Рита быстро кивает подтверждая.
— Объяснить не могу, — разводит руками.
— Не знаю, насколько верно, но мне кажется, я понимаю тебя, хотя и тоже без объяснений, — произнеся путаную тираду, Ольга делает глоток солнечного света из запотевшего бокала.
— Когда у нас с Верой приключился роман, — признание делает паузу, словно ставит точку подтверждения, а затем продолжается. — Все вокруг, девяносто девять процентов сплетников, единодушно постановили — Кампински делает хороший вклад в свой будущий стремительный карьерный рост, и только мы двое знали, что это было не так.
В повисшем молчании, когда показалось, что Рита даже не дышит, Ольга находит глазами ее глаза. Они совсем темные в сгустившихся сумерках, и матовый свет торшеров не высветит этой тени.
— Я хочу с тобой отношений, — этим глазам признается Ольга. — Сопричастности и дыхания в унисон. Поэтому, извини, про Веру тебе все равно кто-нибудь да расскажет, хотя никто не ловил нас ни на горячем, ни на холодном и предъявить кроме сплетен нечего. Лучше все же я сама тебе расскажу. Со слов очевидцев*.
Расчет верен — правильно произнесенный омофон смешит девушку, слегка разряжает обстановку.
Рита улыбается, но тень упорно не уходит сегодня из ее образа.
— Когда мы с тобой встретились в Городке, вы были с ней? — спрашивает Рита спустя несколько минут, канувших в московские сумерки. Ольга провожает их взглядом и возвращается к женщине, с которой, без сомнения, хочется жить.
— Не совсем, — делая глоток вина, она мысленно оглядывается в прошлое. — Те отношения тебе еще сложнее будет понять, да и не нужно. Я не хочу, не хотела о них. Просто хотела сказать, чтоб ты знала, чтобы другой никто не напакостил. Понимаешь?
Её голос еще звучит, когда в мыслях, в этом неосязаемом общем поле Риты и Ольги уже светится новый вопрос, вернее, его нервно-неровная тень.
— Извини, — тихо извиняется Рита за эту тень.
— Ты сейчас думаешь, что если от Веры я очень легко переключилась на тебя… то и в наших с тобой допущу, — Ольга намеренно рубит фразы. Взгляд её глаз становится жестче, острее, что-то стальное проявляется во всем ее профиле сквозь расслабленное добродушие наступающей ночи.
Рита отводит глаза. Этот жест красноречивее тысячи слов. Ольга делает глоток вина.
«Она права. Она имеет полное право не верить мне» — признает последняя.
— Извини, — вплетается в Ольгины мысли не совсем ожидаемое от Риты слово. Рита, произнося его, выглядит честно и до забавного грустно:
— Ты свободна, — она разводит руками, словно хочет описать слово «свобода» каким-то условным жестом. — И тут я со своей патриархальной моралью, ребенком и мамой.
Голос затихает в ночи. Что Рита хотела этим сказать, остается не совсем ясным, как, впрочем, почти все ее слова.
Еще некоторое время подождав продолжения и глядя на Риту, Ольга понимает, что продолжений не будет.
— Я предлагаю тебе свою руку и разум, — переводит Ольга разговор в плоскость сомнительного юмора. — Сердца, говорят, у меня нет, так что его сомнительную принадлежность пока опустим или отпустим.
— Предлагаю верность в отношениях, и мы будем первыми, кому удастся объединить две столицы до уровня двух райончиков одного большого города. Предложить тебе выйти за меня замуж в нашей стране я не имею права, да и тебе еще как порядочной девушке нужно подумать, поломаться.
Со странным выражением лица Рита глядит на Ольгу. Вся ее поза выражает растерянность.
— Соглашайся. Встречи по выходным, общие отпуска, праздничные дни, вечера в телефонах, ночи в компьютерах, можно даже будильники синхронизировать…
— Оль, ты издеваешься?! — резонно (по ее собственному мнению) замечает Рита.
Теперь по-турецки садится и Ольга.
