— Ну как же так? По-моему, за тобой девушки должны просто бегать толпой! Ты такой загадочный и обаятельный! А если тебя немного подстричь… и причесать, вот так… — говоря это, она протянула руку и начала перебирать и приглаживать ему волосы, — станешь просто красавчик!

Лица их сблизились. Дэрил ощущал на щеке ее холодное дыхание; от него веяло чем-то легким, душистым и сладковатым, словно в нежный аромат полевых цветов вплетались едва уловимые нотки гнили.

Бет замерла, приоткрыв губы, словно ждала, что он сейчас ее поцелует. Долгое мгновение спустя она вздохнула и отстранилась.

— А эту свою Кэрол ты любишь?

Даже в мыслях своих Дэрил не задавался таким вопросом, и скорее провалился бы сквозь землю, чем сказал бы это самой Кэрол или кому-то другому; но сейчас ответил без колебаний:

— Люблю.

— Повезло ей! — протянула Бет. — А вот меня больше никто никогда не полюбит. Обидно, правда?

— Очень обидно, — согласился Дэрил.

Несмотря на все, что уже знал он о ней, несмотря на то, что и сейчас она играла с ним и пыталась одурачить, сердце его разрывалось от жалости к этой юной девушке, так грубо вырванной из жизни, превращенной в жуткое нечеловеческое существо. Он с радостью ответил бы ей: «Я люблю тебя!» — но понимал, что любовь-жалость ей не нужна. А такой любви, о какой она просит, он дать не может.

— Ты задала уже два вопроса, — мягко напомнил он. — Теперь мой черед.

— Спрашивай, — тускло откликнулась Бет. Она сорвала цветок и теперь, низко опустив голову, обрывала один за другим его белые лепестки.

«Она не хочет говорить о себе, — лихорадочно соображал Дэрил. — Что ни спрошу о ней самой, уходит от ответа. Значит, спрашивать надо о чем-то другом…»

— Скажи, — осторожно начал он, — что за условие поставил дьявол Доротее Уотли?

— Увести за собой троих, — ответила она, не отрывая глаз от цветка. — Три человека должны были погибнуть на земле Салема, там, где ее казнили. Быть убитыми или умереть от собственной руки. Где все началось, там должно было и закончиться. Тогда бы она вернулась к жизни.

Дэрил подавил рвущееся наружу восклицание и замер, боясь неосторожным словом или движением спугнуть ее откровенность.

— Но Доротея оказалась слабой, — продолжала Бет. — Пожалела их, даже тех, кто ее преследовал и обрек на смерть. А я, — она гордо подняла голову, и сквозь нежные черты ее вновь проступило что-то неприятное, звериное, — я для себя решила: меня не пожалели — и я никого жалеть не буду!

— Бет, так нельзя! — воскликнул Дэрил. Понимал, что это бесполезно, но чувствовал, что должен что-то сказать.

Бет резко повернулась к нему. Лицо ее вытянулось вперед, превратилось в морду с уродливым оскалом; в нем не было уже почти ничего человеческого.

— Я просто хочу жить! — пронзительно закричала она. — Хочу вернуть жизнь, которую у меня отняли! Неужели это слишком много?!

***

— …Это случилось в полдень на берегу пруда. Все работники были в поле, и на ферме мы оставались вдвоем. Бет попыталась потихоньку уйти из дома, разумеется, к этому Уотли, а я ее остановил. Мы не раз спорили и до того, все из-за этого мерзавца; но на этот раз ссора вышла особенно жестокой. Я пытался объяснить, что она совершает страшную ошибку. А она кричала в ответ, что хочет жить, а не похоронить себя заживо среди книг и нот. Что я заедаю ее жизнь, что рад был бы привязать ее к себе и никуда, кроме церкви, не отпускать. Что прежде она обожала меня, считала лучшим отцом на свете, а теперь готова возненавидеть! От этого у меня потемнело в глазах. А она продолжала бросать мне в лицо невыносимые слова. Говорила, что готова уйти к этому негодяю и жить с ним во грехе. «А если здесь нам не дадут жить спокойно, — продолжала она, — мы уедем куда-нибудь подальше, в большой город, где нет сплетников и ханжей, где никто не будет следить, ходим ли мы в церковь и чем занимаемся в постели!» Говорила вещи и похуже, которые из уважения к ее памяти я повторять не буду. Я слушал и не узнавал свою дочь. В нее словно вселился дьявол.

