Перед близкими людьми А. Грибоедов шутливо оправдывал свою невинность и непричастность к заговору тем, что написал «Горе от ума» с прозрачными намёками, которые не умели-де понять, а в Чацком (герой рассказа) могли бы заподозрить любого либерала из вернувшихся из-за границы молодых гвардейцев того времени.

По возвращении в Тифлис Александр Сергеевич Грибоедов выпросил у наместника Паскевича позволения жениться. Ему, на счастье, досталась красавица Чавчавадзе, за которую раньше сватался племянник Ермолова, но суровый и строгий генерал не любил, чтобы в боевой армии его находились женатые офицеры, и расстроил брак.

Вот почему и уцелела для Грибоедова красавица Нина Александровна, которую он увёз с собой в Тегеран, отправившись туда посланником и а смерть.

Сестра А. С. Грибоедова желала иметь землю с могилы брата, так я её в мешочке вручил ей в Москве, через которую провожали меня в ссылку в финляндские батальоны».

III

Теперь, мой дорогой читатель, можно узнать немного и о печорском князе, которого отправляли в сылку, и за что?

Евсевий Осипович Палавандов действительно был в опале и в ссылке, обвинённый в участии в заговоре, о котором мало что известно, но организация которого, не лишена интереса. (Палавандов не любил об этом рассказывать, о чем нас предупредил.С. В. Максимов). Не вспоминал он и не сетовал даже на то суровое время, которое привелось ему провести в исправительных финляндских батальонах, отличавшихся не только строгостью, но и жестокостью в обращении с жертвами дисциплинарных взысканий. Незлобливый, добрейший человек вычеркнул из своей ссыльной жизни эти годы и постарался забыть о них. Для него Финляндии не существует, а есть вот прямо перед глазами облюбованная им Печора и застилающаяся в памяти милая, родная, роскошная и цветущая Грузия.

Послесловие

Познакомившись с рассказом князя печорского о нашем Пушкине, о проведённых днях в Грузии, мне захотелось защититься от таких воспоминаний. Мне было не очень лестно узнать такое воспоминание. Но в то же время русский характер поэта, русская душа и раздолье, к которым иногда, позабывшись, стремится русская молодёжь, и отразились на первых порах вступления в свет молодого Александра.

«Грузия с её чудными окрестностями, южным небом, долинами, исполинский, покрытый вечным снегом Кавказ, среди знойных долин, поразили поэта. Его пленила вольная поэтическая жизнь дерзких горцев, их схватки, их быстрые, неотразимые набеги; и с этих пор кисть его приобрела тот широкий размах, ту быстроту и смелость, которая так дивила и поражала только что начинавшую читать Россию. Его имя уже имело в себе что-то электрическое, и стоило только кому-нибудь из досужих марателей выставить его на своём творении, уже оно расходилось повсюду», – так писал о Пушкине Н. Гоголь в те времена (1847 год).

Не мудрено, что время было молодое. Александр Сергеевич Пушкин сам вспоминал это время, когда писал свои воспоминания " Путешествие в Арзрум", в 1829 году. В Тифлисе Пушкин надеялся найти Раевского, но, узнав, что полк его уже выступил в поход, решился просить у рафа Паскевича позволения приехать в армию. В Тифлисе он пробыл около двух недель и познакомился с тамошним обществом.

Когда в Арзруме уже развивались русские знамёна над арзрумской цитаделью, в русском лагере находились пленные. Один из пашей, увидев Пушкина во фраке, он спросил, кто этот челочек. Пущин дал своему другу титул поэта. Паша сложил руки на грудь и поклонился ему, сказав через переводчика: "Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и между тем как мы , бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли и ему поклтняются". Восточное приветствие паши всем очень полюбилось .Около лагеря Пушкин увидел молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиною в руке и с бурдюком за плечами. Он кричал во всё горло. Ему сказали, что это был брат его, дервиш, пришедший приветствовать победителей.

На обратном пути Пушкин вновь остался в любимо Тифлисе несколько дней в любезном и весёлом обществе.

Грузия прибегнула под покровительство России в 1783 году, что не помешало славному Аге-Мохамеду взять и разорить Тифлис и 20 тысяч жителей увести в плен (1795 г.) Грузия перешла под скипетр императора Александра в 1802 г.

