– Нет, абсурд какой-то!

– Я знаешь что поняла: все равно ему изменять буду. Уж тогда лучше сразу.

– Сколько тебе лет? Извини, забыл.

– Двадцать.

– И в двадцать лет такая философия?

– Да нет у меня никакой философии. Просто я не люблю его. Жениха своего.

– Ого, вот это что-то новенькое. Не любишь – а замуж выходишь. Зачем?

– Чтоб от родителей уехать подальше. Нотации их надоели, нравоучения. Все хочу поменять! Всю жизнь разом!

– Жених-то знает, что ты его не любишь?

– Для него главное – чтоб он любил. Он, знаешь, не от мира сего. Святой. Но мне с ним скучно. Ску-у-учно! Понимаешь?

– Да, в хорошенькие санки ты впрягаешься.

– А я решила так: не понравится – разведусь. Сейчас все так делают. Жизнь изменить никогда не поздно.

– Тут ты ошибаешься. Изменить ее никогда нельзя. Она неизменяема. Сделал что-то – все, проехали. Вернуться вспять нельзя. Отрезано. Жизнь – это драма единственных поступков, на века.

– Алеша, глупый… Как ты не поймешь – я хочу увидеть тебя. Я о-оче-ень хочу увидеть тебя.

– Как ты себе это представляешь? Ну, нашу встречу?

– Да как… Просто увидеться – и все.

– Ну, где – на улице, в метро, на вокзале, у памятника, под часами? Я, знаешь, что-то отвык последнее время по подворотням прятаться…

– Алеша, у меня есть идея.

– Так, померкни солнце, замри пространство!

– Мы можем встретиться у моего жениха.

– О Боже! Сколько раундов меня ожидает? Семнадцать? По три минуты каждый? Или, может, по пять?

– Каких раундов?

– Ну, он же бить меня будет. Твой жених. Учить жизни. Семнадцать раундов по три минуты – почти час сплошных ударов молотом. Кстати, я слесарь, а не профессиональный боксер.

– Но его же там не будет. Ты что?!

– Спасибо. Ты заблаговременно отравишь его ядом гюрзы.

– Зачем? Я просто скажу ему, чтоб он приехал сюда.

– Куда?

– К родителям. А сама поеду к нему. У меня есть ключи от его квартиры.

– Все, вербую тебя в свою систему. Из тебя выйдет отличный агент. Кстати, если жених неожиданно вернется, куда ты меня прятать будешь?

– Да он никогда не вернется. Если я ему скажу: жди меня дома – он будет ждать, что бы ни случилось. Он верит мне, понимаешь?

– И тебе не жаль его? Не жаль разрушать его веру?

– А что я такого делаю?

– Ну, конечно, в наше время обманывать мужчину – это просто хороший тон.

– Да ни в чем я его не обманываю. Просто встречусь – и все.

– И не боишься, что я буду приставать?

– Не боюсь. Чего мне теперь бояться?

– Да я же страшный как тигр. У меня вместо рук – когтистые лапы, а сзади хвост. Три метра длиной…

– Опять ты за свое. Я с тобой серьезно…

– Слушай, а ты не можешь устроить так, чтобы я сначала с женихом познакомился? А потом уж с тобой?

– Зачем он тебе? Чудак, право.

– Он мне нравится.

– Ой, не смеши!

– Честное слово. Я хочу дружить с ним. Я хочу быть ему самым верным другом. Псом собачьим. Я буду служить ему, так он мне нравится.

– А хочешь, я тебя на свадьбу приглашу?

– Инкогнито или в качестве почетного гостя?

– Да как хочешь.

– Видишь ли, если я стану другом твоего жениха, то тебе несдобровать. А если стану твоим другом – несдобровать ему.

– Это нечестно. Ты мой друг. Это я с тобой познакомилась, а не он.

– Ах, до чего же это милая штука – телефон. Хоть бы нашелся какой-нибудь поэт – пропел ему оду! Каких только тайн не слышали телефонные уши! Чего только не вынесли они со времени своего создания!

– Алеша, ну хватит языком трепаться… Ну правда…

– Ась?

– Встречаемся мы или нет?

– Будь Гамлет жив, он бы ответил: на этом свете – не ведаю, а уж на том – встретимся всенепременно.

– Давай послезавтра. Тебя устраивает?

