Райс наощупь принялась изучать окружение. Как по ней, то внутри эта баня тюремная показалась меньше, чем снаружи выглядела. Полог на всю длину выстроенный был устелен шкурами мягкими да не в один слой меха навалены, что натолкало ярицу на мысль разумную о спальном месте подготовленном.
У входа стояла кадка-долблёнка с цельного дерева, воды полная. В ней дева нащупала черпак питейный словно лодочка плавающий, говоривший, что вода для питья предназначена, а не для камня банного с коего пар вышпаривают. Она тут же на вкус питьё проверила. И действительно вода чистая, свежая, до ломоты в зубах холодная словно родниковая.
Банный камень был тёплым, даже терпимо-горячим по ощущениям. Обшарив его осторожно руками, нашла на нём горшок глиняный и, сунув в него нос любопытствующий, определила в раз что там еда оставлена. А пронюхав как следует даже определила по запаху, что в нём каша напаренная, притом чётко поняла какая именно. Пахло вкусно, заманчиво, но рыжей было не голодно потому блюдо на потом оставила, а сама продолжила обследование путём дальнейшего прощупывания всего до чего дотягивалась в этом абсолютно тёмном пространстве своего заточения.
В дальнем углу за «накрытым столом» обнаружилась лохань помойная. Сухая, благоухающая деревом свежеструганным. Райс даже рукой внутри пошарила, не понятно, что, там выискивая, но лохань была пуста, будто только что выстругана да в угол поставлена.
Пол под ногами – глина сушенная, до твёрдости камня утрамбована. Стены с потолком бревенчатые да так ладно бревно к бревну подогнаны, что и дыры в стыках не прощупывались, будто монолит единый, словно вот так и выросли. Обойдя вокруг да излазив всё, завершив проверку с придирчивым рвением, ярица про себя констатировала: «Прям посадили со всеми удобствами».
Хотя в бане пара не было, но усердно лазая, уморилась девонька, упарилась. Оттого скинула с себя рубахи, шитые золотом, раздеваясь догола растирая тело взмокшее, да почуяв свободу ни во что не одетую сладко потянулась стройным станом девичьим. Сложила рубахи в ногах на пологе да забралась в меха мягкие свив из них у стенки гнездо целое. Развалилась да в неге расслабилась, голым телом ощущая нежность шкур, что мягкостью пуха обволакивали. Разлеглась, расплылась в улыбке довольствия, закрыв в окутавшем блаженстве глаза ясные…
Проснулась дева резко, даже вздрогнула от непонятной тревоги внутренней. Темнота беспросветная, тишина полная. Сон слетел, как и не было. Сразу вспомнила, где находится. Села, ноги под себя собрала, прислушалась. Ни единого звука не мерещилось, даже глухого, отдалённого, сколько бы в тишину ни вслушивалась. Даже приложив ухо к бревну тёсаному не смогла услышать ни одного шороха, что хоть отдалённо бы нарушал безмолвие, словно в раз оглохла на оба уха проткнутых.
Протерев спросонок глаза слипшиеся, да повертев головой во все стороны, не обнаружила ни единого светлого проблеска. Даже мизерной искорки, пятнышка в глубине черноты, дна не ведающей, сколь бы в неё ни всматривалась да как бы глаза не таращила.
Тут от натуги вглядывания, захотелось рыжей по-маленькому. Вспомнив про лохань помойную, наощупь двинулась в том направлении. Та на месте была. Никуда не делась со вчерашнего. Опосля лежака придерживаясь подкралась к другому краю, на выходе, порешив, что пора уж одеться да к встрече гостей приготовиться, что за ней придут да на свободу выпустят.
Но тут её ожидал сюрприз неожиданный. Одежды на том месте, где оставила, не было! Дева изначально ленно да нехотя полог вокруг охлопала, с каждым ударом сердца заводясь тревогой нешуточной, а в конце концов доведя себя до истерики, принялась рубахи свои искать с остервенением. Обрыла лежак, скопом шкуры перемешивая, затем по одной перетряхивая. Облазила пол на корячках, стены зачем-то ощупала, но так и не нашла своих рубах, расшитых золотом, словно сквозь землю провалились окаянные или испарились в пустом банном воздухе.
