэушной мебелью и остальным хламом. А пятая телега везла небольшой шкаф и было там место  для меня. Я с доброжелательным лицом подошел к последнему возчику, и на каком - то полусуржике попросил подкинуть меня в сторону центра. Красота,  не надо махать руками, что бы подвезли, подошел, поравнялся  и спокойно попросил. А тот, долго не думая, оценивающе на меня посмотрел и в ответ предложил мне поработать: помочь загрузить всю эту мебель в какую-то контору на Большой Житомирской. Я конечно же согласился, но было немного неприятно, что мужик принял меня за бродягу. Если бы он знал сколько стоит моя одежда, то он быстро поменял бы свою точку зрения, но удивился бы, наверное, глупой трате таких деньжищ на такое, по его мнению,  барахло. Со скоростью пять - семь километров в час мы спокойно ехали по утреннему Киеву. Я всегда очень любил Киев особенно сразу после рассвета. Особенно в мае, когда цветут каштаны, и ты идешь  с поезда и дышишь полной грудью, а асфальт мокрый и чистый после утреннего  полива. Да и сейчас хорошо. Середина октября а не холодно. Я подумал, что у меня есть уникальная возможность насладиться дореволюционным Киевом. Раньше я часто проводил время за компьютером, рассматривая старинные карты города и фотографии. Мысленно я пробегал с раненым Алексеем Турбиным от Оперного туда, в неизведанные лабиринты Малоподвальной. Или представлял себе маршрут первого в Европе трамвая, читая старинные названия хорошо знакомых мне улиц. Но особенно мне были интересны люди, которых в мое время уже не было в живых, а на черно-белых фото они жили себе как ни в чем не бывало и даже не представляли какой ужас их ждет впереди. И вот сейчас я внимательно всматривался в лица проходивших мимо киевлян мысленно сочувствуя им. В поведении людей за сто лет ничего не поменялось. Прохожих было довольно много и они не торопясь топали по своим обычным делам. Чувствовался большой город. Простые жители были одеты кто во что горазд. Мещане более единообразно и строго, по нашим меркам. Женщины в длинных, почти до земли, платьях и юбках и в теплых жакетах и демисезонных полупальто. И у всех обязательные головные уборы. Мне из-за этого пришлось накинуть капюшон. Чем ближе к центру, тем больше прохожих и пролеток, а главное – автомобилей. Я всегда думал, что в это время машина была чудом, что-то типа слона. Ан нет. Оказывается киевляне уже вовсю пользуются самодвижущимися каретами. И бегают они, допотопные,  довольно резво по мощенным булыжником мостовым, извергая из себя клубы сизого и вонючего дыма. Чем ближе к центру, тем их больше. На проезжей части кучки навоза и никаких бордюров.

— Ты, ваше благородие, никак дезертировал, - отвлек меня от моих мыслей сидящий рядом мужик. Я даже вздрогнул от неожиданности. Его лицо было не злобное, но с хитрецой.

— А с чего ты решил, что я благородие, - в ответ спросил я.

— Уж больно руки у тебя холеные и балакаешь через силу. Ты не пужайся, я все понимаю. Сам на фронте был. Сейчас благородия отменили, теперича все товарищи.

— Ты, братец, почти угадал. Учился я немало, да не из дворян я вовсе. Скажем – инженер. А сейчас какое число и месяц?

— Так уже пятнадцатое октября. Ты после тифа разве, что счет дням потерял?

— А год? - спросил я и замер.

— Одна тысяча девятьсот семнадцатый от рождества Христова.

Да уж, ровно на сто лет назад зашвырнуло. Мужик вроде миролюбиво настроен. Но хитрый и любопытный. И говорит по русски. И тут видны следы  русификации.

— Да, после тифа. Еле выкарабкался, - сходу сочинил я. - А как вообще обстановка в Киеве, любезный?

— Да все как с ума посходили. Работать никто не хочет, все митингуют. Да палят друг в друга. Свобода!

— А тебя как звать-то? И что это за груз у тебя?

— Николай Хлынов, из-под города мы, тут не далеко, двенадцать верст будет, из Святошина. Вот обстановку канцелярскую со станции в новую контору доставляем. Выехали еще вчера да заночевали тут недалеко по случаю. Решили, что лучше сегодня пораньше тронемся, чтоб до обеда справиться да и назад. Ломовая артель у нас.

— А кто сейчас в Киеве командует?

— Это смотря как сказать. Если для простых, так Советы депутатов правят. А так Центральная Рада. Грушевский там голова. Да еще военные.

— А чего хотят? В смысле, на что народ призывают?

— Советы за равенство. Землю обещают крестьянам а фабрики рабочим. А в Раде одни за автономию, а другие за незалежность все собачатся.

Вот тут я охренел второй раз. Какая автономия к чертям. Как можно не понимать очевидных вещей, что эта автономия ничего не решит. Ладно, это я сейчас такой грамотный, а им пришлось первый раз идти по этому пути. Теперь становится понятно, зачем я здесь.

— А сидят-то на Владимирской?

— Да, сперва возле Золотых ворот были, а потом переехали. Там близко. Через перекресток. Да ты с нами почти до места доедешь.

Всю дорогу я только и делал, что крутил головой и угадывал так изменившиеся в мое время улицы. Вот перекресток с Дегтяревской, а вот Лукъяновская тюрьма каменной глыбой высится среди двухэтажек, в которой сейчас наверняка сидит кто-то из видных революционеров. А вот Глубочицкая. Все простое и какое–то маленькое.

Через полтора часа, с удовольствием поговорив, мы подъехали под разгрузку. Я хорошо знаю какой стала Большая Житомирская в мое время. Почти все из этих домов, кто выстоял, пережили реконструкцию. А здесь она натуральная. Парадные фасады, центр! А слева, в глубине проходных дворов, видны верхушки зеленых холмов на которых пасутся козы, как будто здесь город и кончается. А за теми холмами вечный Подол. А главное - Десятинная церковь, а не ее фундамент как в наше время. Я всегда думал, что ее спалили татары в очень давние времена. А оказывается нет – вот стоит себе красавица строгая, каменная. По-моему в тридцатые ее взорвут потомки ордынцев в месте с Михайловским Златоверхим. А там, в далеке, нет ни Оболони, ни Троещины, и вся даль, сколько хватает глаз, свободна от бетонных высоток. И такой простор, что даже захотелось поглубже вдохнуть. Правда для того, что бы все это увидеть, пришлось заглянуть в одну из подворотен.