Северная ходьба 1. Метель Тихо так, что щелкают позвонки: тишина тебе сворачивает шею, и ты оборачиваешься. Снежинки стучат в теплые виски, им в конусе под фонарями страшнее, вот и мельтешат они вовсю. Сова на ветке лицом ли, спиной сидит; из головы две веточки торчат, сидит и кряхтит гýдко: э-э, э-э, Плохо ей в этот снегопад одной, а может, хорошо, совсем наоборот, как, наоборот совсем, – тебе. Летела стая… Совсем не про них: зимой они всегда одиночки. Сов семь, может, наберется иногда осенью – лететь к нам сюда, «на юг», за мышью. Нынче здесь мышь под снегом совсем и ходит под снегом по ходам, так что приходится ловить и птиц. Сова взлетает и крýжится с метелью, потом снова садится на ель и сливается совсем наконец со всем: с ночью, белой от снега, и с елью, а ты влюбленно глядишь в метель. 2. Снеговики Сéмьи в такую погоду на прогулке лепят снеговиков: отец – нижний ком, мать – средний, а верхний ком – ребенок. Звуки в это время не звóнки, а гулки, снег не скрипит, а хрустит под каблуком, но детский смех по-прежнему звонок. Потом снеговики стоят одиноко и смотрят шишечками, как всё темней. Пробегают собаки, метят их. Наутро они почти все раскоканы и лежат грудой сероватых камней в желтых многослойных отметинах. Собаки их любят, а люди скорей нет. Приходят дети и бродят в руинах, будто ищут что-то. Их головы? И кто-то вдруг находит и в руки берет безглазый, безносый череп любимый и ставит на останки тулова. 3. Северная ходьба Впереди – старуха с двумя лыжными палками, позади – старик, в три погибели, с клюкой. Такая у них нордическая ходьба. Она не смотрит назад, он – вверх, валкими, но шаткими шажками держа прямой курс, по которому ведет Судьба. Вот уж и впрямь «саувакя́вели», оба скорей идут, чем идут скорей; скорей ковыляют, чем идут. Палкоход – зимняя форма надежды, спорт у гроба, первенство, не за лавр, так хоть за порей, за первинки, за родной огород, который сейчас под снегом, ему тепло, а им не холодно, но и не жарко; так и должно быть спортсменам зимой. У старика под носом не пот, а сопли, но так и должно быть, соплей не жалко, жаль старуху и хочется домой, в кисло-сладкий, густой, предпоследний воздух, к надбитому кубку и блюдцу к нему, к некрепкому, несладкому чаю. Но пяточки палок сверкают как звезды, но Фрейя к смертному Оду своему не повернет главы отчаянной… 4. Дворники
Я работал дворником четыре месяца в парке Лесотехнической академии, меня учили мести опавшую листву «волной». Я вставал в пять утра и шел к метро вместе с рабочими, отличаясь от их племени мешком из полиэтилена – нужен был холстяной. Потом наступила зима, и стволы в парке светились изнутри голубоватым светом. Однажды меня окружила стая собак… Потом это все надоело моей Парке, и я сломался на колке льда, но при этом насмотрелся на утро и растущий из утра парк. Поэтому я и понимаю дворников, пусть они иногда не понимают меня, и в труде им куда больше помогают машины, но стоит услышать шарк лопаты, корни слов становятся пятнами голубого огня и тянут в себя сытную снежную мочажину, и наступает утро, и лом говорит «цок», и лед отвечает «коц», и лежит, покоцан, и оранжевая спецовка на ветру будто флаг, и матюги старшей дворничихи идут впрок этому медленному свету, и в окно сам он ползет, нещедрый, но от каких-то там тайных благ. 5. Собака Моя собака скоро умрет, и я закончу шестнадцатилетнюю прогулку в парке имени академика Эдгара По. В детстве мы называли его «поля», здесь плохо растут деревья, и мало толку от новых посадок (торф), и отвести слабó «полюстровские ключи». Этой водой, богатой железом, Кушелев-Безбородко лечил всех желающих, пользовал теплым душем. Теперь только ржавые пятна весной на старой траве и новой, лезущей кротко, напоминают об этом: Мусина-Пушкина продала эти места Брусницыну, а тот настроил дач… Здесь лучше всего зимой. Летом тоже неплохо, но повсюду шашлыки. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес. |