Зачерпнула черпак студёной воды. Попила, остужая тело изнутри, поисками разгорячённое. Остатки на лицо выплеснула, да бросив ковш обратно в колоду питейную, утёрлась рукой размашисто, чуть ли с плеча воду с лица смахивая.
Прокралась к камню, горшок нащупала. Залезла носом в него, да тут и поняла для себя причину несуразицы. Пока она спала, здесь кто-то похозяйничал. Каша в горшке была, но другая, не вчерашняя! Ложка в еде утоплена как бы приглашая отведать угощение, от чего Райс на этот раз не стала отказываться. Наклонилась над посудиной глиняной да закидала наскоро в себя половину содержимого, оценив кашу по достоинству, дав оценку, «совсем неплохо» для кормления пленной царской дочери.
Опосля приятной церемонии вновь верталась на лежак мягко стеленный, по ходу тут же убедив себя маловерную, что одежду как почистят, ей доставят притом в виде лучшем, чем была до этого. На том сама себя и успокоила.
В общем-то, коли б не слепота полная да глухота давящая, условия для отсидки наказания были в высшей степени царские, что кутырку вполне порадовало на сытый желудок да хорошо выспавшуюся. Она обустроила гнездо из шкур по пологу разбросанных, да развалившись в пушистой неге задумалась.
Первое, что ярица вспомнила – бабья пьянка вчерашняя. Ой, не понравилось рыжей поведение ближниц маминых, особливо Матёрых сестричеств воинственных. Вели себя девы боевые больно нагло да вызывающе. Нарочито пренебрежительно к её почти «царскому величию». И что самое обидное, защиты никакой от них не было, так как главная защитница – мама родимая, сама же их разгул пьяный возглавляла да Матёрых на её обиду науськивала. Хоть и были бабы пьяненькие, но забыться настолько да притом вот так разом все, не похоже что-то это на простое опьянение. Что же там произошло-случилось давеча? Во что она опять влипла по недоразумению?
А может, случилось так, что не у мамы терпение лопнуло, а у ближниц её, матершинниц распоясавшихся. Вот они и навалились на маму гуртом да потребовали от царицы наказания дочери? Да Райс, вроде, ни у кого из них на мозолях не прыгала да соли на их раны мешками не сыпала. Ну, подумаешь дочерей кой-кого пару раз прижала как следует да попинала для лучшего понимания кто у них в шатре самая главная. Ну, по шее кой-кому врезала. Ну, фингалом наградила да пару зубов выбила. Так те сами виноваты, куры бестолковые. Им же добром поначалу было сказано, чтоб не лезли к ней со своею дружбою. Она же их в подруги ни звала, ни кликала и нечего было набиваться-пыжиться. Это ж Райс самой решать кого к себе приблизить, а кто пускай в сторонке подержится.
Потом вспомнила Такамиту, подругу подручную да Шахрана-дрища, вечно в балахоны укутанного. Про коня Ветерка подумала, что единственным любимцем настоящим был, а следом закружилось в голове безумие сладостное, калейдоскопом замелькали девичьи мечтания. А-то как же без них девке её-то возраста.
Вот представила она себя Великой Воительницей, в бой ведущей орды девичьи бесчисленные. Супостаты как один разбивались её войском преданным, пленялись армии да целые народы на колени падали. Неугодные ей лишь по взмаху руки исчезали как не было, а она вся такая в золоте, непобедимая да правильная. Нет, дочь царская себя пупом земли не чуяла, ибо было для неё это мелковато, не достойно её величия. В своих мечтах рыжуха была с богами на одной ноге, а может и повыше их, ибо указывать ей они побаивались.
Эти мысли о себе великой да всесильной Владычице, занимали почитай всё время раздумий необузданных, что не позволяло деве размышлять о реалиях истинных да задаться как положено нужными вопросами.
Долго в мыслях билась она с вражьим полчищем, вертясь с боку на бок да в азарте руками размахивая. Мимоходом сквозь бои нескончаемые, как-то само собой порешила Воительница, что вроде как снова есть хочется. Сползла к камню банному да горшок нащупала. Зачерпнула ложкой содержимое, в рот закладывая, продолжая мозгами витать в облаках розовых… И резко опешила от конкретики, даже жевать забыла, бедная, замерев от такой неожиданности. В горшке, вместо каши знакомой было мясо тушёное, мелкорубленое да с кореньями пряными пареное!
