Рэдж смущенно смеется, наконец-то прерывая свою сумбурную речь. Очевидно, он попал на это место абсолютно случайно. Ему совсем не шла та роль, которую он вынужден был играть. Однако и Монро, и сам Граймс прекрасно понимали, что весь этот цирк не продлится долго. Рано или поздно место Рэджа займет кто-то более удобный и подкованный, ну а пока этот совершенно безобидный человек вынужден принимать решения, которые оказались для него непосильны.

— Я бы советовал отдать мое место лейтенанту во временном звании. Цезарь Мартинес. С ним никогда не будет никаких проблем. Но решать с назначением будете не только вы. Скорее всего, представится несколько кандидатур, но последнее слово останется за вами. Таков порядок, — он перехватывает коробку и нетерпеливо делает шаг в сторону двери. — У меня еще много дел сегодня. Удачи вам на новом месте.

— Спасибо за совет, большое спасибо. Простите, что задержал. До свидания, капитан Граймс.

— До свидания. И… Я уже не капитан.

— Видимо, не для всех, — Монро неловко улыбается, даже когда дверь его кабинета аккуратно прикрывается за широкой спиной.

По пути к машине он отстраненно пожимает несколько рук. Ему приходится как зря запихивать свои вещи в багажник, чтобы сфотографироваться с опергруппой, поймавшей его на парковке. Все торопятся и суетятся, словно Рик Граймс не просто выходит на пенсию, а ложится прямиком в могилу.

Когда долгое и утомительное прощание подходит к концу, он в последний раз бросает взгляд на департамент, отражающийся в зеркале заднего вида огромной нерушимой глыбой. Ему немного тоскливо, хоть он и не будет скучать по тем людям, которых оставил. Теперь ему кажется, что больше ни по кому никогда не будет скучать.

Осталось еще одно дело.

Совсем не скрываясь, он останавливает Форд на обочине побитой дороги. Путь до бункера нестерпимо длинный, словно Габриэль, которому он помогает выбраться наружу — это очередная вещь Нигана, что должна быть уничтожена. Ему странно оттого, что он совсем не хочет отпускать Стокса.

— Вот все и закончилось.

— Да.

Священник несмело стягивает с себя пропахшую сырым бункером одежду. Его черная кожа взмокла, подмышками торчат курчавые волосы. Он несколько минут стоит в одном нижнем белье посреди леса. Его босые ступни проваливаются в опавшую листву, а пальцы с неаккуратно обрезанными ногтями роют холодную землю. Посдлеповато щурясь, мужчина переодевается в принесенные Граймсом вещи. Теперь он уже ничего не стесняется, наверное, даже ничего не боится. Белье складывается в пакет к остальным вещам, которые будут сожжены вместе с листьями на заднем дворе дома Граймсов.

— Готов? Я подброшу тебя до автобусной остановки.

— Что с той женщиной?

— Забудь о ней.

— Ладно.

За несколько месяцев заточения Стокс научился держать язык за зубами, и как знать, поможет ли это ему в будущих проповедях, ведь лаконичность — это совсем не то, чего ожидают прихожане. Оба мужчины молча доходят до машины, и так же молча трясутся по кочкам, пока дорога не выводит их на ровный асфальт. Резкое торможение отбрасывает преподобного на спинку кресла. Открыв дверцу автомобиля, Габриэль еще раз заглянул в свой бумажник.

— Тут слишком много.

— Твой автобус скоро подойдет. Ты помнишь номер?

— 423?

— Именно он, — Рик кивает в сторону пустой остановки. На выгоревшем голубом козырьке сидит невзрачная птица. Светлая клякса из-под ее хвоста падает прямо перед пластиковой лавочкой. — Выходи.

— До свидания, капитан Граймс.

Ничего не ответив, Рик заводит машину и разворачивается посреди трассы вопреки всем правилам дорожного движения. Да и какие к черту правила, если никто его не видит и если он просто хочет поскорее вернуться домой.

А дома, нерешительно замерев со сложенными друг в друга пустыми коробками с логотипом фирмы «Переезд без забот», он еще долго рассматривал разбросанные по кабинету вещи Кросса.

