– Какой, какой? – продолжал улыбаться Петров.

– Поперёшный! – не объясняя, повторила Лихачева. – Я родом из деревни, – признавшись в этом, она вновь густо покраснела, – ну нас там говорят о тех, кому все не так, все не этак: поперёшный!

– А что, емко говорят, – согласился Петров. – Но вы извините, я перебил вас. Продолжайте.

– Ну так вот, к каждому подшефному у меня прикреплен шеф. Вот видите, голубые кружочки – рядом с красными? Это дома, где живут шефы. Главное, чтоб они жили неподалеку. Чтоб могли не формально интересоваться жизнью ребят, а были бы всегда в курсе их дел. Это раз. (Между прочим, пока Лихачева рассказывала, а Петров слушал, Елена Васильевна что-то все время записывала в блокнот. Надо бы поинтересоваться, подумал без насмешки Петров, о чем это она пишет?) Второе, – продолжала Валентина. Губы ее, нежные, сочные, и пушистые волосы, и чистые глаза, – все говорило почти о детскости Лихачевой, – как это Петров принял ее поначалу за взрослую женщину? Ведь ребенок еще, совсем ребенок, хотя и лейтенант. – Второе, – повторила Лихачева, – наладить контакт с рабочими, с которыми ребята вместе трудятся на заводах. Или с мастерами, или с воспитателями, если они учатся в училищах. Третье – контакт с родителями…

– Родители – на третьем месте? – снова не выдержал Петров.

– А вы знаете одну закономерность: для таких ребят родители не авторитет?! Вот вы, наверное, думаете, что мы призываем родителей воспитывать своих детей? Ошибаетесь! Мы занимаемся воспитанием самих родителей.

– Ага! Здесь вы смыкаетесь с Бобровым, – вставил Петров.

– Здесь – да, смыкаемся. Только работаем в разных плоскостях. Мы хотим начать с родителей, а Бобров стоит на утопической точке зрения: он хочет перевоспитать сразу всех граждан, весь народ.

– Да, тут ваш Бобров явный прожектер, – согласился Петров. Но не без усмешки ли согласился?

– Вы иронизируете или говорите всерьез?

– Да я и иронизирую, и говорю всерьез.

– А все-таки – какая точка зрения ближе лично вам?

– Мне-то? Да я пока не знаю. Честное слово! – Петров приложил руки к груди и улыбнулся. – Я для того и приехал, чтобы разобраться.

– Ясно. – Лихачева словно отмахнулась от Петрова и продолжала дальше: – Четвертое. Дружба с ткацкой фабрикой.

– В чем она проявляется, дружба с фабрикой? – спросил Петров. Надо сказать, он ничего не записывал, только слушал, только спрашивал, как будто корреспондентом был вовсе не он, а Елена Васильевна, которая без конца строчила что-то в блокноте.

– Дело в том, что на ткацкой фабрике работают в основном девушки. Дружба с ними положительно влияет на наших подшефных.

– Да, но вопрос – как их заставить дружить с ними? Ваши подшефные вечером, к примеру, хулиганить собрались, а вы тут как тут с девочками, что ли?

– Честное слово, Владислав Юрьевич, я никак не пойму, почему вы настроены так иронично? Вы что, подвергаете сомнению правильность наших методов? Так я понимаю? – Лихачева смотрела на Петрова без всяких шуток – серьезно и испытующе.

– А что – есть такой прием. От обратного, – улыбнулся Петров. (Видит Бог, ему не хотелось ссориться с Лихачевой: она искренне нравилась ему своей детскостью, незащищенностью, святой верой в незыблемость лично разработанных принципов.) – Знаете такой прием?

– Какой?

– Сократовский. Как он обучал своих учеников? Методом отрицания. Отрицая, вы заставляете противника оттачивать доказательства. Так что, Валентина, не враг я вам, а друг!

– Еще бы вы были врагом! Вас бы тогда и в журнале держать не стали.

– Вот именно. Хотя, между нами говоря, меня давно пора оттуда выгнать.

– Ой, да за что это?! – воскликнула Лихачева. (А Елена Васильевна с каменным лицом все продолжала и продолжала писать.)

– За альтруистический нигилизм.

– Это еще что такое?

– Да вот видите как: из любви к человеку приходится все отрицать. Отрицать, чтобы утверждать. И таким образом отрицание постепенно становится второй натурой. Стали бы вы держать в штате человека, который ни во что не верит?