– Погоди, птичка, не спеши. Дай подумать…

– Завтра я сама не могу. Мы едем с женихом кое-какие покупки делать. А послезавтра с обеда я свободна. На работе меня отпустят, не беспокойся…

– А если ты разочаруешься во мне? Ты меня бить будешь? – Алексей усмехнулся. – Бить гантелями жениха?

– Да нет у него никаких гантелей. У него все барахло в Мурманске.

– Где? В Мурманске? Да там же моя сестра живет!

– Знаю. Галя. Которая рожает детей. И ждет мужа-моряка на берегу.

– О, ты опасный человек, Алена! Тебя надо остерегаться. Ты все знаешь, все помнишь. Нет, определенно тебе надо работать в агентуре.

– Значит, так. Послезавтра во время обеда ты звонишь мне на работу. Договорились? Ключи у меня будут в кармане. Об остальном я позабочусь сама. Да, запиши мой рабочий телефон. Диктую…

– Записал.

– Ну что, пока тогда?

– Пока.

И, уже почти положив трубку, Алена на всякий случай прокричала:

– Так позвонишь? Точно?

– Позвоню.

– Ой, Алеша, смотри! Не позвонишь – я в людей перестану верить.

– Зачем такие глубоко идущие выводы?

– Ты меня целуешь?

– Целую.

– То-то же! – Она рассмеялась и с легким сердцем положила трубку на рычаг.

С Петром происходило что-то непонятное, он помрачнел, посерьезнел, при разговоре отводил глаза в сторону: тайная тоска точила его. Первой заметила это Людмила Ивановна, мать Алены, и не просто заметила, а как бы подвинулась душой к Петру, всегда испытывая к нему внутреннюю симпатию. Самое себя, истинную и правдивую, она часто прятала в тайниках души, давно поняв, что с таким мужем, как Георгий Александрович, невозможно жить в открытую. Чем больше откроешься ему, тем больше будет подавлять тебя. Мужу важно, чтобы человек, который живет рядом, мерил жизнь теми же мерками, что и он; в этом он видел назначение мужчины, мужа, главы семьи. Твердые, жесткие люди – они живут для себя. Для них не существует чужих правил. Мягкие люди (вроде Петра) – те дают жить другим. Мягкие люди (вроде самой Людмилы Ивановны) позволяют другим людям не только жить, но и садиться себе на шею. Вот в чем чувствовала Людмила Ивановна тайное родство с Петром. Вот отчего замечала перемены в его внутреннем состоянии. Вот почему он был ей дорог.

– А вы знаете, как я выходила замуж? – спросила Людмила Ивановна Петра.

В квартире они были одни, Григорий Александрович последние дни пропадал в спорткомитете (скоро соревнования, а он работал тренером по тяжелой атлетике), а Алена, естественно, была на работе в райздравотделе. После работы она велела Петру ждать ее дома, у родителей.

Петр вопросительно взглянул на Людмилу Ивановну.

– Совсем не так выходила, как однажды рассказывал Григорий Александрович. Помните?

Петр не очень хорошо помнил, но кивнул.

– Он как-то рассказывал: мол, собрались в студенческом общежитии, стрельнули шампанским, дешевая закуска, танцы под пластинки…

– Да, да, помню… – Петр и в самом деле вспомнил рассказ Григория Александровича.

– Дело-то все в том, что… только, Петр, дайте слово, что никому не расскажете о нашем разговоре.

– Да, конечно, конечно, Людмила Ивановна. О чем речь…

Людмила Ивановна рассказывать не торопилась. Накрыла на стол, заварила свежий чай, поставила домашний кекс.

– Кушайте, Петр.

– Спасибо.

Людмила Ивановна и сама села за стол; лицо ее вдруг показалось Петру обновленным: схлынула вечная усталость, озабоченность, померкшие обычно глаза налились светом, в котором проскальзывали искринки неожиданного озорства.

– А не хотите по рюмочке, Петр? Кагора. Слабенького дамского напитка.

– По рюмочке можно. – Петру и самому сделалось легче, свободней рядом с Людмилой Ивановной – впервые он видел ее такой раскованной, естественной. Он даже улыбнулся.

– Та-ак, погуляем сегодня. Сегодня такой день, сегодня можно…

– А что за день? – снова улыбнулся Петр.

– Ох, не спешите, Петр. Все по порядку…

К чаю Людмила Ивановна налила по рюмке кагора, они чокнулись.

– Ну, Петруша, поздравьте меня!

– Поздравляю… Только что у вас за праздник? Ей-богу, не пойму.