– Это тебе, – протягивая мне завернутую в полотенце булку, Хамерлик Горн неумело улыбнулся.

– Я не нуждаюсь в хлебе, – сказала я, все-таки принимая дар.

– А в чем ты нуждаешься?

– Ни в чем.

– Такого не может быть.

– Почему?

– Ведь ты же женщина.

– Я не обычная женщина, я – ведьма.

– И ты так спокойно об этом говоришь?

– Почему я должна бояться?

– Что если тебя выдадут, а потом … сожгут? – и пытливый взгляд пронзил мою грудь, словно туда попал осколок стекла.

– Если такое и случиться, то это будете не вы.

– Почему ты так уверена в этом?

– Потому что я ведьма, а значит – вижу.

– И вправду. Можно войти?

– Входите.

Сама не знаю, зачем я связалась с этим странным и загадочным мужчиной, зачем позволила ему войти в свой дом, в свою жизнь, а потом – и в душу. Но что-то толкнуло меня на это, и я поплыла по течению, не обращая внимания на то, как далеко остался берег.

Четвертого дня поутру, заплетая у окошка косы, я отчего-то потянулась рукой к ларцу, в котором хранились бусы да мониста; выбрав яркую бирюзу и кровавый коралл, я вплела их по всей длине волос, впервые в жизни любуясь своим лицом. Потом, вместо обычной белой, я одела подкрашенную ольхой рубаху – из тончайшего льна, набросив сверху узорчатый сарафан из шелка – наряд, в котором собирала на Купала росу.

Встав во весь рост, я потянулась, глаза же мои гуляли за окном – там, где по еле видимой в траве тропинке должен был пройти он.

Мой фамильяр сидел в углу окошка и плел свою паутину. Присмотревшись к узору повнимательней, я заметила знак надвигающейся опасности, но настроение имела такое, что проигнорировала этот сигнал.

Смертельная усталость не позволяла мне встать и бежать. К тому же то положение, в котором я лежала, было слишком унизительно. И, вместо поднять голову, я покорно сжалась в комок, решив, что с меня довольно страданий.

– Прости, все это случилось не по моей воли, – услышала я над собой голос, в котором была горечь и страх. – Что они с тобой сделали.

– Разве не ты им приказал?

– Нет, это ошибка.

Затем я ощутила на своей истерзанной плоти крепкие мужские руки. Подняв с земли, Хамерлик прижал меня к себе, не боясь испачкать свою одежду. А было чем – грязь, кровь, слезы.

– Зачем?.. – прошептала я губами, к которым еще недавно не посмел бы притронуться никто. Но теперь они были опорочены.

– Я отомщу им всем… уже отмстил, – уверенной походкой возвращаясь в крепость, откуда только что меня волокли за волосы, чтобы потом предать огню, прорычал Горн. – А ты… Элейн, я постараюсь исцелить все твои раны. Да, понимаю, испытание, которому ты подверглась, слишком нестерпимое. Но ты жива, и это главное.

– Меня растоптали, – наконец-то ощутив себя в безопасности, я дала волю слезам. Все мое тело содрогалось от боли, изливающейся из меня, словно я была ее источником. Но это не так. Я – источник жизни, радости, любви. Вот только зачем жестокие люди так посмеялись надо мной, превратив в боль?

– Все можно вынести, – меж тем, склонившись надо мной, Горн несмело поцеловал мое лицо, без тени брезгливости, так нежно, как я от него не ожидала. – Ты есть, ты моя, мы вместе.

– Но куда ты меня несешь?

– Ко мне. Отныне ты будешь жить у меня, в моем доме. И только там сможешь получить защиту.

– Мне нельзя.

– Я больше не позволю случиться подобному и никуда тебя не отпущу. Ты слишком дорога для меня, Элейн.

– Но в качестве кого я буду жить у тебя?

– В качестве моей невесты, а потом, возможно, и жены. Все зависит от тебя и твоего решения.

– А как же люди? Они ведь знают, кто я.

– Мне все равно. К тому же… Я – палач, поэтому – вне закона. По сути, я такой же, как ты.

Закрыв глаза, я с благодарностью прижалась к этой широкой груди, решив хоть на мгновение отбросить от себя все тревоги и опасения.