Видит Бог, никогда я не поднимал на нее руку! Тот раз стал первым — и последним. Мы стояли у самого пруда, она — спиной к воде. Не помня себя, я ударил ее по щеке; и вдруг Бет пошатнулась и рухнула в пруд. Как видно, она была оглушена ударом и падением, и сразу пошла ко дну. Помню, как развевалось в воде ее белое платье, как волосы, словно водоросли, колыхались вокруг бледного лица. Помню раскинутые руки: чудилось, она простирает их ко мне, словно в мольбе… Мне казалось, я сразу опомнился и бросился за ней в пруд, но, должно быть, времени прошло больше. Когда я вынес ее на берег, она была уже мертва.

Я пытался привести ее в чувство, пока не стало ясно, что это бесполезно. Потом долго сидел над ней. Сам не знаю, зачем. Иногда вспоминал, что она умерла, что я ее убил, но эта мысль как-то не удерживалась в сознании. Просто сидел и смотрел на нее, в ее чистое, светлое лицо в ореоле золотых волос, словно в небесном сиянии. Мертвая она стала еще прекраснее, чем живая.

А потом я понял, что это воля Божья.

Господь решил уберечь мою девочку. Не знаю, успел ли этот мерзавец растлить ее тело, но нет сомнений, что начал растлевать ее душу. Она уже готова была оставить путь праведных и ринуться в грязь, готова была отречься и от добродетели, и от Бога. Но Господь не позволил этому случиться. Он направил мою руку и спас Бет от участи худшей, чем смерть.

Теперь нужно было решить, что делать дальше. Наказания я не боялся, но понимал, что тень моего преступления падет и на брата и сестру Бет, ни в чем не виновных. А кроме того, хотел воздать по заслугам истинному виновнику — этому негодяю Уотли.

Я похоронил Бет рядом с Аннет, и там же зарыл ее вещи — то, что она могла бы взять с собой, уходя из дома. Потом написал от ее имени записку. Почерки у нас с ней были очень похожи, порой мы сами не могли различить, чьей рукой написано то или другое. На следующий день отправился с этой запиской в дом Уотли, а потом в полицию. Дальше вы знаете.

Вот так я спас свою девочку… а себя погубил. Ни на этом, ни на том свете мы с ней больше не встретимся. Но то, что она теперь на небесах, перед престолом Божьим, служит мне утешением.

Исповедь была окончена, и в гостиной воцарилось потрясенное молчание. Мэгги закрыла лицо руками; плечи ее тряслись от беззвучных рыданий. Гленн обнимал ее за плечи. Андреа, не в силах говорить, инстинктивно потянулась к Мерлу, и он сжал ее руку в своей.

— Что ж, — заговорил он наконец, нарушив молчание, — теперь самое время вам узнать, что из этого вышло на самом деле…

***

— Дэрил! Дэрил!

Он вынырнул из серого тумана, на миг ослепленный яркостью красок мира живых. Перед глазами еще стояло нежное лицо Бет, обернувшееся свирепой оскаленной мордой, в ушах звенел ее крик… но все это отдалилось и сделалось смутным, как сон, едва он увидел перед собой перепуганную, чуть не плачущую Кэрол.

— София пропала! — воскликнула она. — Нигде не могу ее найти! И еще… о Господи!.. я нашла Эда!

========== Глава 16 ==========

До шиномонтажной мастерской, возле которой Андреа оставила свой золотистый «корвет», они добирались в подавленном молчании. Несколько раз Мерл пытался заговорить, но Андреа лишь вяло от него отмахивалась. Даже не злилась, когда он старался ее поддеть, а это означало, что ей совсем хреново.

Дойдя почти до дверей, она вдруг остановилась, закрыла лицо руками, и плечи ее мелко задрожали.

Вечерело, по тротуару сновали люди, идущие с работы. На шикарную, дорого упакованную красотку, плачущую у дверей шиномонтажки в трущобном районе, многие начали оглядываться. Недолго думая, Мерл подхватил ее под локоть и поволок в подворотню, подальше от любопытных глаз.

Здесь Андреа уткнулась ему в плечо и разрыдалась.

— Ну чего ты, блонди, — приговаривал он вполголоса, гладя ее по плечам, по рассыпавшимся золотистым волосам, — ну тихо, тихо. Не надо. Че реветь-то? Тихо, детка. Все хорошо.