А, проснувшись следующим утром, я сказал сам себе: «Все, никакой любви. От нее одни проблемы». Больше я не подходил ни к одной девушке, даже если она мне нравилась.
И теперь вот эта смуглянка стоит передо мной и непринужденно спрашивает мое имя. Я ей представился, она тоже:
— Надья, — говорит. «Что за имя? — подумал я тогда. — То ли Надя, то ли просто похожее».
Она в ответ на мой застывший в глазах вопрос:
— Я цыганка, поэтому меня так назвали.
Я усмехнулся про себя: раз цыганка, пусть расскажет мне о моем будущем.
— Погадаешь мне?
Надья улыбается:
— Сначала заслужи.
Я догадался, к чему дело идет, и подумал: «Раз тебе нужен срочно мужчина, ты, милая, его получишь». Во мне не шевельнулось ровным счетом никакого чувства к этой Надье; мне просто захотелось… сам понимаешь, что сделать. Я тогда ведь еще молодой был и думал совсем не о том, о чем надо думать при знакомстве… Сейчас я изменился.
Я сообщил начдиву, куда иду; тот с усмешкой пожелал мне удачи, и после этого мы пошли в дом, выглядевший на удивление крепким — бомбежки особо не повредили его. Было ясно, что квартира, куда меня привела Надья, была коммунальной — вот только людей там не было. Видно, все эвакуировались туда, где безопасно. А эта цыганка оказалась смелой девушкой. Что же, это достойно уважения, но влюбляться из-за этого я в нее не стану. Мне это совершенно ни к чему.
— Проходи, садись, — гостеприимно сказала она. Я криво усмехнулся:
— К чему все это? Я верно понимаю, что тебе нужен мужчина?
Цыганка, залившись краской, кивнула.
— Скучно здесь, понимаешь? Ни с кем не познакомиться… Вот только сейчас прошла ваша дивизия…
Ничего себе, «здесь скучно»! По-моему, в Грозном в самый разгар войны может оставаться лишь человек, которому до смерти не хватает адреналина в крови… Странная девушка.
— Поцелуй меня… — Надья склонилась ко мне. Я не знал, что делать, и вообще был растерян. Но, не желая ударить в грязь лицом, прижал ее к себе и впился поцелуем в ее губы. Она что-то сдавленно стонала, но мне было на это наплевать. Тогда мне хотелось только наконец сделать то, о чем я мечтал уже давно (с того момента, как впервые увидел). Затем все пошло по желаемому сценарию.
Моя любовница явно осталась довольна, чему я впоследствии искренне удивлялся, и даже просила меня побыть у нее хотя бы один день. Мне не хотелось обижать ее — на один день я мог бы остаться. Но дольше — ни за что. Она бы потом завела разговор о семье, а я не создан для этого. Ну какой из меня муж и отец? Ведь я не знал, как это — иметь хоть каких ни на есть родителей. Кто бы научил меня, как обращаться с женой и детьми? В семнадцать лет от администрации я узнал, что моя мать сама отдала меня в детский дом, поскольку отец мой оказался сволочью, боящимся ответственности. А сам — предприниматель… Я не пытался найти его, потому что знал: если ему не было дела до меня, когда я даже не родился, то и в те дни, когда мне уже исполнилось двадцать лет, он явно не был бы рад меня видеть. Конечно, у него мог появиться претендент на все его имущество…
Вечером мы сидели на кухне и пили чай. Я все-таки попросил Надью погадать мне.
— В будущем появится у тебя враг, — медленно и тихо говорила она, держа мою руку в своих ладонях. Перед нами на столе лежали раскинутые определенным образом карты: я запомнил крестовых даму и валета и между ними пикового короля. Карты с легкой руки цыганки разложились по-новому. — Не езди за рубеж, там с тобой могут произойти страшные вещи… Ты потеряешь близкого тебе человека, но обретешь любовь.
— Помилуй, Надья, кто для меня близкий человек? — я горько и недоверчиво усмехнулся. — Я круглый сирота, и у меня очень мало друзей.
— Этого я тебе не могу сказать. Из приятного: будешь ты богатым человеком, но придет к тебе это богатство через страдания.
Я вспомнил о том, что говорил Вике еще в те дни. О том, что у меня будет много денег. Я тогда сказал это столь уверенно, что и сам поверил в свои слова. А теперь они подтверждаются… Сейчас я действительно богат: тридцать шесть (теперь уже меньше) миллионов рублей перешли к нам с Анастасией, но мне как-то стыдно распоряжаться этими деньгами… Ведь они же не мои по праву, а ее. А я стараюсь жить скромно и только на свою зарплату.
