Три полномочных посла-старца отправились вскоре в Москву, чтобы сообщить государю о монастырских делах и просить согласие на поставление нового игумена – Иосифа Санина. Тут заминки никакой не вышло, ибо Иоанн уже знал от протопопа Феодора о воле преподобного и одобрил его выбор.

Но оказалось, что стать игуменом не значило еще стать духовным авторитетом для монахов, не значило появления возможности устроить в обители жизнь по-своему, навести порядок. Иосиф повсюду встречал сопротивление и непослушание. Старшие по возрасту, – а их тут было более половины братии, – слушали его снисходительно и поступали по-своему, младшие на словах соглашались, на деле же поступали по-своему. Когда он на совете старейшин предложил общими усилиями наладить дисциплину, ввести строгий общежительный устав, как более пристойный для монашеского образа, большинство братии не согласилось.

Побившись, как рыба об лед, и не исполнив того, ради чего он, собственно, и взялся за пастырский подвиг, Иосиф принял неожиданное решение. Собрав своих товарищей у себя все в той же прежней келье, – в Пафнутьеву он перебираться не захотел, и она пока оставалась пустовать, – новый игумен сообщил им:

– Я решил временно уйти из монастыря.

Герасим Черный, Кассиан Босой, Иона Голова и Вассиан Санин, сидевшие на своих привычных местах, замерли от неожиданности. Первым опомнился Герасим – он по обычаю сидел напротив Иосифа за его столом и чертил пером наброски заставок к своей новой книге. Его рука замерла в воздухе вместе с пером, черные брови взметнулись:

– Когда это ты придумал, брат?

– Сам слышал, сегодня совет старейшин все мои предложения отверг. Я для них не авторитет. Значит, все у нас будет по-прежнему, а то и хуже. Теперь, без Пафнутия, каждый сам по себе. Не обитель, а постоялый двор.

– Ты уж под горячую руку не обижай всех сразу, – огорченно заметил Кассиан, пошевелив красными пальцами своих босых ног. – Не все же мы так уж плохи.

– Не сердись, брат, ты знаешь, я не о вас говорю. Мы потому и вместе, что у нас иные задачи, чем у тех, кто пришел в обитель не душу от скверны очищать, а от мирских забот отдохнуть, за чужой счет понежиться.

– Да я не сержусь, может быть, ты и прав, – согласился Кассиан. – Ты внимательнее по сторонам смотришь, мне же недосуг, я больше один пребываю или с лошадьми. Только в соборе бываю да в трапезной, вот еще у тебя изредка. Мне все люди светлыми кажутся, бесхитростными.

– Потому что ты сам чистый человек. Наверное, в идеале каждый инок так жить должен, но для этого надо иметь подходящие условия, а их кто-то создавать должен, стало быть, и грешить, – со значением рассуждал Иосиф. – Думаете, наш Пафнутий, будучи игуменом и хлопоча о монастырских делах, не отступал от правил, не суетился? Грешил, и страдал, и каялся. Но продолжал делать все это ради нас, ради устройства нашей жизни. И я неспроста такую долю избрал. Хотел создать в монастыре наилучшие условия для служения Господу, по единому общежительному уставу, без свар и обид, по-христиански. Только ничего у меня не получается. А растрачивать силы свои и душу напрасно я не хочу.

– Но зачем уходить? И куда? – вновь спросил недоуменно, упершись в товарища темными глазами, Герасим.

– Думаю, опыту мне надо набраться. Мечтаю жить в обители единомышленников, согласных с общим уставом. Но как это сделать практически, я не знаю. Одно дело, что в книгах святые отцы пишут, совсем другое, как на практике получается. А я много лет в этом монастыре просидел, мало что видел. И правильно, что меня братья не слушают. Прежде чем других наставлять, надо самому у людей поучиться. Пойду простым паломником на север, побываю в Тверских обителях, доберусь до Кириллова Белозерского монастыря, слышал, там наш старец, тоже ученик Пафнутия Боровского, Нифонт игуменствует. А там погляжу, как поступить. Может быть, даже и свою обитель попробую основать, если тут ничего не выйдет!

– А не боишься один идти? Мало ли злых людей на дорогах? – не унимался Герасим.

– Не хотелось бы одному, может, какой попутчик и сыщется.

– Я не сгожусь тебе в попутчики? – глаза Герасима озорно сверкнули.

Это была вторая неожиданность не только для гостей, но и для самого Иосифа. Он изумленно развел руками:

– Да я о лучшем спутнике и мечтать не мог. Ты серьезно это говоришь? Не побоишься трудностей?