– В смысле – у себя, в инспекции?

– Да, у вас, в инспекции.

– Таких людей просто не бывает на свете. Которые ни во что не верят. Пока живешь – веришь. Так я думаю.

– Ого, какие афоризмы! – воскликнул Петров. Без насмешки воскликнул.

– И потом, Владислав Юрьевич, я же понимаю – вы шутите. Ведь так?

– Конечно!

– Ну вот видите. Когда однажды мы забирали Володю Зинченко – он пьяный был, – он вдруг закричал: «Не подходи, зарежу!» Я тогда мягко так говорю Володе: «Ты шутишь, ведь правда, Володя?» И что он мне ответил? Он бросил нож и сказал: «Конечно, шучу, Валентина Максимовна».

– Я так понимаю: Володя Зинченко – один из ваших подшефных?

– Да, конечно.

– Красивая штука – аналогия. Раз-два – и ты уже брат знаменитого ярославского человека Владимира Зинченко!

– Вы не обижайтесь. Это я так просто рассказала. К тому, что понимаю шутки…

– Ну что вы, что вы, конечно…

Поговорив еще с полчаса, Петров с Еленой Васильевной сели в «Волгу» и уехали. Договорились с Лихачевой, что скоро встретятся снова. Встретятся обязательно, потому что Петрова заинтересовал образ ярославского хулигана Владимира Зинченко. Заинтересовал как раз тем, что Зинченко исправился. Самое то, что нужно, – чтобы хулиган вышел на правильную дорогу. И тогда можно будет делать глубокие и далеко идущие выводы. Вот только колорита не хватало в Зинченко. Ну что это, в самом деле, человеку всего четырнадцать лет? Надо бы хулигана поматерей, лет семнадцати-восемнадцати, чтоб он ограбил кого-то, совершил разбой или даже убийство, а потом раз – и исправился. Искать, искать тут нужно, думать, как исправился, почему, какие причины? А у Зинченко причина простая: увидел, как родной дядька зарезал собутыльника. Где тут воспитательные методы? Где работа с подшефными? Где коллектив? Просто случай потряс Зинченко – и все. Увидел, как дядька всадил нож человеку в сердце, как кровь брызнула фонтаном, и – прозрел. Понял, что такое нож. Что такое кровь. И смерть. Но где процесс перевоспитания? Читателям журнала нужно именно это – процесс. Чтобы и в других городах могли поучиться, как нужно работать с хулиганами. Так что Зинченко как перевоспитавшийся вроде подходит, а вот по тому, как именно перевоспитался, не подходит совсем. Жаль. Впрочем, поживем – увидим. Надо осмотреться, прикинуть, подумать…

В машине Петров спросил Елену Васильевну:

– Она откуда сама-то взялась, эта Лихачева?

– Понравилась она вам? – вопросом на вопрос ответила Елена Васильевна.

– Есть кое-что любопытное. Честная, искренняя, добрая. Но немного наивная, что ли. Простите, не хочу обидеть ее.

– Нет, Владислав Юрьевич, она не наивная. Она просто очень чистая. Чистые люди, если вы заметили, нередко производят впечатление наивных.

– Да? – удивился Петров, хотя в душе не мог не согласиться с Еленой Васильевной.

– Да, Владислав Юрьевич.

– Ну что ж, тем лучше для нее. Не наивная, а чистая. Но тем не менее, согласитесь, несколько утопична… как бы это сказать… не идея, нет, идея верная – перевоспитывать, а утопична жесткость схемы, строгость системы, ее обязательные параграфы, по которым надо воспитывать хулиганов. Меня лично как журналиста больше не системы интересуют, не параграфы, а конкретные дела, поступки… Вот Бобров – тот человек дела, поступка!

– Бобров нередко использует антивоспитательные приемы.

– Зато он практик! Он конкретен.

– Вы еще не знаете Боброва, а уже защищаете его. Ох, мужчины, мужчины, – и Елена Васильевна снисходительно улыбнулась, чтоб Петров, не дай Бог, не подумал, что она осуждает его.

– Бобров мне симпатичен.

– Чем?

– Он идет против течения. История человечества показывает: прав тот, кто идет против течения.

– Хотите мое мнение?

– Да, конечно.

– Это не история показывает. Это просто одна из истин, которая в ваших устах становится догмой.

– Интересно, интересно, – воодушевился Петров.