Это был день накануне Купала, когда земля сочеталась с небом и вся природа дрожала в предчувствии любви, а также – люди. Следуя древнему чутью и традиции, они не спали в эту ночь. Собираясь возле рек, поселяне жгли костры, ожидая полуночи, чтобы с первыми судорожными всхлипами земли выбрать и для себя пару. Это была ночь вседозволенности, расцвета, раскрепощения и тайны.

Конечно же, я не присоединялась к шумным гульбищам. Ведь у меня была своя роль во всем этом, отличная от всех остальных. Целый день я дремала, спрятавшись в самый темный уголок комнаты. Но как только солнце спряталось за небосклон, а на небо взошла вечерняя заря, расплела волосы, облеклась в ольховую рубаху, шелковый сарафан и вышла из дому. Мне нужно было добраться в темную чащобу, туда, где за невидимой чертой таинственного круга собиралась моя компания – вурдалаки, ведьмы, маги, бесы. Мы разжигали свой костер и, собравшись вокруг него, распевали гимны, возвеличивая бессмертный дух, наполняющий все вокруг животворящей силой.

Колдовское пиршество длилось до полуночи, и когда земля пересекала ось, всей гурьбой мы устремлялись к ничем непримечательным растениям, существование которых начиналось вместе с сотворением мира.

Папоротник – волшебное семя иных миров, произрастающее вечно, оно было зародышем земли и им же и осталось, приняв форму, удобную для здешнего существования.

Как и всегда, в нужный момент, вместе с другими ведьмами я ринулась к бледному свечению цветка, подставив руки, чтобы набрать побольше энергии, чтобы напитаться ею на целый год. Ведь в ней – еще и моя молодость, покой, мудрость.

После можно было возвращаться домой, что я и сделала. Мне не хотелось лететь по воздуху, и я побрела между тысячелетними дубами, нежно притрагиваясь тонкими пальцами к замшелым и влажным стволам. Все мои мысли были о Хамерлике Горне.

"Что со мной? – думала я, уже понимая, что попалась в ловушку страсти, куда, по сути, не должна была попасть. – Я – ведьма, и этому пагубному наваждению не подвластна. Если только…"

Существовал один момент, и он не мог быть исключен. А что если Хамерлик Горн – сын ведьмы? Тогда он мог бы увидеть во мне родственную душу, а если к тому же мать каким-то способом передала ему часть своей силы, или даже всю, вполне возможно, что ее хватило на то, чтобы пленить мой дух, поработить его, привязать к себе.

Дойдя до своей хижины, несмотря на то, что вдоволь напиталась энергией цветка папоротника, все-таки ощущала себя странно: мне хотелось окунуться в воду, лежать в траве и смотреть на облака, собирать цветы, и не для волшебных целей, а просто так, чтобы красиво. Но больше всего я жаждала увидеть эти глаза.

Не понимая, что творю, я засобиралась в город. Набросив поверх одежды темную накидку, я завязала волосы в пучок и закрыла лицо капюшоном, вот только способно ли было все это скрыть от обычных людей мою сущность? Нет.

Маленькое селение, отделяющее меня от столицы, я миновала спокойно. После шумного празднества народ отдыхал, и никто особо не обратил внимания на одиноко шествующую фигуру молодой девушки, закутанную с ног до головы в черный балахон.

А вот несколько встречных горожан проводили меня более чем пытливыми взглядами. Да, несмотря на все усилия, я сильно отличалась от обычных девушек моего возраста – смелая и легкая походка, прямой и глубокий взгляд, аромат здоровья, тянущийся за мной шлейфом, слишком чистая кожа, не подверженная солнцу, гордая осанка.

Я сама не понимала, куда же я иду, и зачем? Что мне нужно было в городе? Разве только хотелось повидать Хамерлика Горна? Но место, в котором я могла его найти, не предназначалось для свиданий. И все-таки я пошла, какая-то непреодолимая сила влекла меня к этой серой громадине, внутри которой, я знала, был он.

"Это и есть любовь? – думала я, обходя крепость со стороны площади и внимательно вглядываясь в темные и узкие бойницы, которые словно следили за мной, сковывая сердце ледяным ужасом. – Так вот значит как оно – чувствовать себя, словно пес на привязи, словно рыба, выброшенная на берег и безвольно и безнадежно хватающая губами воздух, надеясь получить хоть каплю влаги, как цветок, отделенный от стебля и корней, жаждущий с ними воссоединиться. Я пропала".