«Занесло, — признает внутренний скептик. — И ирония бывает опасной».
— Я совершенно серьезна, — негромко произносит она. — Но для тебя это, наверное, звучит чудовищно.
Немного подумав, Рита произносит с неуверенной улыбкой:
— Не чудовищнее, чем для тебя приходить домой каждый день с работы, подхватывать на руки бегущую навстречу дочку, ужинать вместе, обсуждая дела. В выходные в кино, в супермаркет за продуктами, на природу с шашлыками или просто… просидеть дождливый вечер дома, обнявшись под пледом.
Умолкнув, Рита смотрит перед собой, словно там проплывают идиллистические беззвучные картины семейного счастья.
— У меня не было так с Золотаревым, если ты об этом сейчас думаешь, — она поднимает глаза на Ольгу. — Это просто мои мечты.
— И давай не будем о том, суждено ли им сбыться, — еще тверже просит Рита. Мимоходом она бросает взгляд на стенные часы. Ольга, конечно, его замечает и делает вид, что ничегошеньки не заметила.
Без одной минуты полночь — самое время превратиться в тыкву.
— Меня Главный, скорее всего, на следующей неделе опять в командировку в Городок отправит, — Ольга поднимается, берет плед, садится рядом с Ритой и укутывает их обеих. — Так нормально? Дождя, правда, нет, но можем поискать в интернете звуки природы.
Рассмеявшись, Рита величает Ольгу чудовищем, а потом, склонив голову, прижимается виском к ее виску.
— Значит ты моя красавица, — соглашается первая, и обе почти одинаково усмехаются. Рухнувшие внезапно мечты блестят опавшими под ноги звездами — можно брать их голыми руками, загадывать желания, но так спокойно и приятно сидеть под пледом, что ни Ольга, ни Рита не торопятся вставать даже за всеми звездами вселенной.
— Где ты будешь жить в Городке? — спрашивает Рита, и пока Ольга молчит, отмечает, — а знаешь, представляя плед и дождь за окном, я была слишком банальна, таких картинок в интернете море, а вот ночной город с высоты двадцать пятого этажа…
— Будет нашим с тобой ноу-хау, — поддерживает Ольга. — В Городке — в гостинице. Стариков стеснять не хочется. Их жизнь как часовой механизм, а я всегда была в нем лишним болтиком, хоть и родная кровь…
Последнее слово глухо падает в илистое дно ранней ночи. В облаке осадка, поднятого этим словом, Ольга видит её последнюю беседу в Городке с Золотаревым-старшим, и внезапное открытие/прозрение стилетом входит под ребра по самую рукоятку, так глубоко и больно, что мир на мгновение перестает существовать.
«А ведь я с ними одной крови и Соньке твоей прихожусь дальней родственницей» — звучит каждое слово гвоздем, забиваемым в крышку гроба.
«Не было никакого отца адмирала, был самый трусливый из Золотаревых» — ядовитой гадюкой вползает в душу Кампински правда, в которой она никогда не признается Рите.
Комментарий к
*со слов очевидцев на слух звучит как - с ослов-очевидцев
========== Часть 27 ==========
— Нет, ну вы слышали это?! — Нина Андреевна буквально брякает завтрак на стол. Обоих ее мужчин вчера выписали из больницы. Больничные, правда, им продлили — старшему на неделю, младшему на три. Из стационара они не особо торопились, приехали поздно вечером, а Мишка еще и притащил с собой с разрешения Карапетяна иногороднего сопалатника — вроде как в баню для профилактики.
Нина Андреевна была зла. Она уже не скажет точно, когда этот праведный гнев родился в ее душе. Она была зла на поздний приезд мужиков — из больницы обычно все бегут при первой возможности, а эти манежатся там, выпендриваются, как дети малые! Баню им приготовили, ужин, как на свадьбу, а Мишка набрал еды (для нас с друганом) и даже спасибо не сказал, отделался на ее окрик — «да ладно, мам, ты же нам всем готовила». Никита тоже пожевал, не глядя, и в кабинете закрылся.
