Поезд. 23 июня 2017 года.

Понесло …

Уже больше суток в поезде. Болели отвыкшие от вагонных удобств бока. От запаха дыма тепловоза кружилась голова. Мерный стук колес и качка вагона убаюкивали, как ребенка в коляске, и вроде бы можно было отвлечься и отдохнуть после надрывно утомительного учебного сезона, но не получалось. До скрежета остатков зубов раздражали, постоянно чавкающие и громко разговаривающие мужики в соседнем купе слева. Запахи пива, жареной курочки, вареных яиц вызывали спазмы в больном желудке. Постоянно орущий где-то справа ребенок вызывал кровожадные мысли и тоскливые воспоминания о своих детях.

А за окном мелькали вечерние огни станций и серые тени деревьев придорожной лесополосы. Жаркий день позади. До конца пути осталось несколько часов. Тревожное состояние нарастало.

Всю дорогу боролся с наваждениями, пытался справиться с дрожью во всём теле. Плохо спал. Часто бегал в туалет, смачивая горящее огнем лицо. Пытался сконцентрироваться и поразмышлять, но получалось плохо. Мысли путались. На языке постоянно вертелись вопросы: «что же меня так толкает? От кого и куда я бегу?». Понятных самому себе ответов не было.

После благополучного завершения учебного года, я, следуя традициям мира Макса Фрая, закончил незаконченные дела, закрыл все свои долги, с чувством гордости оформил и припрятал в квартире все необходимые документы на недвижимость и имущество. Машину передал младшей дочери по доверенности. Сказал детям, что еду отдыхать и рыбачить в родное Поволжье. Надолго. В общем, прикрылся как смог.

За последний неполный месяц приобрел нужные вещи и оборудование. Упаковался как для перехода в другой мир. А в ушах уже грохотали тревожные барабаны. Какое-то внушение или программа тащили меня к миражу из детства.

Чувства вины и долга продолжали тормозить и давить на плечи. Не привык я дезертировать. Старался многое брать на себя. Теперь, похоже, сдулся и перегорел. Соломинка сломала хребет верблюду. Да. Хотя, по большому счету, я никому ничего не должен. По жизни сделал всё, что смог. А сейчас хочу спрятаться от людей, побыть в полном одиночестве, реализовать детскую мечту. Имею право, и меня ведь можно понять и простить?

Трясясь и раскачиваясь на полке плацкартного вагона, я мучительно убеждал себя: «всё хорошо. Дети живут отдельно, у них свои заботы. Им не до меня. Жене дочь поможет. Есть где жить. Выкрутятся как-нибудь». Успокаивали эти рассуждения плохо.

Хорошо хоть повезло с попутчиками. Две девчонки, студентки – второкурсницы ехали домой и часами лежали на вторых полках, уткнувшись в свои смартфоны. Сосед по нижней полке, пожилой мужчина с импозантной седой бородой, напомнившей мне популярную фотографию Хемингуэя, поначалу много спал и только к вечеру мы с ним немного поговорили. Он ехал на свою летнюю базу, построенную на берегу известной мне протоки под смешным названием Парашкина Дыра. Место для отдыха и рыбалки было изумительное: соединение Волги, Ахтубы и Кокцменя. Я поделился своими детскими воспоминаниями полувековой давности, а, Валерий Маратович, так звали соседа по купе, рассказал о нынешних особенностях отдыха в этих местах. Несколько часов мы с ним обсуждали детали рыбалки на стерлядь, которую он мечтал поймать. Легко перешли на «ты». Моя эмпатия купалась в теплой энергии положительных эмоций случайного знакомого. В разговоре выяснилось, что Валера – доктор психологии, много дет работал преподавателем, то есть практически мой коллега. Последние десять лет работает консультантом-переводчиком – обслуживает несколько иностранных компаний.

Как известно, детали вагонных разговоров после поездки вспоминаются очень плохо, но один кусочек нашего диалога врубился в память навсегда. Во время последующих приключений я нередко его вспоминал.

– Маратыч, вот ты вроде как коренной москвич?

– Ну как сказать? Родители родились в Подмосковье, а бабушки и дедушки в разных других местах: Германия, Украина, Казань, Питер, но я уже прирос к Москве, укоренился, мои дети и внуки тоже. Как дальше будет, трудно сказать, но мигрировать никто не собирается.