Мы расстались довольно спокойно. На удивление, Надья не стала говорить о том, что желает выйти за меня замуж или хотя бы продолжать наши встречи. Я даже подумал, что она позвала меня к себе лишь потому, что она нимфоманка, и ей хотелось только удовлетворить свои желания. Я был холоден во время прощания, как и она. Вернувшись туда, где мы разместились, я думал только об ее предсказании. Обрету любовь… Нет, здесь она ошиблась: я поклялся сам себе, что никто никогда не заставит меня влюбиться ни в одну девушку.
— А предсказание-то сбылось, Леша, — улыбаясь, сказал я, когда тот закончил свой рассказ. — Ты же влюбился в Анастасию. И вообще, твоя любовница тебе все верно нагадала.
Он тоже улыбнулся.
— Да… Как говорится, не всегда бывает так, как задумано. Моя клятва ни к чему не привела. Анастасия тоже не верила, что полюбит другого после смерти Вадима… — здесь он перекрестился. — Царство ему небесное…
— У тебя сегодня больше нет дел? — поинтересовался я.
Он покачал головой. Вот и отлично — наконец-то можно осуществить задуманное.
— В таком случае пойдем со мной в церковь.
Тот охотно согласился, и мы покинули здание суда. Прогуляемся по Москве — благо, пока на улице хорошая погода. Ветра нет, светит солнце; а если, к несчастью, пойдет дождь, что очень вероятно (вот такое у нас странное лето), то на этот случай у нас есть зонт — один на двоих.
========== В церкви ==========
Карта на моем смартфоне показала, что ближайшая церковь находится совсем рядом с нами. Однако мне хотелось пойти именно туда, куда два раза ходил на исповедь Вадим. Храм Василия Исповедника у Рогожской заставы. Там он и встретил отца Геннадия. Может быть, и нам удастся с ним познакомиться или даже побеседовать о покойном? Кто знает ответ на этот вопрос?
Мы покинули площадь, где располагается здание суда, и свернули на улицу Сергия Радонежского. Долго шли по ней, и когда уже дошли до ее конца, Алексей сказал, заметив неподалеку кофейню «Шоколадница»:
— Я зайду сюда. Подожди меня здесь, — и свернул к этому ресторану. А я остался стоять, думая, зачем ему понадобилось идти туда. Но я размышлял недолго, так как он вскоре вышел с картонным стаканом в руке.
— Взял себе порцию американо, поскольку я почти всю ночь не спал. Все переживал насчет заседания — зря, как оказалось. Ты меня, конечно, тогда успокоил, но не совсем, — с этими словами он сделал маленький глоток своего кофе. — Я тебе еще на Казанском объяснил причину. Может, мне тоже рассказать этому священнику свои грехи?
— Делай, что посчитаешь нужным. Правда, Вадиму-то исповедь не помогла: в конце концов он же выбросился из окна, — я довольно прохладно отношусь к желанию людей выговориться незнакомому человеку. Да, я считаю, что Маликов верно поступил, предложив покойному сходить на исповедь, но ведь тот столько успел за свою жизнь наделать, что хоть исповедуйся, хоть нет — все равно или попадешь в тюрьму, или покончишь с собой. Он выбрал второй вариант.
— Не знаю, стоит ли мне это делать… Разумеется, я бы на его месте не стал прыгать с балкона. Написал бы явку с повинной, — он одним махом допил свой успевший остыть американо и бросил стакан в стоявшую возле кофейни урну. — И вообще, ты его что-то строго судишь. Да, он дал слабину, но после такого мало кто поступит иначе.
— Леша, ты в этом меньшинстве.
— Не я такой, — усмехнулся он, — жизнь такая. У меня не было отца-полковника, богатой невесты… Я же тебе совсем недавно говорил, что мой отец был редкой сволочью: бросил мать, едва узнав, что у нее будет ребенок. Они не были женаты, если тебе интересно. У матери не было ни денег, ни родных людей, чтобы воспитать меня одной; а вскоре после моего рождения она умерла — так я и остался один на свете. Ты сам знаешь, что меня в детдоме не любили. Потом армия и эта история с ранением и тем, что произошло после этого… В Люберцах работу не нашел — устроился сюда. Как-то удалось пройти отбор на должность судьи, потому что я чем-то понравился нашему руководству. Так что же, мне прыгать из окна из-за угрызений совести или неудач? Я даже после того, как отправил Павлова в Сибирь, хоть и долго раскаивался, однако не ушел в отставку. А ведь мог бы вылететь из суда. Но я бы честно сказал: «Признаю свою вину и прошу меня простить». Вадим говорил, что я никогда не отличался решительностью. Он ошибался: ведь он не был психологом, не умел судить о людях. Анастасия в этом плане умнее его, — здесь он перевел тему нашего разговора на более прозаическую. — Нам долго еще?