***

Мелкие мясные шарики ловко подбрасываются на сковородке, шипя и брызгая маслом на черную плитку огромной кухни. Ниган перекатывает сигарету в угол рта и выключает конфорку. Неслышно гудит вытяжка, но даже она не способна справиться с аппетитными запахами, что неумолимо впитывались в каждую вещь квартиры Блейка. Все двери распахнуты настежь, одежда и неразобранные пакеты валяются на пороге кухне, и длинной вереницей тянутся по гостиной до самого балкона.

Филип неслышно проходит мимо Кросса, выглядывает на просторный балкон, где легко вмещается несколько плетеных кресел, столик и небольшой сад с зарослями вечнозеленого можжевельника и пестрого вереска. Мужчина задумчиво рассматривает болтающийся на ветке самшита ремень: на пряжке все еще красуется ценник и бирка. В самом горшке торчит несколько воткнутых в землю ручек и бокал с поломанной ножкой.

— Ты уверен, что горничная не должна приходить чаще одного раза в неделю?

— Может, я просто хочу посмотреть, как ты будешь за мной прибираться. Например, нагнешься пониже, чтобы подобрать во-о-он ту бумажку. Не думал о таком варианте, малыш?

— О чем я никогда не думал, так это о том, что ты хоть когда-либо по-настоящему расценивал меня как сексуальный объект. Так это называется? Сексуальный объект? Или предмет вожделения? Или все-таки фетиш? Господь, эта часть лексикона всегда казалась мне слишком запутанной.

— Не могу понять: ты хочешь или не хочешь, чтобы я расценивал тебя в таком ключе? — Ниган тихо смеется, выходя на балкон и ставя блюдо на столик. Подмышкой греется бутылка коньяка, а не самые чистые бокалы споласкиваются газировкой. Вода выливается с балкона и плюхается на асфальт с высоты тридцать шестого этажа. — И с каких пор ты так озаботился вопросами сексуальной жизни? Насколько я помню, твоя штука работала без перебоев, если потереть ее в нужном темпе.

— С тех пор… — Блейк стягивает с себя пиджак, закатывает рукава и включает обогреватель перед тем, как опуститься в кресло. — С тех пор… Черт, ну, наверное, с тех пор, как в твоей жизни появился Рик Граймс.

Когда имя вылетает изо рта Филипа, Ниган остается все таким же спокойным. Они всегда говорили друг с другом прямо, а Кроссу не понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к тому, с какой легкостью Блейк облекал в слова все то, что вертелось у него на уме. Эти разговоры всегда были у них, подобно какой-то неприкосновенной вещи, которой могут владеть только они вдвоем.

— Интересный поворот событий. И как связан Рик Граймс и твой благословенный хуй?

— За все годы, что я тебя знаю, еще никто не смел тронуть тебя и пальцем. Никто из твоих… Подопытных? А их было много, даже слишком много. А этот… Черт, твое лицо было похоже на какой-то раздавленный вареник. Когда он успел? Еще в участке? Хотя это не особо важно, конечно. Я мало что смыслю во всем этом, сам понимаешь, но Граймс, похоже, чем-то выделялся из толпы. Я прав?

— Да, этот парень, — Кросс невыразительно усмехается и открывает бутылку, — оказался чертовски особенным для меня, малыш. Тебя это беспокоит?

Блейк молчит, сосредоточившись на странном ощущении, сдавливающем ребра и выворачивающим желудок едва ли не до тошноты. Его бледное лицо внезапно ощутило жар, а к горлу подступил непроглатываемый комок. Ему вдруг перехотелось продолжать этот разговор: он наколол на вилку один из мясных шариков и насилу заставил себя прожевать. Коньяк показался горьким — он все равно никогда его не любил.

— Ты со мной уже целую неделю. Даже не верится.

— Почему нет? Раньше ты не особо переживал из-за моего отсутствия.

— Раньше ты всегда возвращался. Но тогда все было иначе.

— И как тебе жилось без меня, малыш?

— Хреново, — Филип отставляет бокал и складывает руки на животе. — Ты и сам знаешь, что я в тебе нуждаюсь.

— Конечно, я знаю. Я прекрасно знаю, что такие как ты, такие как Граймс нуждаются в одной простой вещи — в принятии. Понимаешь? — Кросс легко поднимается со своего места. На его лицо падает тень, и Блейк не может разобрать выражения. — Но даже этого оказывается мало. Маленькие жадные куски дерьма, которым вечно чего-то не хватает.