***

— Нам нужно поговорить.

Она без стука врывается в комнату Никиты.

Сказать, что Киоссе удивлен - это ничего не сказать. Эта девчонка похоже совсем мозгов лишилась из-за поврежденной памяти. Ей лучше бы сидеть тихо и смирно, а она заваливается к нему в комнату и начинает орать, как умалишенная.

Это раздражает.

Киоссе сжимает губы в тонкую полоску и сверлит Настю пронзительным карим взглядом.

Может быть, она поймет, что разговаривать с ним сейчас, когда он находится в явно не хорошем настроении - это плохая и даже сумасшедшая идея.

Но Настю это кажется не особо волнует.

Девушка стойко выдерживает прожигающий взгляд на себе и проходит в комнату, присаживаясь на диван, стоящий неподалеку от кровати, на которой лежал Киоссе.

— Кажется, я не разрешал тебе садится, — процедил парень сквозь зубы. Настя пропустила мимо ушей сказанное парнем, поудобнее устроившись на мягком месте. — И разговаривать я с тобой не хочу, так что, проваливай.

— Я. Никуда. Не. Уйду. — Уверенно произнесла Белова, — Я буду сидеть здесь до тех пор, пока мы не поговорим!

— Нам не о чем разговаривать! — С первых секунд её появления, Киоссе начинает чувствовать, что теряет терпение.

Руки непроизвольно сжались на простыни. Нервы ни к черту. Всё ни к черту из-за этой проклятой девчонки. Хочется вцепиться в неё ногтями и разорвать нежную кожу к черту. Хочется вцепиться в её тело руками и сломать чёртов позвоночник. До одури хочется впиться зубами в губы. Так чтобы от боли потекла кровь. Одурманивающая красная жидкость, что течет по его венам смешалась с его воедино. Но он всегда пытается сдержать в себе это желание, которое с каждым разом становится всё сильнее, когда он видит шатенку ближе. Ближе. Как сейчас. Напротив него. Они дышат одним воздухом . Его выворачивает.

Пусть эта девчонка убирается к черту. К черту, к черту, к черту.

Иначе…. Что? Иначе, что? Неужели, он боится сорваться?

Накинуться на неё как голодный зверь и разорвать её тело, разодрать в мясо.

Боится ли он причинить ей боль? Нет.

Никита Киоссе любит причинять людям боль. А ей - особенно. Удовлетворенная волна прокатывается по телу, когда он понимает, что задел её. Она старается не показывать обиду, но он видит абсолютно всё.

Твою мать, он замечает всё. Может быть, против воли или специально следит за ней.

Это дико раздражает. Она, черт возьми, стала другой. Не такой… Не такой… Не такой.. Другой…

Киоссе всё бесит. Бесит она. До чертиков. До бешенства. Бесит.

С какого блять хрена он уже больше месяца, с того момента, как она потеряла память, он не трахал её? Жестоко, наплевав на неё и её боль, на мольбы прекратить.

Почему? Почему, блять? Почему он старается держаться от неё на расстоянии? Почему перестал издеваться над её телом? Почему на её шее уже месяц нет кровавых пятен от его зубов и губ? Почему её кожа рук не покрыта синяками, как раньше? Почему её кожа абсолютно чиста? Почему в её глазах он не видит опустошенности?

Почему, твою мать, почему, Киоссе?

Да потому что, блять, он не прикасается к ней, к её телу уже гребанный чертов месяц.

Почему?

Почему он блять не прикасается к ней, почему не трахает во все всевозможные дырки?

Это «Почему?» растеклось по венам уничтожающим ядом. Он плавит Киоссе изнутри. Он убивает Киоссе изнутри, давит на внутренности.

— Ты слушаешь? — Голос, чертов голос девчонки, прорывается через пелену затуманнего мозга.

Никита даже не поворачивает головы в её сторону. Смотрит на дверь. Не на неё. Она не достойна его взгляда. Ничего не достойна. Ничего… Ничего… Ничего… Не. Достойна.

Убирайся к черту отсюда. Пошла вон. ВОН!

Никита так отчаянно орет это внутри себя, потому что не хочет видеть её. Он слишком зол сейчас, чтобы разговаривать с ней. Он вообще не должен с ней разговаривать. Он не обязан. Взять за шкирку и выкинуть за дверь как собачонку. Это было бы правильно. Так бы поступил Киоссе. Безжалостный конченный ублюдок Киоссе бы вышвырнул её вон или оттрахал. Здесь и сейчас. Потому что она посмела прийти к нему без приглашения. Он бы наказал её. Так, чтобы она неделю не могла ни стоять, ни сидеть, ни лежать.

