Он не замечает, как перелистывает последнюю страницу и дописывает предложение на нерасчерченном линиями форзаце — такое случалось постоянно, когда он делал заметки о Граймсе. Ниган ставит точку и с беглой улыбкой трет переносицу. Их отношения развивались так быстро, но даже это не могло сравниться с тем, с какой стремительностью менялся Рик. Он будто очнулся после многолетней комы, и теперь с жадностью ребенка вспоминал о себе все то, что было утрачено в беспощадной и безликой рутине. И даже если бы речь шла только о профессиональном интересе, Кросс спокойно бы признал тот факт, что Граймс — это, определенно, лучшее, что могло случиться. Однако ни о каком профессионализме не шло и речи, когда Ниган впервые столкнулся с ним, сухо и кратко описанным на бумаге.
— Тебе действительно нужно приглашение? — кончившаяся записная книга захлопнута и перетянута шнурком. Терапевт беззлобно усмехается, скользнув взглядом по закрытой двери. — Заходи.
Граймс несмело толкает створку и перешагивает порог комнаты, которую так упорно игнорировал. Мужчина только встал с постели, однако сон быстро слетает, стоит ему осмотреть обжитый буквально за пару ночей кабинет. Наступив на вырванный из блокнота листок, Рик оглядывается по сторонам. Он рефлекторно оглаживает себя по голому торсу, словно это прикосновение способно вернуть былую уверенность.
— Иди ко мне, — Ниган сталкивает с кушетки часть книг и скомканных листков, тут же сладко потягиваясь. Он усыпляет его бдительность так, как это делают с животными — интонацией голоса и нарочитой расслабленностью.
— Давно ты не спишь?
Граймс садится рядом, однако Ниган опрокидывает его поперек своих ног. Ворочаясь, Рик вытягивается на животе и тут же утыкается носом в книжный корешок. Он чувствует странное удовлетворение, смахивая тяжелый фолиант прямо на пол. Тот с грохотом приземляется на плитку, вздымаются налетевшие с улицы пылинки и песок.
— Достаточно, чтобы утренний стояк перестал меня донимать, — пятерня со шлепком опускается на ягодицы, но Граймс даже не вздрагивает. Капитан с ленивым любопытством тянет к себе первую попавшуюся тетрадь; он ждет, что Ниган отнимет ее или просто запретит смотреть внутрь, однако ничего подобного не происходит. Рик переворачивает титульную страницу. — Смотри-ка, твой мертвый дружок Моралес.
Граймсу сложно с непривычки разобрать чужой почерк, а поэтому он медленно блуждает взглядом по строкам. Ладонь терапевта скользит по спине и пояснице — мужчина постепенно обмякает, становясь податливей. Иногда пальцы сжимают бока, оттягивают кожу, как всегда собственнически и властно; другой бы на месте Граймса ощутил себя куском мяса, но только не Рик. На первой странице ничего нового: дата рождения, знакомые факты биографии, пара слов о жене Миранде и двух детях — Луисе и Эльзе. Он помнит их, с полными щеками, смуглых и кареглазых. Хочется остановиться и вместе с тем что-то подсказывает, будто дальше его ждет нечто совсем иное — Граймс аккуратно поддевает лист, чтобы увидеть то, что видел в Моралесе Ниган.
Терапевт с улыбкой следит за ним сверху вниз. Рука тянет свободные штаны ниже, спуская их до бедер. Рик не выказывает никакого протеста, когда подушечки чужих пальцев начинают скользить между ягодиц туда-сюда. Теплые фаланги постепенно опускаются ниже, едва ощутимо дотрагиваются входа, соприкасаются со слишком чувствительной кожей и мошонкой. Ниган улавливает, как по мужчине пробегает почти неощутимая дрожь, но лицо Граймса по-прежнему не выражает ничего, кроме настороженности и сосредоточенности.
Вся личность Моралеса помещается в этой безликой сорока восьми листовой тетради. То, что его дети учатся в частной школе, что он покупает жене цветы каждую субботу, что в эту же субботу он ходит поболтать с проституткой, которую тоже зовут Миранда. Они не трахаются, а только разговаривают, и Граймсу интересно, как Ниган вылавливал обрывки фраз из этих диалогов, как если бы нарочно подслушивал или читал по губам. Кажется, что здесь есть всё, даже то, чего Рик не знал о собственном подчиненном: как Моралес избил соседа за косой взгляд в сторону супруги или как однажды он напился так крепко, чтобы едва не слетел в кювет на серпантине трассы.
Узкие и высокие буквы без единой помарки складываются в строки, а те — в сплошной текст без каких-либо абзацев. Граймс механически трет костяшками шрам под глазом и сбивчиво выдыхает, стоит подушечкам слегка задеть кольцо мышц. В голове все смешивается в одну единую картину, где краски хаотично разбрызганы, а образы обретают режущую четкость. Ему хочется прикрыть глаза, но вместо этого он переворачивает страницы, наблюдая со стороны за Моралесом и тем, с каким напряжением и тяжестью он существует. Теперь уже только на бумаге.
Неспособность контролировать негативные эмоции — и вот кулак латиноамериканца врезается в чужую скулу, человек падает, а тот продолжает зло молотить его, сам не зная, отчего сорвался. Ненадежность, незащищенность, небезопасность — на следующий день после расстрела муниципальной школы Округа Кинг Моралес снимает деньги с карты и отправляется в ювелирный магазин, чтобы купить детям бессмысленно дорогие цепочки с маленьким распятием. Поведенческое торможение — теперь Моралес уже не может вырваться из тисков своего крестного брата, который сначала просит, а потом уже требует от сержанта все чаще наведываться в камеру хранения вещдоков.
Рик запрокидывает голову. Он видит в глазах Нигана то, чего ожидает — всепоглощающее желание обладать. Пальцы терапевта проезжаются между губ и Граймс сам не знает, отчего покоряется ему, облизывая фаланги. Рик возвращается к чтению и нить слюны обрывается.
Еще это хобби — ночная рыбалка — в котором Моралес не был ни плох, ни хорош. Ему нравилось ловить рыб: они молчат, а их блестящих глаз совсем не видно в темноте. На озерах Округа Кинг оглушительно тихо, кругом никого. Ночные птицы ведут себя смирно, так же как и сам Моралес: они не кричат, не шуршат ветками, а только выжидают случайную добычу, разглядывая как шевелится внизу ровная гладь сухой травы.
Остается последняя страница, но на ней пусто. Именно здесь должно быть написано, как тяжелый камень опускается на черную всклоченную макушку, как он проламливает череп и как бурая жижа путается во вьющихся волосах. Граймс сосредоточенно смотрит на белый лист, но резкий толчок мокрых пальцев заставляет его крупно вздрогнуть и выронить тетрадь. Лицо бросает в жар — он порывисто прячет его в своих сложенных под подбородком руках. Ему хочется переждать это, но вместо спокойной покорности он демонстрирует совсем иное: по-прежнему расслабленные бедра словно разъезжаются сами по себе и дают пальцам мягко погрузиться глубже. На линию кожи между ягодиц капает вязкая слюна, спустившаяся с чужих губ — Граймс рефлекторно приподнимается и его зажатый между тел член болезненно отирается о шершавые джинсы терапевта.
Ниган молчит, но Рик бы многое отдал, чтобы тот произнес хотя бы слово — в кабинете слишком тихо, слышно только как с влажным звуком проталкиваются внутрь фаланги и как хрипло дышит Граймс. Он ищет в себе сожаление или сострадание, но их нет и никогда не было — только стыд, и лишь за то, что ему сейчас слишком хорошо. Но даже стыд не мешает ему податься еще ближе и привалиться лбом к раскрытой тетради, где белым листом зияет последняя глава жизни Моралеса.
Он сам построил эту комнату, от одного вида двери которой все внутри скручивалось в тугой узел. Он сам вошел в нее и сам подставился под теплую ладонь. Граймс уже ничего не контролировал, даже если принимал решения.
— Помнишь, как я сказал тебе, что ты хуже всех? — Ниган произносит свой вопрос на выдохе; кончики его пальцев знают, куда стоит надавить, чтобы Граймс вскинулся и попытался уловить суть его слов. — Я никогда не был так прав.
Ему нужно совсем немного, чтобы Рик прерывисто кончил под себя, вытягиваясь струной и разом оседая. Терапевт знает, как Граймс реагирует на мягкие бесконечные толчки, которые ничем не отличаются друг от друга, а только доводят до потного исступления. В тот момент, когда Граймсу хочется большего, именно в этот момент он всегда срывается. Его тело напрягается, он ищет близости, а находя, в один момент пачкает их обоих.