Да, в этом же путешествии Пушкину пришлось повстречаться с грузинами, которые сопровождали арбу в Тифлис с телом убитого Грибоедова.

"Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году в Петербурге, пред отъездом его в Персию. Он был печален, и имел странные предчувствия" – вспоминал Пушкин.

Евсевий Осипович Палавандов не всё рассказал о А.С.Грибоедове, а может быть, и не знал, что Грибоедов погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства.

01.2014 г.

Жизнь Н.М Языкова в письмах

1.

«Помните ли вы, Языкова, в блистательное его время, в 1830-х годах, в Москв. Когда он, бывало, среди дружеской беседы … свежий и румяный, в русых кудрях, украшенный цветами, подняв голубые глаза кверху, начинал произносить свои стихи, полные жизни и силы, пламенные, громозвучные; и вся шумная беседа умолкала около восторженного поэта и, притаив дыхание, слушала его вещую песнь; казалось, это юный Вакх, в лавровом венце, сияющий и радостный, поёт, возвращаясь из Индии», – такими сравнениями одаривает М. П. Погодин в журнале «Москвитянин» в своих воспоминаниях поэта Н. М. Языкова.

«Ужасную новость сообщил сию минуту кн. Вяземский: не стало и поэта Языкова! Боже, всё лучшее падает, давая простор невежеству и бездарности.

Как это известие поразит и Гоголя и Жуковского! Они, после Пушкина, на нём только и отдыхали мыслию», – сокрушался П. А. Плетнёв.

Внешняя жизнь поэта Языкова была очень проста и обыкновенна; деятельность его была на поприще мысли и слова. Можно узнать многое из жизни поэта по стихам его.

Едва Николай Языков начал писать – его голос был услышан

Он ещё учился в университете, а его поэтическая слава прочно встала на ноги. Издатели приглашали его сотрудничать в журналах и альманахах. Он учился в Дерпте, городе, в котором процветал тогда немецкий дух. Небольшая кучка русских студентов теснилась вокруг Ямщикова. Его стихи становились песнями, и часто жители Дерпта собирались на берегах Эмбаха послушать, как поёт удалой хор русских студентов, плывущих на лодке:

Из страны, страны далёкой,

С Волги-матушки широкой,

Ради сладкого труда,

Ради вольности высокой

Собралися мы сюда.

«Избыток чувств и сил», «буйство молодое» нашёл в стихах Языкова Пушкин.

О том же говорил Баратынский: «Языков, буйства молодого певец роскошный и лихой!» Стремительно летящий, упругий, полный жизни стих Языкова быстро завоевал себе место в русской поэзии. Языков вырос на Волге, волжская песенная стихия пробудила в нём поэта. Очень скоро он осознал её как самоценный художественный мир.И Языков стал записывать былины, песни, баллады о «добрых молодцах», Ермаке и Стеньке Разине, о «солдатах беглых, беспачпортных», о «лодочке не ловецкой, молодецкой, воровской…» Недаром же,

не где-нибудь, а здесь, на Волге, в Симбирске, во время одной из страшных волжских бурь возник незабываемый «Пловец»:

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено…

2

Из воспоминаний А. Н. Татаринова, 1870 год, сокурсника по Дерптскому университету, Николая Языкова:

«Николай был всех нас богаче: ему доставляли из дому ежегодно до 6 тысяч рублей, несмотря на это, у Языкова никогда не было денег. При получении денег он тотчас же раздавал их своим заимодавцам и снова жил на пуф, т. е. в долг. При нём был крепостной человек, который обращался с ним нецеремонно. Языков часто платил за него трактирные долги.

Вообще Языков не был словоохотен, не имел дара слова, редко вдавался в прения и споры и только отрывистыми меткими замечаниями поражал нас. Мы все его любили за его редкую доброту и гордились его поэтическим талантом, ожидая от него нечто великого. Сам он редко говорил о своих стихах и не любил читать их. Все его стихи, даже самые ничтожные, выучивались наизусть, песни его клались на музыку и с любовью распевались студенческим хором. Без Языкова наша русская, среди немцев, колония, слушая немецкие лекции, читая только немецкие книги, была бы совершенно чужда тогдашнему литературному в России движению, но он получал русские журналы, альманахи, вообще всё новое и замечательное в русской литературе». И далее Татаринов вспоминает: