Кажется, что их тела тают с каждым днем: мышцы под кожей Нигана становятся все более четкими, а оттого его широкие плечи слишком контрастируют с утончающейся талией. Иногда он ловит на себе пристальный взгляд Филипа.

Кросс говорит, что им нужно больше есть.

Вечером Блейк выманивает обезьяну, а Ниган в один удар разбивает ее голову битой. Сытые и разморенные разбавленной водкой, они медленно раздеваются на холодных камнях у берега Бени, где Филип снова спрашивает о том, как он делает это с Граймсом. На этот раз Ниган наваливается на него сверху и прижимается губами к уху. Он рассказывает полушепотом, словно кто-то может подслушать этот слишком откровенный монолог, рожденный смешением воспоминаний и тем особым безумием, которое неизменно вскружит голову любого, проведшего в джунглях слишком много дней.

Утром они полностью опустошены друг другом. Филип просит рассказать еще, но имя Рика вылетает из его рта подобно яду. Ниган отрицательно качает головой и оглаживает себя по липкому животу. До обеда они пытаются восстановить силы: Блейк ловит и обезглавливает змей, которых они будут есть, а Ниган молчаливо лежит под солнцем. На его горячую спину срывается первая тяжелая капля.

На пятнадцатый день им приходится уйти от реки: обрывистые края и раскидистые корни больше не позволяют идти прямиком по руслу — они бьют лианы и тростник, прокладывая путь мимо болот. Дышать становится все сложнее, и они едва волочат ноги, прижимаясь друг к другу, чтобы ощутить что-то настоящее в непосредственной близости.

— Сколько мы уже здесь? Ты считаешь?

— Достаточно долго, чтобы Граймс аннулировал мою опеку над детьми.

— О чем ты?

— В этом гребаном аду время движется как-то быстрее, не находишь?

Ночью прошел первый проливной дождь. Он был коротким и бурным. Мужчинам пришлось заворачивается в брезент и куртки, натянув над костром несколько широких папоротниковых листьев. Они оба знают, что скоро начнут бредить: кислорода становится все меньше, еду добывать сложнее.

— Господь, почему мы вообще изначально выбрали джунгли?

— Потому что здесь нет дерьма, которое ты способен превратить в золото, малыш. Да и твоих дружков из сената не видать.

— Нравится, когда я так беззащитен? — Филип улыбается, жуя травинку.

Вечером Нигана лихорадило. Блейк пытался укутать его в оставшиеся сухие вещи, но он только зло отбивался и рычал, чтобы тот оставил его в покое. На пике лихорадки Ниган прошептал это так отчетливо и ясно, что Филип замер как вкопанный.

Они понимают, что добрались до Мадейры, когда дожди выводят реку из берегов. Это начало четвертой недели и первый день, когда они не перебросились ни словом. Скрываясь от воды в самой чаще, они натыкаются на одно из полудиких племен в изолированной деревне. Ниган отдает им переполненный снимками фотоаппарат, и мужчинам разрешают остаться.

Кроссу стоит больших усилий подсадить Филипа на ветку, чтобы тот добрался до сооруженного на деревьях домика. Поев плодов, они засыпают одновременно, однако Кросс снова мучается от сновидений, беспрестанно просыпаясь и ворочаясь под растянутой на двоих курткой. Он зарывается носом во взмокшие волосы Блейка и впервые в жизни они ничем для него не пахнут. Так он и сидит до утра, отрешенно перебирая отросшие пряди и по привычке накручивая те на палец. Но прямые локоны сразу же распадаются.

— Ниган? Ты не спишь? Уже утро или вечер? Будь прокляты эти ливни — постоянная темень.

Блейк устало трет ладонями свое обгоревшее лицо. Его веки под глазной повязкой слегка отекли и распухли.

— Малыш, я хочу вернуться.

— Уже сдаешься? Мы прошли половину пути.

— Я не об этом. Я хочу вернуться к Рику.

Молчание затягивается, пока с дерева не срывается побитая дождем обезьяна. Животное утробно вопит, цепляясь за скользкие лианы, но вот его замечает кто-то из жителей племени — резкий вскрик и тишина.

— Нет.

— По-твоему, я спрашиваю твое блядское разрешение?

— Именно это ты и делаешь, — Филип закатывает рукава пропитавшейся потом футболки. — На что ты рассчитывал? Что я пожелаю тебе счастья? Что я в принципе желаю тебе счастья? Я болен, Ниган, я не могу желать чего-то подобного. Даже тебе. Я просто хочу, чтобы ты был рядом. Я знаю, что ты испытывал ко мне все эти годы, и раз ты спрашиваешь мое «блядское разрешение», хоть ты никогда в нем и не нуждался, значит, все осталось по-прежнему. И даже если ты привел меня в эти проклятые джунгли, чтобы просто убить и закопать подальше от чужих глаз, даже это не заставит нашу историю исчезнуть. Потому что эти абсурдные «только ты и я» были слишком долго, и ты уже ни с кем не наверстаешь нечто подобное.

Щелкает кремень для розжига — Ниган задумчиво подкуривает скрученную из влажного табака папиросу. Он спокойно выдыхает дым перед собой. Его лицо с отросшей бородой и заострившимся скулами выглядит постаревшим.

— Ты слишком привык получать то, чего хочешь, Ниган. Но на самом деле самым гуманным и разумным решением будет оставить Граймса и его семью в покое. Останься со мной, и с ними ничего не случится, даю слово. Рано или поздно они забудут о тебе, и это будет лучше для всех: и для тебя, и для них. Рик Граймс разрушает тебя, а ты разрушаешь его и его жизнь. И тогда нам не придется следить друг за другом, только потому, что ты ждешь, когда я решу избавиться от Граймса, а я жду, что ты все-таки попробуешь к нему вернуться.

— Звучит как чертова сделка.

— Это самая справедливая сделка из всех, что я когда-либо предлагал.

— Вы с Граймсом похожи только в одном, — Ниган негромко смеется, щурясь и затягиваясь дымной папиросой. — Ваше слово ничего не стоит.

***

За листвой не видно ни неба, ни солнца, но Кросс даже не смотрит вверх — его глаза блуждают по спящему Блейку. Длинные худые ноги вытянуты на подстилке из папоротника, по грязной штанине ползет паук, а у самого лица копошится рой мелких мошек. Кругом слишком много жизни, однако мало что кажется по-настоящему живым.

Прогремевший где-то в отдалении гром скрывает хриплый вдох.

— Просыпайся, малыш.

— Что…? — Блейк устало отмахивается от чего-то колючего, проехавшегося по щеке. Он отталкивает то, что считает палкой — его по-прежнему мягкие пальцы натыкаются на шип. Ниган не может оторвать взгляда от белых ладоней, которые никогда не грубели, ладоней, что пережали миллионы рук, ладоней, которые могли бы уверенно схватить двенадцатикалиберное ружье и устроить второй Колумбайн**** в любой попавшейся школе, а после поправить значок демократической партии***** на лацкане пиджака господина конгрессмена.

— Давай, малыш. Сделаем это быстро.

Бита описывает широкую дугу, цепляя русые волосы у самого уха. Блейк поджимает свои тонкие губы, все еще не уверенный в правдивости происходящего. Он прижимается спиной к сплетению стволов каучука и медленно встает на ноги. Его затылок упирается в острую ветку, но даже это не заставляет его податься к Нигану хоть на миллиметр ближе.

— Отлично, — Кросс грубо пихает мужчину и ставит его на колени. Филип смотрит на него все тем же прямым безэмоциональным взглядом, но именно сейчас он как никогда похож на ребенка, которого обманули или обман которого раскрыли.

— Ты серьезно? Ты, мать твою, серьезно собираешься…?

— Я? О, малыш, это буду не я, — он проводит битой у самого лица Блейка, — это сделает моя маленькая сука, и ты прекрасно знаешь, как ее зовут. Видит бог, я не хотел этого дерьма. Но, — пальцы бегло оглаживают деревянную рукоятку, — у Рика Граймса свое мнение на этот счет.

Они молчат и дышат так шумно, что их слышно даже среди не утихающего гомона пульсирующих жизнью джунглей. Блейк опускает голову, и Кросс ловит себя на мысли, что тот впервые в жизни действительно выглядит беззащитным — рука с битой будто наливается свинцом и набивается камнями, ее гнет обратно к земле, и Нигану стоит больших усилий держать биту над чужой головой.

— Не хочу… Не хочу умирать здесь.

— Место имеет значение?