– Ну да, завтра утром. Мы ведь во вторую завтра?

– Ага.

– Утром и прикатим. – Алеша улыбнулся.

По лестнице спускались молча.

Оставшись вдвоем, Лариса с Зиной немного взгрустнули. Лариса вдруг остро позавидовала, что вот есть же на свете люди, как Алеша с Наташей, живут себе вместе, устраивают жизнь, любят друг друга. А что Наташа строга с Алешей, так это, может, только к лучшему, потому что мужьям спуску давать нельзя. Вон ее Роман… А Зина тому позавидовала, что вот Наташа в положении, но если для Наташи все просто и ясно, то для нее это одна мука. Тоже, конечно, хочется ребенка, дочку, но ведь хочется, чтобы у нее и отец законный был…

– Ну, так допоем, что ли? – предложила Лариса. Они повернулись друг к другу, грустно улыбнулись и начали петь. Также легко и свободно, как прежде, нашли они то общее в песне, что объединяло их, и запели грустно, ладно и хорошо. И вновь с особенным чувством пропели, что «только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою рвется нить…

От «люби-и-ить…» у них сладко щемило в груди. И они тянули это слово как можно дольше, потому что следом снова шли слова о разлуке: «Прощай, пришла разлука, прощай, моя голубка, навсегда…», а не очень им хотелось прощаться, а прощаться надо было…

Закончив петь, они посидели молча, что-то вспоминая… И хотя не разговаривали, не смотрели друг на друга, но чувствовали себя очень близкими, родными, больше даже, чем сестрами.

– И не вздумай дурить на этот раз, – погрозила Лариса пальцем.

– Думаешь, мне самой хочется? Господи, как мне не хочется, если бы кто знал!

– Ну и рожай.

– Ну и буду!

– И правильно сделаешь.

– И сделаю!

– И молодец!

– И мо…ло… – Но не докончив, Зина разрыдалась, уткнулась Ларисе в плечо. Плача, она шептала. – Я хочу дочку, дочку…

– Ну и правильно, правильно, – гладила ее Лариса по голове ласково и осторожно, – и молодец будешь… Родится дочурка, хорошенькая такая, хорошенькая… Глазки голубые, волосы светленькие, знаешь, завиваются так, красивые… Будет говорить тебе: «Мама, мама…» И рассуждать будет, такая славная вырастет. Володьку прогонишь – и все… и мучиться не будешь, правда, правда! Дочка тебя всегда будет любить, никогда не перестанет… Она такая славная, хорошая вырастет…

Придя домой, Зина застала Володю лежащим на кушетке; в углу светился экран телевизора, на столе стояла наполовину выпитая бутылка вина.

– A-а… пришла наконец. Разрешите спросить, где изволили быть?

Зина не ответила.

– Все молчишь? Ну-ну… А домой вообще-то не мешало бы пораньше возвращаться…

«Нашел себе дом», – подумала Зина.

Она села за стол и, подперев лицо кулаками, начала смотреть передачу. Но не понимала, что показывали, о чем говорили. Все хотела начать разговор с Володей, но язык не слушался. Только было решалась: вот сейчас, сейчас – и не могла. Хорошо еще, было темно, Володя не видел, как она мучилась. Он поднялся с кушетки, налил себе вина, спросил: «Будешь?» Зина промолчала. Володя не стал пить, отодвинул от себя стакан.

– Сумасшедший дом какой-то! – сказал. – Совсем взбунтовалась баба. – И ухмыльнулся.

«Нашел себе бабу, – подумала Зина, – телку безответную…»

– Зина, ну что с тобой? – спросил Володя, обнимая ее за плечи. – Ну что ты молчишь, Зинулька?..

Зина высвободилась из объятий, передернула плечами.

– Да! – загадочно сказал Володя. – Да!.. Ну что ж! – Он вновь потянулся к стакану, на этот раз выпил до дна и повалился на кушетку. – Эх-хе-хе… плохи твои дела, Володимир заморский, князь московский. Нет тебе во родной сторонушке ни удачи, – он ухмыльнулся, – ни бабенки в придачу…

Полежав молча, он поднялся с кушетки, подошел к телевизору, отключил звук. На экране развивались события, люди ходили, уходили, размахивая руками, требовали, сидели на заседаниях, бегали друг за другом, один человек долго целился в другого из винтовки, – убитого показали крупным планом. В комнате была полнейшая тишина, лишь монотонно гудел под напряжением светящийся голубой экран. Володя, стоя у телевизора, смотрел на Зину, потом включил звук на полную мощность. Зина молчала. В стенку застучали соседи – квартира была коммунальная. Володя с сожалением сбавил звук, потом во второй раз отключил его и вернулся на кушетку. Снова на экране развивались таинственные события, но Зина не воспринимала их. По правде говоря, она почти не замечала того, что только что делал Володя.