– Разве я боязливее тебя? К тому же нас ведь двое будет, чего же бояться!

– Как я рад, брат, – Иосиф протянул Герасиму руку. – Пойдем вместе.

– И я с радостью пойду с вами, если возьмете, – подал голос Вассиан.

– Нет, братец, – ответил ему Иосиф прямо, по-родственному. – Остальным вам надо остаться здесь, порядок поддерживать, нас дождаться. Да и негоже монахам целым табором перемещаться – лишние трудности в пути с ночевкой, с кормами.

– А назад-то вы вернетесь, не застрянете, если где приглянется? – тревожно продолжал пытать Вассиан, не желая надолго разлучаться с любимым братом.

– Конечно, вернемся, непременно, разве я оставлю вас, своих друзей, вы ведь главное мое богатство на земле. Ухожу не от вас. Хочу научиться жить по совести, по монашескому обету, а здесь теперь нет такой возможности. Стало быть, надо искать, думать, опыта набираться.

Решили пока о предстоящем уходе Иосифа с Герасимом остальным монахам не говорить, чтобы зря не тревожить, не поднимать лишнего шума. Собирались не спеша, но старательно. Иосиф понемногу переложил на своих товарищей все хозяйственные заботы, которые прежде решал сам, дал соответствующие указания казначею, келарю и другим старейшинам, деликатно предупредил о возможной своей отлучке наместника Боровского и в один прекрасный день исчез.

Поначалу в обители решили, что игумен отъехал по делам, и не беспокоились. Через пару недель начали спрашивать друг друга и товарищей Иосифа – где он, надолго ли отлучился.

Те отвечали, как и было обговорено, что не ведают, надолго ли, настоятель, мол, лишь предупредил, что поехал далеко и приказал ждать его.

По правде сказать, большинство иноков вовсе не опечалились отсутствием нового игумена, ибо постоянно сравнивали его с покойным Пафнутием и не видели в нем достойной замены преподобному. Иосиф оставался для них по привычке обычным клирошанином, равным многим из них. Жизнь в обители продолжала течь своим чередом, совет старейшин по-своему направлял ее в нужное русло.

Иосиф с Герасимом тем временем, сделав крюк к югу, добрались до Москвы. Монастырь патронировал сам великий князь, и Иосиф без его дозволения не мог отлучаться надолго. Да и в поддержке он нуждался: вдруг надумают старцы переизбрать его, пока он по другим обителям гостит? А он не был еще уверен, что уйдет оттуда навсегда, что нельзя и там наладить нормальную, на его взгляд, жизнь. Молодой игумен прекрасно понимал, что начинать строить обитель на пустом месте, с нуля – задача не из легких, не каждому по зубам. Выдюжит ли? Словом, решил подстраховаться.

Остановились в самой крепости, в подворье Ростовского архиепископа Вассиана, тоже бывшего инока Пафнутьевой обители, к тому же дальнего родственника Иосифа. В Москве в то время полным ходом шла подготовка похода на Новгород, улицы были заполнены народом, дружинниками, отовсюду съехались святители, служили молебны.

Вассиан в то время также находился в Москве и принял Иосифа радушно. Узнав о его планах, одобрил, обещал помочь быстрее встретиться с государем, замолвить слово в поддержку. Несмотря на великую занятость, Иоанн принял Иосифа, своего ровесника, довольно долго говорил с ним. О жизни, о монашестве, о единении Руси. Они оказались единомышленниками. Иосиф поддержал планы великого князя по укреплению Русского государства, тот в свою очередь одобрил поиски игуменом идеалов духовной жизни, необходимых монаху для спасения своей души и окружающих. Расстались почти товарищами, пожелав успехов друг другу.

От Москвы паломники двинулись на север, в Тверское княжество. Шли, как и полагается паломникам, с большими котомками за плечами. Случалось, их подвозили на телегах. У каждого – крепкий нож за голенищем сапога – на любой случай: веток нарезать для костра, овощей к столу, от зверя нежданного защититься. Ночевали чаще в деревушках, монахов тут принимали радушно, тем паче, что гости не брезговали никаким делом – хоть крестьянским, хоть своим святительским: служили, благословляли, лечили, даже отпевали. От иной деревушки до церкви – несколько часов пути, попа, случалось, месяцами не видели. А добрый монах – паломник, да еще такой видный и непривередливый, как Иосиф или Герасим, неизменно пользовался гостеприимством.