Так, чтобы она вспомнила, наконец, что он отмороженный ублюдок. Так, чтобы он почувствовал долгожданное облегчение. Так, чтобы она шарахалась от него, как прежде, так, чтобы он чувствовал, что не теряет себя.

— Никита!

Его имя, произнесенное этими губами, вернуло парня из задумчивых мыслей. Он не ослышался. Она действительно снова назвала его по имени. Совершенно спокойно Настя выронила из губ это имя. Так, как будто всегда называла его по имени. Так, как будто это для неё — привычное дело. Называть его его же именем.

Ни-ки-та

Так просто. И так… Не страшно.

— С какого? С какого ты еще здесь? — Шатен всё-таки посмотрел на неё. Только его взгляд как обычно был невероятно холодным и презирающим. Таким, каким Никита Киоссе смотрит только на неё.

— Я пришла поговорить! — Воскликнула девчонка, — Ты же не занят… И это крайне важно.

Ему плевать на твоё «крайне важно» Ему на всё плевать. Сейчас. Прямо сейчас. Он поднимется с кровати и вышвырнет тебя. Сейчас. Прямо. Сейчас.

— Пошла к черту! — Грубо. Плевать. — Я же сказал, что не буду с тобой разговаривать, что из этого тебе не понятно? — Никита почти рычал, просверливая в Насте дыру, желая, наверное, испепелить её на мелкие кусочки.

— Нет!

Если она скажет что нибудь ещё, если не уберется отсюда подобру-поздорову, он сорвется и впечатает её косточки в диван, сомкнет руку на её горле. И сдавит. Задушит к чертям собачьим. Потому что она бесит его так сильно, её нелепое, по-настоящему детское упрямство доводит его до точки кипения. И вот-вот он взорвется.

Ещё одно слово. Хоть одно…И она пожалеет, что не послушалась его, что не ушла, пока он позволял ей уйти, что осталась доводить его до самого страшного бешенства.

— Я повторяю последний раз! — Он растянул слова сквозь зубы, — Проваливай нахуй отсюда! — Последние слова он проорал.

Белова вздрогнула, но с места не сдвинулась, продолжая смотреть на Киоссе. Она слишком долго планировала этот разговор, слишком долго прокручивала их диалог в своей голове, подбирала фразы, пыталась представить реакцию кареглазого. Она не может сдаться и уйти. Потому что слишком долго Настя хотела поговорить с ним.

Слишком долго.

И ещё дольше она настраивалась на этот разговор. Она была готова сказать ему всё, что хочет прямо в лицо. И уйти сейчас - значит проиграть.

Настя устала проигрывать. Проигрывать Никите Киоссе.

Она не проиграет ему больше. Она не выполнит его приказ. Она не уйдет. До тех пор, пока они не поговорят, до тех пор, пока Никита не выслушает её.

— Я же сказала, что никуда не уйду пока мы не поговорим! — Твердость в голосе, уверенность, которая прошибает его током.

Настя не поняла, в какой момент его кровать оказалась пуста, в какой момент он подлетел к ней, в какой момент она почувствовала кожей его прикосновение, в какой момент его ладонь сомкнулась на её шее, сдавливая, в какой момент он оказался так близко. Рядом с ней.

Белова замерла и перестала дышать, потому что он дышал прямо ей на лицо. Напряженно. Со злостью.

Легкие моментально скрутило, потому что в них перестал поступать кислород. Под его ладонью, которой он намертво вцепился в её шею, чувствовалась пульсация. Никита чувствовал, как её пульс бил ему прямо в руку.

Давай, покажи свой страх, сука. Покажи свой страх, маленькая сука.

Тебе страшно, я знаю это. Ты смотришь на меня большими глазами и не понимаешь, что происходит. Не понимаешь? Ты пытаешься не показать свой страх, ведь ты не слабая.

Не слабая, но уязвимая. Потому что я действую на тебя как яд. Я практически уверен в этом. Я имею над тобой огромное влияние и мне плевать, что попытаешься сказать сейчас.

Ты доигралась.

Чертова сука, я сделаю это. Не сомневайся.