Дважды всходило солнце, трижды появлялась луна, – но помощи не было.
Три женщины, плача, умерли у дуба. Но и их жертва не принесла удачи.
Все холодней становилось вокруг, все суровей взвывал за пещерами ветер…
И пал первый снег. И еще. И еще.
От мороза сначала умерли два младенца, потом трое других, за ними старуха, а позже – что ни восход солнца, то новая смерть…
– Ты, Бенчо! – сказали мудрые. – Ты вождь! Скажи, что делать?
– Но вы мудрые! – ответил вождь. – Вы знаете больше!
– Мы не знаем больше! Ты вождь, у тебя сила…
Ничего не ответил вождь. Ничего не спросили мудрые.
5
Тогда, собрав племя, вождь объявил:
– Тот, кто добудет огонь, будет счастлив. Тот получит все, что попросит у племени.
– Всё? – спросил Теко, выйдя вперед.
– Да, воин!
– Я дам вам огонь!
– Ты-ы?.. – пронеслось над племенем.
– Я. Но верно ли ваше обещание, люди?
– О да! – ответил за всех вождь.
– Тогда отдайте мне Сану!
В страхе от этих слов люди племени пали на колени.
Лишь Теко стоял над всеми.
Никто из живых не мог просить Сану. Есть один закон племени: дочь вождя – богу. Другого закона нет. Как придет тепло в восемнадцатый раз в жизни Саны – так быть ей вознесенной на небо.
На огромном костре должны сжечь Сану – иначе проклятие и смерть племени!
6
А Теко стоял над всеми.
Никто не смел просить Сану. А он посмел. Он без нее что племя без огня. Отдадут ему Сану – отдаст и он огонь, будет жить племя. А нет – так всем смерть.
– Мы подумаем! – ответил Бенчо. – Слышишь, воин!
– Да, вождь, – ответил Теко. – Слышу.
7
Три старца и вождь, в отдельной пещере, задумались. И думали долго…
И решили: не могут они отдать дочь вождя.
Но самый мудрый сказал:
– И все-таки у него есть огонь. Но нет Саны.
– Да! – согласились.
– Значит, Теко сильней. Так пусть пока будет сильней!
И решили отдать ему Сану, тем взять у него огонь. Но в тот день, когда в восемнадцатый раз придет для Саны тепло, схватить Теко и огласить приговор: за ложь, за смерть людей племени, за насмешку над их законами – смерть Теко!
И тогда, после смерти Теко, на огромном пламени принесут Сану в жертву богам – и тем искупят вину. И тем спасено будет племя.
На том и порешили.
8
К ночи около всех пещер пылали костры. Люди племени, взявшись за руки, ходили вокруг костров и протяжными, тягучими возгласами выражали свою радость.
– Слава огню! Слава жизни! – пели они.
– Слава, слава!
А Теко, как будто второй вождь, стоял вдали от всех с Саной и улыбался.
Вдвоем, они стояли лицом к лицу, и Теко, подняв тяжелую руку, нежно гладил Сану по плечу.
Потом Теко разорвал на Сане одежду до пояса, но ни к чему не притронулся, а только смотрел.
И ей сказал:
– Смотри, Сана! – и показал на племя. – Они счастливы!
И она посмотрела на людей и ответила:
– Ты дал им счастье!
– Нет, – сказал он, – это ты!
Он поднял Сану на руки и понес в пещеру.
9
А утром новое испытание ожидало людей: Теко и Сана исчезли. Куда могли сбежать эти двое, зачем убежали? – ведь всюду их ждет смерть: без людей, без огня, без крова.
А что будет с племенем? Что ждет его? Смерть и проклятие: они не смогут принести дочь вождя в жертву! И новая печаль застыла над племенем. У них был огонь, но не было надежды.
И снова начали думать старцы и вождь Бенчо, но ничего придумать они не могли. Они выслали бы погоню, но куда послать, в какую сторону, не знали; в какую бы кто ни пошел – смерть везде…
И когда страх совсем сковал людей племени, когда совсем не знали они, что делать с собой, с огнем и надеждами, вдруг один неприметный, но храбрый человек сказал:
– Братья! Будем жить! А там – посмотрим…
Дарья-бессмертная
Быль
Вчера приехал в деревню – здесь горе: умерла Дарья Ивановна Притулина. 93 года старушке, сухонькая, маленькая, сам вечером видел: лежит в гробу, как девочка, держит в тонких руках горящую свечу. А сегодня утром, проснувшись, потянулся к папиросам, выглянул в окно: что такое? – Дарья Ивановна по двору идет, несет на правом плече тяжеленькое такое бревнышко… Меня озноб прошиб: может, спятил я? Толкнул жену в плечо, та глаза распахнула: что такое? Показываю за окно. Жена спросонья не поняла меня: мол, чего спать не даешь, ну, вижу, Дарья Ивановна идет… А как осознала картинку, так закричала на всю избу: «А-а!..» Хорошо, сына с нами не было, а то бы его точно кондрашка хватила.