– Как в Москве себя чувствуешь? Мне, недавнему иммигранту, в последние годы в городе трудно дышать, во всех смыслах этого слова. Люди как зомби. Всё раздражает. Особенно метро угнетает. Не выдержал, сбежать хочу.

– В метро не спускался уже несколько лет, по той же причине. Чувствую? С возрастом восприятие меняется, но ты прав, стало хуже. Ну а в целом нормально. Привык, наверное. Да и два-три месяца в году на Кокцмене выручают сильно. А по поводу сбежать? Вспомнил притчу, может быть ты её даже знаешь.

– Один богатый доктор наук устал от шумного и беспокойного города. Там всё отвлекало его от исследований, самосозерцания и саморазвития. Он решил найти тихое спокойное место и поработать мудрецом-отшельником. Пришёл в лес, где никого не было, но не смог сосредоточиться. Мешало стрекотание кузнечиков, очень громко пели птицы, шумели деревья, отвлекая его от гениальных мыслей и контакта с внутренним «я». В поисках тишины, этот очень умный человек залез в пещеру. Там было очень тихо, но через некоторое время его стали раздражать звуки капающей где-то воды.

Тогда он построил себе коттедж со звукоизоляцией, запер все окна и двери. Обрадовался тишине, потихоньку стал думать о высоком, но стало мешать тиканье часов. Разозлился, сорвал их с руки и разбил их о стену. Сел, успокоился, глубоко вздохнул, довольный, что вот сейчас-то, наконец, будет тихо, но… вдруг ощутил, как стучит его сердце.

Короче, коллега, а все проблемы внутри нас самих. Нет смысла искать хорошее там, где нас нет …

Полустанок Миражный. Степь. 24 июня 2017 года.

Ностальжи

Ночь. Полустанок в степи. Поезд остановился на одну минуту. Проводник спит. Я открыл дверь, выбросил из вагона свой рюкзак и еле успел вылезти сам. Отрывался от поручней уже на бегу. Уняв, колотящееся в груди сердце, осмотрелся. Вокруг ни души. Одинокая тусклая лампочка горела только над дверью низкого глинобитного строения в начале старого бетонного перрона. Еще несколько тусклых огоньков разбросано поодаль. Близкий купол черного неба с множеством звезд, создавал впечатление чужого мира. Окружающая темнота подавляла, первобытный страх отбирал силу духа, заставлял искать людей, помощь и ночлег.

– «Вроде бы чувствую запах и вкус родных мест, но всё равно страшновато и слабость в ногах идти не даст, – подумал я, – надо как-то успокоиться и подзарядиться». Достал из рюкзака любимый Gerber, срезал в ближайших кустах жидовильника (тамариска) двухметровую палку. Посидел на остатках бетонного ограждения перрона, восхищаясь звездной крышей, построгал палку, сделав на конце «рогатульку» для степных змей. Работая над деревом, в легкую перешел в состояние «местного парня», который просто вернулся в родные края, и неважно, сколько времени прошло с тех пор когда он уехал отсюда. Постепенно зрение привыкло к новой реальности, теплый свет огромной луны подсветил окрестности и подзарядил намерения, а густой запах летней степи взбодрил и радостно закружил голову.

Ну а я, типа «крутой пенсионер», пристроив на спине тяжелый рюкзак, смело двинулся в степь по знакомому с детства пути, помогая себе новым посохом. Эх, если бы я знал, что меня ожидает.

Прошел на первом дыхании всего около километра, потом сдулся. Тело забастовало, сердце стало барахлить, а больные ноги захрустели в суставах. Рюкзак потяжелел и больно надавил на плечи. Подлый бурьян цеплялся, запутывал, тормозил. Я часто падал на песчаную землю, но вставал и упорно шел дальше. На востоке появилась полоска восхода. Посветлело.

В редкие минуты отдыха я мутным от усталости взором, рассматривал картинки утренней степи. В склонах старых заросших барханов светилось желтое золото песка. В лощинах зловеще темнели заросли жидовильника и серебристого лоха. Бесчисленные тропинки, протоптанные овечьими стадами, как старческие морщинки, пересекали степь. Но по ним нельзя было идти. Они никуда не вели. Надо было двигаться только вперед, пересекая эти слепые дорожки.