Вывести импланты из строя совсем не то, что просто отключить! Это означало прекратить существование импланта навсегда. По нему пускают ток, оплавляя ячейки с информацией. Что при этом чувствует киборг – никто не знает. Но догадаться не сложно. Как только отец мог этого не предвидеть?!

– Мистер Вайс! – рядом с нами возник встревоженный Марио. – Как так – отменить пресс-конференцию?

Он искал взглядом у меня поддержки, но я сама ничего не соображала.

– Не отменить, а перенести, – раздраженно поправил его Райан и нажал на кнопку лифта.

– Но журналисты…

– Потерпят.

И через несколько секунд растерянное лицо Марио скрылось за створками лифта.

***

Благодаря статусу автомобиля Райана, через город мы промчались на максимальной скорости. Я до сих пор не понимала, чем обязана такому широкому жесту, но предпочитала не думать об этом. Единственное, что сказал мне Райан за всю поездку, это то, что отправит меня завтра на обследование в медицинский центр. Я машинально кивнула, готовая на все, лишь бы он не передумал сейчас везти меня к отцу.

Но ничего большего он так и не потребовал. По крайней мере, пока.

Райан не позволил мне рвануться из машины со всех ног, как только мы прибыли. Обошел авто и помог выйти, сжав мою ладонь в своей.

– Успокойся, – притянул меня ближе, глядя прямо в глаза. – Если хочешь помочь ему, должна быть спокойной и собранной. Или не сможешь помочь вовсе. Поняла?

Его слова прозвучали очень жестко, но вдруг стали именно тем стержнем, который заменил мне мой собственный, сдавший позиции в последние несколько часов. Кивнула завороженно, выпрямляясь и тяжело дыша. Можно было бы даже поблагодарить за эту своеобразную поддержку, если забыть, кто именно способствовал моему такому крайне неуравновешенному состоянию.

– Пошли, – скомандовал Райан, и вместе мы направились в здание.

Корпорация отца была огромной, и уступала размерами разве что «Золотому дому». Множество корпусов соединялись между собой прозрачными тоннелями со скоростными горизонтальными лифтами и, подсвеченные в ночи, напоминали все вместе гигантского паука.

Отец встретил нас у входа в исследовательский корпус. Настороженно посмотрел на Райана и перевел взгляд на меня:

– Леа, – покачал головой, выражая сомнения по поводу моего сопровождающего, но мне уже было все равно.

– ГДЕ ОН?! – повысила голос.

– Он в процедурной, – мрачно ответил отец. – Райан?

– Я подожду здесь, – послышался неожиданный ответ, и я пулей рванулась внутрь, уже не сдерживаемая никем.

– Нельзя было выводить из строя все импланты разом! – выкрикнула, набрасывая поверх платья халат, подхваченный на стойке.

– Почему? – воззрился на меня в недоумении отец, не отставая. – Леа, я же делал это прежде, но киборги не впадали в бесчувствие.

– Киборги, пап, а не почти люди, прожившие на воле несколько лет! У Эрика уже слишком развиты человеческие реакции, и он знает, что ждать от таких манипуляций! Ты предупредил его? – отец лишь нахмурился, озадаченно покачав головой. – У живых киборгов с имплантами особые отношения. Они научились ограждать их от вмешательства в принятие решений и даже самостоятельно выключать! – продолжала я.

– Как это?! – изумился отец, хватая меня за руку.

Да, не так я себе видела наш обмен опытом.

– Давай позже, – отрицательно покачала головой. – Я хочу его видеть!

В палате, куда мы вбежали с отцом, горел яркий свет и мерно подмигивали и пищали несколько приборов. Взгляд заметался по неподвижному киборгу на кушетке и сразу зацепился за открытые глаза Эрика, смотрящие в потолок. Мои ноги едва не отказались меня держать в первую секунду, но потом я увидела, что Эрик моргнул.

Приблизилась и нащупала дрожащими пальцами его ладонь.

– У него состояние шока, – констатировал отец. – Но все жизненные системы в норме.

«Темнота, – вспомнилось мне. – Он так боялся провалиться в темноту».

