— Тебе-то что? Ты раб. Ты потерял свою удачу навсегда.

Кадан отвернулся к окну, и Сигрун, пожалев о своих словах, присела рядом с ним на краешек топчана.

— Урд, Верданди и Скульд — Судьба, Становление и Долг — вот имена норн, что живут в чертогах Одина под сенью ясеня Иггдрасиль, — сказала она. — Они плетут нити судьбы. Какой узор они выткут - тот и будет твоей судьбой. Начертанного ими нельзя изменить и нельзя избежать. Скульд, младшую из норн, с валькириями Гунгой и Рингой, отправляет Один во все битвы, и они выбирают тех, для кого этот бой станет последним. И на конях своих валькирии заберут их с собой на вечный пир. А кто вернется с похода живым — время того ещё не пришло, у каждого свой путь и у каждого свой конец.

Другие духи приходят в момент появления ребенка на свет, чтобы установить младенцу срок жизни: одни из рода ассов, другие из рода светлых альвов. Они являются человеку в самом начале его жизни и определяют для него судьбу, а затем всю жизнь сопутствуют ему. Самых одарённых, сильных и именитых сопровождают в их пути могущественные духи-спутники.

Через предчувствия, сны и предсказания боги извещают людей о своей воле и предопределяют их судьбу. Так, если во сне тебе явится странница, взмахнет крыльями птица или другое животное обратится к тебе — то это твой дух хочет предупредить тебя.

— Но норны оставили меня, — закончил Кадан за неё.

— Есть и такие ритуалы, что возвращают удачу, — Сигрун провела кончиками пальцев около его спутавшихся за время болезни волос. — Судьба — это не рок. Но внутреннее предназначение человека. Ты должен проявить свою волю, быть достойным судьбы.

Кадан не ответил ничего, и Сигрун покинула его.

А вечером следующего дня стук копыт разрезал тишину за окном, и всадник, закутанный в меховой плащ и капюшон, в маске, защищавшей от ветра лицо, остановился у дверей.

Какое-то время Кадан слышал негромкий говор за стеной, а потом Сигрун вошла в дом.

— Собирайся, — сказала она, — он приехал за тобой.

* У викингов «королём» называли не наследного монарха, а вождя дружины в походе.

========== Глава 5. Дорога ==========

Дороги изрезали землю северян вдоль и поперёк. Там, где их пересекали многочисленные в этих землях речки, ручьи и водопады, через них были насыпаны броды.

— Идти можешь? — спросил Льеф.

Кадан кивнул, и тут же, не слезая с коня, Льеф накинул верёвку ему на запястья, а в следующую секунду уже ударил коня по бокам — легонько, но тот всё равно припустил вперёд так, что Кадану пришлось бежать следом трусцой.

Колючая верёвка натирала руки, петля выворачивала плечо. Спутавшиеся волосы метались при каждом прыжке и лезли в глаза, так что Кадан едва успевал сдувать их с лица. Уже через несколько минут он, непривычный к подобным нагрузкам, запыхался, но Льеф, казалось, ничего не замечал.

Северянин сидел верхом ровно и был полностью погружён в собственные мысли.

Кадан изо всех сил старался поспевать за ним.

Новый «господин» — даже мысленно слово это по-прежнему давалось Кадану с трудом — был суров, и всё же Кадан радовался, что его забрал не тот, другой.

Златобородый пугал его. И Кадан хорошо запомнил, что он отобрал у него брата. Этот, другой… он не походил на северян, и Кадан пока что не знал, как его понимать. В нём не было холода, хотя и тепла Кадан не слышал в его словах.

Кадану стало страшно. Будущее виделось ему в мрачных тонах. Снова и снова мысли возвращались к тем часам, когда он потерял семью и род. Кадан знал, что не должен бояться, но справиться с собой не мог.

Отец и братья всегда говорили: «У тебя чуткая душа». Это значило — он чувствует то, что для других и не значит ничего.

Кадан умел видеть облик богини в солнце, опускавшемся за горизонт, или знаки грядущего лета в первом весеннем дожде.

Братья родились воинами, как и отец, но хотя сила много значила для его народа, они ценили его способность видеть мир, считая Кадана «тронутым волей богов».

Теперь не осталось ни братьев, ни отца. А здесь, на севере, воля западных богов никому не была нужна.

Всю свою юность Кадан провёл в изучении легенд, но вряд ли они могли кого-то заинтересовать здесь, в чужих краях.

Кадан не знал, чего ждать. Он не умел работать в поле или пасти овец — последнее братья пытались ему поручать, но выходило не особенно хорошо. Кадан постоянно заглядывался на закат и кого-то терял.

«Он меня убьёт, — думал Кадан, тяжело дыша, прыгая с камня на камень за спиной у северянина и снизу вверх вглядываясь в суровое лицо, — а может быть, это и хорошо. Только бы всё кончилось быстро, не так как…» Кадан сглотнул, и на глаза его навернулись слёзы, когда он вспомнил брата, ещё живого, с вывернутыми наизнанку внутренностями и безумными от боли глазами, кричащего беспрерывно, до хрипоты.

Конахт был жив, он всё понимал и мог дышать — но в то же время был уже мёртв, потому что самый искусный лекарь не смог бы его спасти. Наверное, он желал смерти, скорого забвения и лунной дороги, ведущей к богам — Кадан не знал, но боялся, что это было так.

Его собственные последние часы затянулись дольше. Приходя в себя на корабле, Кадан со страхом думал о том, что смерть настигнет и его — но смерть никак не шла, и вот теперь северяне выходили его, чтобы сделать рабом.

Глядя снизу вверх в бледно-голубые, как у всех у них, глаза «хозяина», Кадан всё более убеждался в том, что внешность его обманчива, и он, должно быть, такой же, как все здесь. Льеф стоял среди тех, кто терзал тело Конахта. Среди тех, кто пронзил сердце его отца.