— У тебя тут грязь какая-то, — пробормотал он наконец, с усилием отводя глаза. — Щас я…

И, взяв со стола чудом уцелевшую бутылку, щедро смочил скотчем чистый край салфетки.

— Щипать будет, потерпи, — предупредил он.

Кэрол невольно улыбнулась; такой наивной показалась ей после всего происшедшего забота о том, что будет щипать! Эти слова как будто пришли из другого мира — из мира, где близкие заботятся друг о друге и стараются не делать друг дружке больно. А ведь Дэрил ей даже не близкий…

Дэрил уже поднес салфетку к ее ссадине, когда вдруг София, про которую все забыли, соскочила с дивана и бросилась к нему.

— Не трогай! — отчаянно завопила она, врезаясь в него с размаху. — Нельзя! Уходи отсюда, уходи совсем! — и принялась своими тонкими ручками толкать его к дверям.

— София?! — изумленно и испуганно воскликнула Кэрол.

Дэрил бросил на нее быстрый, полный горечи взгляд, затем кинул салфетку на пол и пошел прочь.

***

Кэрол нагнала его уже у пруда. Дэрил шел к дому быстрым шагом, не оборачиваясь, чтобы остановить, ей пришлось схватить его за руку и развернуть к себе.

— Пожалуйста, не обижайся на Софию! — сказала она. — После всего этого она не в себе… да и я, наверное, тоже.

Миг он недоверчиво всматривался в нее; затем лицо его смягчилось.

— Да уж понятно! — пробормотал он.

— И, Дэрил… спасибо тебе! От нас обеих.

И, потянувшись к нему и чуть-чуть приподнявшись на цыпочки, Кэрол его поцеловала.

Она думала, что поцелуй выйдет быстрым и вполне целомудренным — обычный знак благодарности; но Дэрил вдруг схватил ее за плечи и с силой притянул к себе. Не сразу оторвались они друг от друга: оба тяжело дышали, оба смотрели друг на друга изумленными, почти испуганными глазами.

— Спасибо! — повторила наконец Кэрол и, повернувшись, почти бегом бросилась домой.

***

Дэрил шагал, словно пьяный, пораженный и обессиленный переполняющими его чувствами. О поцелуе он не знал, что и думать; и, уже подходя к крыльцу, сумел наконец выкинуть его из головы и сосредоточиться на другом событии, далеко не столь приятном, но более значительном.

Он едва не убил этого сукиного сына. Блин, не закричи Кэрол вовремя — как раз бы убил!

И ведь нельзя сказать, что не понимал, что делает. Прекрасно понимал — прямо видел, как опускает торшер ублюдку на голову, снова и снова, как хрустит его череп, как разлетаются кровавые ошметки мозгов… Откуда, черт побери, у него такие желания? Неужто папашино наследство?

Верно, такой говнюк и святого выведет из себя. Когда Эд швырнул в Кэрол бутылкой, у Дэрила в глазах помутилось; а уж когда ворвался в дом и увидел, как Кэрол, окровавленная, корчится в углу… На миг показалось, словно в детство вернулся. Как он мечтал защитить мать от отца! И теперь, много лет спустя, мечта как будто наконец исполнилась…

Но это не все. Было кое-что еще.

Поднимаясь на крыльцо, проходя по темному коридору в гостиную (кажется ли ему, или за время его отсутствия в доме сделалось заметно холоднее?), Дэрил упорно восстанавливал в памяти те секунды свирепого помрачения — и наконец ясно понял, что было не так. Да, желание защитить Кэрол. Да, застарелая ненависть к отцу. Но в какой-то миг все это сгладилось, отступило на задний план, а на первый план выплыла болезненная пульсация в голове и голос, звучащий в ритме этой боли. Голос, повторяющий без слов, но совершенно ясно: «Убей его! Убей! Убей!»

Чужой голос.

Дэрил сел за компьютер, устало взлохматил и без того взъерошенные волосы. Бросил рассеянный взгляд на монитор. Кажется, все осталось как было. Тихие темные комнаты, пустые темные коридоры, двор, освещенный призрачной луной…

Стоп!

А где флигель?

Окно, в котором перед ним предстал семейный ужин Пелетье, с монитора исчезло.

Мало того: едва об этом задумавшись, Дэрил вдруг сообразил, что его и не могло здесь быть. Ни Мерл, ни сам Дэрил не ходили вечером во флигель. Камеры там не оставляли. Да и Пелетье, хоть и мудак, все же не такой идиот, чтобы лупить жену перед камерами!