Я все же опустилась перед кушеткой на колени и сжала его руку сильнее. По спине пробежал холодок и бросился продираться глубже под кожу: он может не выйти из нее вовсе. Такое состояние можно назвать эмоциональной комой.

– Черт, – прошептала одними губами.

– Леа, – отец присел рядом, – он должен прийти в себя, ведь ничего не повреждено. И даже имплант, блокировавший ноги, убран.

Он сжал мое плечо и попробовал притянуть к себе в объятья, но я раздраженно мотнула головой.

– Его можно забрать?

Послышался длинный вздох.

– Можно. Но, здесь ему будет лучше.

– Здесь он может не вернуться вовсе.

Я не слышала уже своих слов. Тот, который хоть как-то держал меня и не давал утонуть в отчаянии, ушел. закрылся в себе. не вытерпел боли и страха. Если бы я только могла быть с ним сегодня, а не на этом идиотском вечере!

Стиснула свободную руку в кулак до боли и свесила голову.

– Поехали домой.

Потянулись дни.

Мою комнату, как я и просила, превратили в мастерскую. Вынесли из нее всю мебель, оставив лишь голые стены, на которые теперь опирались полотна разного размера: чистые и наброски, ждущие своего часа превратиться в картины с эмоциями и сюжетами. Окна я никогда не закрывала, поэтому запахи растворителя и красок не раздражали, а лишь создавали любимую творческую атмосферу. Ту, в которой казалось, все возможно.

Джиджи неожиданно оценил бусы из цветных стеклышек на окне, и теперь часами наблюдал за их покачиваниями и блеском солнечных лучей в неровных краях и щербинках. Странно, но копировать увиденное не спешил: то ли не мог, то ли не хотел. Звездным небом тоже перестал притворяться.

Мне казалось, что он так и не пришел в себя окончательно. По-прежнему был непривычно молчалив и апатичен. Вылитая медуза.

Я почти не выходила из комнаты. Два матраса на полу заменили мне кровать, а Эрику – больничную койку. Старалась сделать все, что в моих силах. Разговаривала с ним, рисовала, обсуждая процесс, читала книги о художественном искусстве вслух, держа его за руку. Иногда просто тихо просила вернуться.

Чувствовала себя рыбой, выброшенной на на песок. Казалось, что я бьюсь с обстоятельствами, но заведомо бесполезно. Все вокруг казалось чужим. Душой я стремилась далеко отсюда, оттого не находила себе места и в родном доме. Мне казалось, что я просто никак не вписывалась в композицию некогда родной картины. Меня швырнули в нее, как кляксу, по ошибке и недосмотру. Капли-кляксы на стене моей квартиры в Миарранде и то больше походили на авторскую задумку!

Отец проникся моим опытом и корил себя за то, что не подумал обсудить со мной манипуляции с имплантами Эрика заранее. Сказать, что он был удивлен – не сказать ничего. Тот факт, что Эрик умудрился сам вывести свои из строя, поразил его больше всего. Но дальше деловых разговоров у нас с ним так и не двигалось. Мы виделись вечерами на кухне, обсуждали прошедший день и состояние Эрика. Он приходил к нам осмотреть его перед сном, и мы расставались до следующего дня.

Все больше я обращалась к обычному листку бумаги и карандашам. Могла долго выводить и переплетать какие-то узоры, оживлять их очертаниями цветов или резко обрывать непонятными завитушками. Пока однажды меня не осенило: я рисовала узоры-татуировки на руках Дэйрана. Вспоминала каждую линию и знак, оберег, как объяснила Алика. Когда поняла это, почувствовала, что не могу больше. Мне показалось, что во мне вот-вот что-то хрустнет и обломается от бессилия и безвыходности. Мне срочно было необходимо обезболивающее!

К счастью, пригласить к себе «специалиста по маникюру» не составило труда. Охранник лишь задержался взглядом на выразительных рисунках-татуировках, которыми были покрыты все открытые участки тела моего «специалиста». Кроме, разве что, лица. Девушка лишь невозмутимо поправила внушительный рюкзак на плечах и очаровательно ему улыбнулась, от чего он нахмурился еще больше, но все же пропустил посетительницу.