– Володя… – наконец выговорила Зина, и с этим первым словом ей сделалось легче. Она прокашлялась. – Володя, – повторила она, – я решила рожать. Я твердо решила.

– Ну, наконец-то слышу живой голос! Ей-богу, соскучился уже… – Володя соскочил с кушетки. – Ты что, потому и не разговаривала, что забеременела? Вот так причина! В первый раз, что ли?

– Я буду рожать.

– Ну, нашла чем удивить! И рожай себе на здоровье. Я мешаю тебе, что ли?

– Не смейся надо мной.

– Не смеялся и не собираюсь! Ну, правда, нашла причину, чтобы целую неделю не разговаривать… Рожай себе, я не помешаю. Давай-ка лучше спать, бай-бай…

– Не помешаешь! Знаю, что уж если решусь, так не помешаешь. Только дочке отца законного нужно!

– Прямо-таки дочке? Ну, может, и дочке, а только насчет отца не знаю… Если одна надумала рожать, так и рожай, не спрашивай про отца. А если про отца заговорила, так не мешало бы и с ним посоветоваться…

– Знаю я твои уловки. Рожать захотела? Ну и рожай, только, мол, не советую, а то могу вообще никогда не жениться. Рожай – не женюсь, не рожай – тоже не женюсь, и без того хорошо с бабой живется. Так, что ли?

– Ну, зачем так глубоко? Я ведь, в общем-то, не против детей, только надо бы сначала семью создать, так сказать, брак оформить. А то, если все начнут без мужей рожать, лихо получится.

– Лихо! А кто тебе мешает мужем стать? Я, может? Другой давно бы уж предложение сделал…

– Другой! Поищи другого-то… мужья теперь на дороге не валяются. Да и зачем же сразу предложение? Надо человека узнать вполне, проверить… Ты вон, например, не очень, оказывается, характером. Надо еще подумать, знаешь…

– Пугай, пугай! «Сразу предложение»! Три года с бабой спать – это ничего, а как предложение делать – «как это так сразу»? Хорошенькое сразу!.. Только вот что я скажу на этот раз: обязательно буду рожать. Женишься – не женишься, наплевать. Из тебя не выйдет человека, так, может, хоть дочь человеком вырастет.

– Ну что ж, давай рожай, давай… Я ведь не против, что ты! Это дело твое, личное! Не мне ведь с бельмом на миру жить…

– Тебе выходить, – Алеша показал в окно. – Никитские ворота. – С работы Алеша с Ларисой всегда возвращались теперь вместе.

Лариса вздрогнула, взглянула на Алешу вопросительно туманным, отсутствующим взглядом:

– Мне?.. А ты?

– Я на Манежную. В шесть договорились – встречу Наташу.

– Ну да, понятно…

– Никитские ворота, – объявил шофер.

– Ну, пошла, – Лариса потерла лоб ладонью, нахмурилась, словно хотела что-то сказать, но забыла – что. Сдвинув пыжиковую шапку на затылок, улыбнулась. – Пока! – подала Алеше руку.

– Пока.

Глаза их встретились; они не знали еще, как-далеки были сейчас и в то же время как близки были друг другу. Это было примерно так же, как тогда, когда Лариса только пришла в вычислительный центр из экспериментальной мастерской. Она легко разбиралась в схемах, с удовольствием работала на «РАЗДАН-3» – электронно-вычислительной машине. Однажды от заказчика поступила жалоба; жалобу проверили – оказалось, в один из горячих дней Лариса неправильно ввела в ЭВМ программу. Евгений Яковлевич лишил Ларису квартальной премии. Алеша возмутился, вбежал к нему в кабинет и долго доказывал, что Лариса не виновата, потому что не может быть виновата. Это был его главный аргумент – «не может быть виновата». С тех пор между Алешей и Ларисой появилась какая-то особенная близость, которую они, правда, осознали не сразу…