Но если так — что же, черт возьми, он видел?

***

Последние лет пять, а, может, и больше Кэрол провела словно в каком-то тяжелом сне.

И потихоньку просыпаться начала уже давно. После переезда. Работа на ферме Гринов вырвала ее из кокона. Рядом появился другой дом и другие люди — пусть и всего двое; и Кэрол вдруг, сперва с удивлением, затем со жгучим стыдом начала понимать, что ее жизнь ненормальна.

Странно сказать, но раньше ей казалось, что у всех так — ну, более или менее. Оказалось, нет. Оказалось, даже когда между мужем и женой не все ладно (а у Блейков явно что-то было очень неладно, не заметить этого было нельзя), они могут разговаривать друг с другом спокойно и даже ласково. Он не орет и не матерится, она не ходит с синяками. Как-то, значит, можно в супружеской жизни без этого обойтись?

Мало того: сам Эд на глазах у хозяев разительно менялся — и явно надеялся, что они не узнают о его милых семейных привычках.

Насилие стало их домашним секретом; и Кэрол, вместе с Софией, полуосознанно включилась в эту игру. Она уже понимала, что Эд делает нечто недопустимое, но ощущала себя соучастницей. Казалось, тот позор и возможные наказания, что ждут его, если правда выйдет на свет, с той же силой обрушатся и на нее. Мысль, что кто-то узнает и будет смотреть на нее с недоумением и презрительной жалостью, и спрашивать, как же так вышло, а она, Кэрол, будет мямлить, прятать глаза и ничего толком не сможет объяснить — стала для нее кошмаром. Порой ей даже снилось, как все выходит наружу, и она просыпалась в слезах.

А теперь все действительно вышло наружу.

И оказалось не так уж страшно. Да, больно, стыдно, но и боль, и стыд вполне терпимые. Обжигающие, как удар кнута, но и быстро проходящие. Оказалось, их вполне можно перенести.

Дэрил Диксон, почти незнакомый парень, за несколько часов узнал о Кэрол больше, чем весь остальной мир — больше, чем она сама о себе знала! И не отвернулся с презрением. Да, сказал пару резких слов, но… ведь правду сказал! И его слова прозвучали как освобождение. Как разрешение на то, на что сама Кэрол не осмеливалась.

Перестать прыгать вокруг Эда. Думать о дочери. И о себе.

Дэрил Диксон, красивый, сильный и загадочный, с интересной профессией. Казалось, такой мужчина никогда на нее не посмотрит — даже думать об этом смешно! Но вот он увидел Кэрол в самом что ни на есть неприглядном виде: ползающей по полу, дрожащей, окровавленной. И ему не стало противно. И истерика Софии его не отпугнула. К ним обеим он отнесся по-доброму — и… и еще… совестно даже об этом думать, но… если судить по тому поцелую, кажется, Кэрол тоже ему понравилась!

О Господи, о чем она только думает?! Ей нужно понять, что делать с Эдом и как жить дальше, а не бросаться очертя голову в новый роман! Тем более, что и романа-то никакого нет и, скорее всего, не будет…

И все же, поднимаясь на крыльцо флигеля, впервые за долгое время Кэрол улыбалась.

Она проснулась. И в первый раз за много лет чувствовала себя смелой и свободной.

Однако улыбка ее стерлась, едва Кэрол вошла на кухню. София съежилась в углу дивана, и худенькие плечики ее содрогались от рыданий.

Кэрол присела рядом. Молча погладила ее по спине, затем обняла за плечи и прижала к себе. Она чувствовала, что сейчас дочке нужно выплакаться — может быть, как еще не раз нужно будет выплакать страх, боль и обиду ей самой.

Когда София немного успокоилась, Кэрол спросила ее:

— Скажи, почему ты прогнала Дэрила? — плечико Софии под ее ладонью напряглось, и Кэрол добавила: — Я не буду ругаться, солнышко. Просто хочу понять, почему.

София шмыгнула носом.

— Он хотел тебе ссадину промыть виски, — устало ответила она. — А этого было ни за что нельзя!

— Почему нельзя?

— Потому что в виски яд.

Сперва Кэрол показалось, что она ослышалась:

— Что? О чем ты?

— Яд, которым папа травит крыс в амбаре. Я подсмотрела, где он лежит, достала и потихоньку насыпала в бутылку. Потому что виски у нас никто не пьет, кроме папы. Сегодня он не выпил, но там еще много осталось, завтра или послезавтра выпьет обязательно!