Почему-то слова застревали в глотке, стоило предпринять нечто смелее жадного взгляда Ульриху в спину.

— Мне? — удивленно переспросил Ульрих и вновь взглянул на корону. По его губам скользнула едва заметная улыбка. — Как мило, картофелина… — он убрал брелок в карман кожанки. — Но твоего опоздания это не прощает.

— Что? — возмутился Берти. — Сейчас ровно десять!

— Я о том же, — хмыкнул Ульрих, заведя мотор. — Садись, мне надоело ждать.

— Ты невыносимый, Уве, — Берти закатил глаза, но сел позади Кёнига и обхватил его за талию.

Ульрих вывел байк на дорогу и прибавил громкости. Сегодня он снова слушал «Комплицирт» Намики, воодушевленно подсвистывая мелодии. Ветер будто бы тоже выл в такт, как и утробный рев мотора.

Они уже почти свернули на оживленную улицу, когда Берти почувствовал прикосновение холода к щеке и закричал:

— Останови!

Ульрих тормознул так резко, что Берти от души вмазался козырьком ему в спину.

— Что такое? — напряженно спросил Кёниг, обернувшись. — Что-то случилось? Что-то болит?

— Снег, — сказал Берти, соскочив с байка, и задрал голову к небу, из серого котлована которого мягко, будто там, наверху, взбивали пуховое одеяло, летели крупные хлопья мокрого снега.

Берти обернулся — деревья уже припорошило, как и почтовые ящики. На пожухлой траве, еще недавно обогретой солнцем, расцветали первые робкие плеяды белых снежинок.

— Ты… — Ульрих вздохнул, будто хотел выдать крепкое словцо, но загляделся на вид скрывшихся за снежной пеленой гряды холмов на горизонте. Где-то там окраины Гамбурга сменялись густыми лесами, поблекшими на фоне грянувшего снегопада.

Они стояли на пустой дороге несколько минут, пока Берти ловил раскрытыми ладонями снежинки со счастливым ребяческим смехом.

Потом Ульрих поманил его пальцем и, когда Шварц нерешительно ступил навстречу, застегнул молнию его косухи под горло.

— Зима начинается. Простынешь, — заметил Кёниг сухо и отвернулся. Но Шварц заметил, что улыбнулся и он. — Поехали.

— Поехали, — согласился Берти, вновь забравшись на байк.

Солнечное, непривычно теплое начало декабря сменилось снежной его серединой, закружившей Гамбург в пляске метели и нашептавшей на ухо вместе с поднявшимся стылым ветром о скором Рождестве.

*

— Наконец-то они взялись за дело! — довольно заметила Ханна, прислонившись поясницей к перилам университетского крыльца. Она вытянула шею, наблюдая за инициативной группой студенческого совета, украшавшей холл венками остролиста и наклейками со святым Николаусом. — Уже четвертая неделя Адвента, а проснулись все только с первым снегом.

Они уже не обедали на лужайке, только по привычке выходили на улицу поглазеть на заснеженные университетские территории.

Зима в Гамбурге в этом году наступила резко, наводнив улицы затяжными метелями. Сугробы росли на глазах, малышня хлынула на улицы с санками, ведрами и морковками для снеговиков.

Предчувствие праздника разлилось в воздухе.

Ульрих больше радовался постоянно затянутому тучами небу, а Берти радовался, просто глядя на его расслабленную улыбку и розовевшие от мороза щеки.

— Я уже сожрал половину шоколадок из адвентовского календаря, — заметил Ульрих. — Еще неделя, и я буду на восемьдесят процентов состоять из шоколада.

— Ты до сих пор пользуешься детскими рождественскими календарями? — улыбнулся Берти, сунув окоченевшие руки в карман куртки. — Серьезно?

— Это вкусно, — невозмутимо пожал плечами Ульрих. Тяжелые темные локоны торчали из-под его шапки в разные стороны, что совершенно не портило вид. Берти же свои лохмы больше выпрямить не пытался — влажность на улице стояла такая, что волосы кучерявились моментально. — К тому же, когда я доем до шоколадки двадцать четвертого декабря, в «окошках» календаря станет видна фотка зимнего Гамбурга.

Берти приподнял брови, и Ульрих щелкнул его по носу, проворчав:

— Так продавец обещал.

— Не знал, что тебя прельщают детские забавы, — ехидно заметил Берти.