Я рот-то раз – и закрыл жене ладонью. Кричать перестала, а глаза смотрят в окно – ну точно сумасшедшие: круглые, безумные. Как так?! – вчера Дарья Ивановна в гробу лежала, а сегодня бревна таскает на дворе…
Выбрался я из постели, чиркнул дрожащими руками спичкой, закурил «беломорину». В окно смотреть боюсь, а тянет… Покосился через плечо: нет, точно, Дарья Ивановна как ни в чем не бывало одно за другим бревна носит. Да какие? С такими и здоровый мужик нелегко справится, а она раз только – вспорхнула бревно на плечо и пошла… Баньку, говорят, задумала строить на старости лет, да вот – померла…
Но как – померла?!
Вон она ходит по двору, живей нас с женой будет, молодых…
Вышел я на улицу, рань стоит, даже край солнца не выкатился еще для нового дня… Огибаю наш плетень, подхожу к дому Дарьи Ивановны. Точно – работает. И что удивительно: на ней не шерстяное и новое платье, с темно-бордовой опушкой по манжетам и вороту, в котором вчера лежала в гробу, а обычный сарафан-хламида, любимый ею в работе. Подхожу, говорю:
– Бог в помощь, Дарья Ивановна!
Бревнышко-то шасть с ее плеча – да на землю, в траву.
– Эк, напугал, – проворчала бабка, резко обернувшись и опалив меня гневным взглядом. Но, узнав во мне соседа, который приезжает сюда, в деревню, только редкими летними месяцами, отходчиво улыбнулась. Мы, когда приезжаем, всегда привозим с собой коньяка и угощаем Дарью Ивановну. Она выпьет малую стопку, вспыхнет щеками, поблагодарит и уйдет с поклоном. Иногда говорит: коньяк этот молодость ей напоминает, когда жарко целовалась, – ой, жгучий какой, в краску бросает, как поцелуй… Мы усмехались. Вот старуха: о поцелуях говорит в такие-то годы… Ну и ну!
И сейчас, узнав меня, Дарья Ивановна усмешливо спрашивает:
– Не привез нынче целовального?
– Привез, почему не привез…
– А, видать, думал, не испробовать больше бабке?
– Почему это?
– Дак видел меня в гробу-то? Мертвую?
– Видел. Честно признаюсь – видел.
– Вот. А я сегодня крутанулась, смотрю – в гробу лежу. Батюшки! Баню не достроила, а меня – в чужую домовину. Как это?! Вскочила – да за работу… Рано меня хоронить навострились.
– Нет, а правда, – я присел на крыльцо, стараясь мерным, неторопливым разговором скрыть внутреннюю оторопь, – хоть убейте, Дарья Ивановна, а точно скажу вам: вчера видел вас мертвую. Со свечкой в руках.
– Видел?
– Видел.
– А что ж я живая сегодня?
– Да вот я и не пойму…
– И не поймешь!
– Да, странно… – Я покуривал папиросу, будто ничего необычного не происходило, а сам все спрашивал себя: что же это, а?!
– А ты что, не рад, что ли? Что я живая-то?
– Как не рад! Рад. Да как-то и понять хочется…
– Умереть-то умерла. Точно. И в гробу лежала. Верно. Но, понимаешь ты, я умею крутануться.
– Как крутануться? Откуда?
– Оттуда.
– Нет, вы всерьез это, Дарья Ивановна? Или как?
– Сам видел: вчера мертвая, сегодня живая. Ну?
– Вот я и говорю: чудеса…
– Будто ты чудес до меня не знал. Жизнь-то наша сплошь чудеса. Ты прикинь-ка, Юрьич (полное имя мое – Владислав Юрьевич, фамилия – Петров; я журналист): откуда ты взялся?
– Ну, если вы всерьез, Дарья Ивановна, то меня мать родила.
