Но, «Друг Пушкина», «декабрист» – этого ещё было недостаточно, чтобы объяснить огромную притягательную силу Пущина. Для тех, кто знал И.Пущина, не было никакой загадки. Его современники, люди различных политических взглядов, разного возраста, социального положения, противоположные во всём, в одном – отношении к И.И.Пущину – оказывались удивительно единодушными. Среди декабристов, которых по праву можно считать цветом русского общества первой четверти XIX века, Пущин занимал совершенно особое, одному ему свойственное место. «Мало найдётся людей, которые бы имели столько слов, говорящие в их пользу, как Пущин, – сказал о нём Н.В.Басарыгин, кратко выразив общее мнение декабристов.

В Сибири с особой силой проявился дар Пущина привлекать к себе всех гонимых. Ссыльные поляки отзывались о нём как о « бриллианте среди декабристов». Польский революционер Руциньский говорил о нём: « Много благородства в характере, отзывчивый и щедрый, притом весёлый и остроумный, любим был повсюду. В женщинах был безмерно счастлив. Всем сердцем любил свою родину, но без фанатизма. Основательно знал отечественную литературу, правильно, даже красиво говорил и писал по-русски. Патриотизм его был истинным, просвещённым, вызывал симпатию и уважение. Эти взгляды поставили его выше всех его товарищей». Так Пущин воспринял учения своих преподавателей лицея – В.Ф.Малиновского, А.П.Куницына.

После тридцати лет каторги и ссылки Пущин ни в чём себе не изменил. В первых письмах Пущин сообщает Е.К.Энгельгарду: « Я приносил свою лепту в общее дело. И много уже перенёс, и ещё больше предстоит в будущем, если богу угодно будет продлить надрезанную мою жизнь; но всё это я ожидаю, как должно человеку, понимающему причину вещей и непременную с тем, что рано или поздно должно восторжествовать, несмотря на усилия людей – глухих к наставлениям века».

4

Конечно, были и другие мнения о Пущине. Историк Лицея Н.Гастфрейнд в 1913 году: «Пущин – вот личность не по заслугам раздутая! Не проявив никакого исключительного участия ни в заговоре, ни в самом бунте, Пущин, тем не менее, сохранил за собою ореол сочувствия, приобрёл нимб декабристской святости…Единственное важное дело, которое он совершил в жизни, это то, что он не увлёк за собою Пушкина и написал о нём свои воспоминания».

Да, не увлёк, на это были душевные размышления Пущина о своём друге: « Странное смешение в этом великолепном создании! Никогда не переставал я любить его, писал Пущин; но невольно, из дружбы к нему, желалось, чтобы Александр, наконец, настоящим образом взглянул на себя и понял своё призвание. Видно, не могло, и не должно было быть иначе, – видно, нужна была и эта разработка, коловшая нам, слепым глаза. Хотелось, чтобы он не переступал некоторых границ и не профанировал себя, если можно так выразиться, сближение с людьми, которые, по их положению в свете, могли волею и неволею набрасывать на него некоторого рода тень».

Но, Александр Сергеевич Пушкин был не тот человек, чтоб сдерживать свои порывы, из-за чего он страдал, сам не ведая этого. В январе 1820 года Александр I, пригласил пройтись по саду директора лицея и сказал:

«Энгельгард! – сказал ему государь. – Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодёжь наизусть их читает». Директор на это ответил: «Воля вашего величества, но вы мне простите, если я позволю себе сказать слово за бывшего моего воспитанника; в нём развивается необыкновенный талант, который требует пощады. Пушкин теперь уже краса современной нашей литературы, а впереди ещё большие на него надежды. Ссылка может губительно подействовать на пылкий нрав молодого человека. Я думаю, что великодушие ваше, государь, лучше вразумит его!».

Пушкина тогда командировали от Коллегии иностранных дел, где состоял на службе, к генералу Инзову, начальнику колоний южного края, с ним Пушкин переехал из Екатеринославля в Кишинёв, а впоследствии оттуда поступил в Одессу к графу Воронцову по особым поручениям.

В это время Иван Пущин, сбросив конно-артиллерийский мундир, преобразился в судьи уголовного департамента Московского надворного суда. Переход резкий, имевший тогда своё значение.

В 1824 году Пущин узнаёт, что Пушкин из Одессы сослан на жительство в псковскую деревню своего отца, под надзор местной власти, – надзор этот был поручен Пещурову, предводителю дворянства Опочковского уезда, да ешё отдан под наблюдение архимандрита Святогорского монастыря, в 4-х верстах от Михайловского. Эти сведения были сложные и не разрешимые для понятия лицеистам такого исхода по отношению к Пушкину.

И.Пущин, зная всё это, решил навестить друга, несмотря на некоторые опасения, которые высказывали А.И.Тургенев, и дядюшка Александра В.Л.Пушкин.

Встречу незабвенную, да и последнюю, так вспоминает Пущин:

« …На крыльце вижу Пушкина босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Мы смотрим друг на друга, целуемся, молчим! Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке. Было около восьми часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один – почти голый, другой – весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза (она и теперь, через 33 года, мешает писать в очках), мы очнулись. Совестно стало перед этою женщиной, впрочем, она всё поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, – чуть не задушил её в объятиях.

Вообще Пушкин показался мне несколько серьёзнее прежнего, сохраняя, однако ж, ту же весёлость; может быть, самое положение его произвело на меня это впечатление. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему ещё не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всём проявлялась, в каждом слове, в каждом воспоминании: и не было конца в неумолкаемой нашей болтавне. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами; я нашёл, что он тогда был очень похож на тот портрет, который потом видел в «Северных цветах» и теперь при издании его сочинений П.В. Анненковым.

Пушкин сам не знал настоящим образом причины своего изгнания в деревню; он приписывал удаление из Одессы козням графа Воронцова из ревности; думал даже, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосторожные частые его разговоры о религии. Его интересовало все, и тщательно распрашивал о том, что говорит Петербург о нём, про всех первокурсниках лицея, почему, каким образом из артиллериста я преобразовался в судьи. Это было ему по-сердцу, он гордился мною и за меня!

Написал строфы – И ныне здесь, в забытой сей глуши,

В обители пустынных вьюг и хлада,

Мне сладкая готовилась отрада.

Поэта дом опальный.

О Пущин мой, ты первый посетил;

Ты усладил изгнанье день печальный,

Ты в день его Лицея превратил.

Ты освятил тобой избранный сан:

Ему в очах общественного мненья

Завоевал почтение граждан.

За разговорами, воспоминаниями время пролетело быстро, время за полночь. Мы крепко обнялись в надежде, может быть, скоро свидемся в Москве. Шаткая эта надежда облегчила расставанье после так отрадно промелькнувшего дня. Пушкин что-то говорил мне вслед; ничего не слыша, я глядел на него: он остановился на крыльце со свечой в руке. Кони рванули под гору. Послышалось: «Прощай, друг!».

Пущин осуждён. 1825-го года, 5 января, отправили из Шлиссельбурга в Читу, где он соединился с товарищами изгнания и заточения, ранее прибывшие в тамошний острог.

В июле 1826 года Верховный уголовный суд приговорил его за участие в восстании декабристов – неудавшейся попытке повернуть ход российской истории – к вечной ссылке в Сибирь на каторгу.