— О, заткнись, Гринч!

Они затеяли шутливую потасовку, пытаясь сорвать друг с друга шапки. Ханна только закатила глаза, отодвинувшись подальше от взвившегося из-за попавшего за шиворот снега Берти.

— Брачные игры? — раздался знакомый голос с нотками фирменного — будто увидел плесень на куске сыра — презрения. Йонас поднялся по ступеням крыльца. — Не думал, что из-за решенного теста ты так долго будешь отираться возле этого пидора, Уве.

Ульрих двинулся ему навстречу, уже занеся руку для крепкого удара, но Берти резко бросился наперехват. Сдержать раззадоренного Кёнига оказалось нелегко. Ботинки Шварца заскользили по плитке крыльца в попытке найти опору — с такой силой Кёниг пытался вырваться.

— Завали свою грязную пасть, Йонас, — крикнул Ульрих поверх макушки Берти, прекратив попытки достать до него кулаками. — Оставь уже нас в покое!

— Уве, он того не стоит, — напомнил Берти, заглянув ему в лицо снизу вверх. Посмотрел почти умоляюще в холодные серые глаза, и Ульрих, помявшись секунду, сдался. Его взгляд потеплел, и он сдержанно кивнул.

— Да, послушайся педика, Кёниг, — посоветовал Йонас со смешком и зашел в холл, оглушительно хлопнув дверью.

— Мудак, — выплюнул Ульрих, отступив. Берти перевел дух и оправил куртку, задравшуюся от возни. — Надо было все-таки влупить ему разок.

Ханна покачала головой.

— Мне надо поговорить с отцом, — сказала она твердо. — Меня это уже достало.

Она толкнула дверь и зашла внутрь, не успел Берти ее остановить.

— Черт, — пробормотал он, нерешительно оглянувшись на Ульриха. — Зря она.

Берти уже прикидывал в уме, чем в будущем для него обернется праведный гнев декана и жесткая политика против гомофобии. Месяц соглашения истекал, и, несмотря на то, что Ульрих ни словом, ни делом не намекал, что готов будет напуститься на него с новой силой, Берти совсем скоро останется один. Без повторения поцелуя, без общения.

Будет Йонас, и будут его хлесткие выпады со стороны.

Будут косые любопытные взгляды студентов, сплетничающих об их «разрыве» с Ульрихом.

Внешняя, насаждаемая университетом толерантность, только сильнее разожжет огонь.

— Нет, не зря, — нахмурился Ульрих. Он достал ключ от байка, на котором болталась маленькая деревянная коронка, прокрутил между пальцев. — Нельзя спускать травлю на тормозах. Ты и так слишком долго мне потакал, ничего не делая. Нельзя теперь потакать Йонасу. Мне казалось, мы это уже уяснили.

Его «мы» что-то больно задело внутри Берти.

Он поник, вновь представив с упавшим сердцем, как будет обходиться без Ульриха и его наставлений, его поддержки, пусть даже продиктованной безумным проектом с гордым названием «нормальная гейская жизнь».

— Почему ты так яро выступаешь против гомофобии? — не выдержал Берти. — Сейчас, когда никто не смотрит? Еще пару недель назад ты меня в грязь втаптывал только так.

Ульрих наградил его странным долгим взглядом и покачал головой.

— Ты так ничего и не понял, Берти? — спросил он грустно.

— Чего не понял? — Шварц попытался найти логику в действиях Ульриха, разложить его, как параграф из учебника, по тезисам. Но Кёниг действовал без всякой объяснимой системы. То злился, то поддевал беззлобно, то вел себя, будто их отношения существовали вне игры на публику, то сердился, то искренне хвалил Берти за то, что не опускал головы.

— Ничего, — резко замкнулся Ульрих, растеряв остатки недавнего расположения и уязвимой, неприкрытой печали. Он отвернулся, посмотрев на заснеженные деревья, ряд припорошенных снегом авто. — Поцелуемся?

— Что? — переспросил Берти, не уверенный, что правильно его расслышал.

По телу пробежала волна мурашек.

Ульрих предлагал ему поцеловаться сейчас, когда вокруг никого, только белая голь опустевшей перед парами вечерней смены территория?

— Да уж. Надо было без вопроса, — пробормотал Ульрих и кивнул в сторону парковки. — Пойдем, уже темнеет. Подброшу тебя домой.