— Я не буду умолять.

Она имела в виду, что не скажет, что любит его. Это было бы равносильно тому, чтобы умолять его уклониться от исполнения долга перед семьей и своим бароном, устроить скандал, признав незаконнорожденного ребенка, и сделаться врагом отцу его суженой.

Челюсть Бена дёрнулась. Она видела, что он с большим трудом сдерживает себя.

— Тебе нужно только попросить.

Рей решительно покачала головой.

— Я не буду просить тебя об этом.

Бен заиграл желваками; его глаза были подозрительно влажными. Когда он начал говорить, голос у него был хриплый.

— Тогда о чём ты просишь меня?

— Я сказала, что у меня не будет мужа, и у меня его не будет. — Рей глубоко вздохнула. — Я не хочу больше страдать. Я хочу уйти в монастырь.

На лице любовника отразился шок.

— В монастырь?

— Я хочу принять обеты. — Жёстко проронила Рей.

Бен внезапно рассмеялся. Он выглядел почти ошеломлённым.

— Ты хочешь принести обеты?

— Да! — Рей почувствовала прилив горечи. — Я никогда не приму брачных обетов. Я хочу принять религиозный обет.

Щёки Бена потемнели. Голос его принял мрачный, насмешливый оттенок.

— Это твое призвание? Служить Богу?

— Да, — солгала Рей.

Бен выругался себе под нос. В гневе он набросился на нее.

— Ты служишь мне. Твое призвание брать мой член…

В порыве стыда и храбрости Рей ударила барона по лицу.

В изумлении Бен коснулся щеки: его глаза сузились, и на мгновение Рей подумала, что просчиталась. Возможно, он побьёт её. Потребовалось большое самообладание, чтобы не обхватить руками живот, инстинктивно его защищая.

Низким, опасным голосом барон прорычал:

— Я предлагаю тебе всё, и вот, как ты мне платишь?

— Я лучше буду монахиней, чем шлюхой! — выплюнула Рей дрожащим голосом. Она знала, что он может затащить её обратно в Альдераан и держать там. Это было его право. Она будет привязана к своему участку земли и измучена его женой. Возможно, их дети даже будут играть вместе, как они с Беном.

— Ты никогда не была моей шлюхой! — зарычал Бен. — Разве ты не видишь этого?

— Я никогда не стану твоей женой, — выдохнула Рей прежде, чем смогла остановить себя.

Рот Бена сжался в тонкую линию. Его дыхание было коротким, сердитым. У неё возникло ощущение, что он так же зол на себя, как и на неё.

— Ты просишь слишком многого.

Конечности Рей дрожали, как будто на неё дул сильный ветер, хотя на самом деле в каморке было душно и жарко. Она действительно очень хотела этого. Она хотела большего, чем было дозволено женщине её положения.

— Поэтому я не буду просить.

***

В аббатстве Святого Михаэля обитали ярые фанатички и женщины, которые от чего-то скрывались. Некоторые из них были кроткими богачками, которые больше заботились о музыке и молитве, чем о мужьях и детях — вторые или третьи дочери в семье. Некоторые были вдовами. По слухам, некоторые, даже держали детей в каменных стенах монастыря.

Рей погладила грубую коричневую ткань робы на животе, хорошо скрывающей выпуклость нижней части. В монастыре Рей никто не трогал; никто не мог поднять ткань и увидеть изгиб её тела или набухшие груди.

Через несколько месяцев Рей родит ребенка в своей келье, на узкой койке под распятием. Только Бог будет судить её. Она знала, что может умереть при родах. Так будет лучше, если ребёнок выживет.

Она решила, что отдаст малыша. Она не могла оставить его, защитить и уберечь от невзгод. Рей прекрасно понимала, что этим обречёт ребёнка на такую же несчастную жизнь, какую проживала сейчас сама.

В монастыре не было места для ребёнка; её бы изгнали, если бы она оставила его. Так что глубокой ночью она отдаст ребенка Маз — Маз, которая потеряла так много своих детей. Она будет заботиться о ребёнке, а Рей примет свои обеты — освободит себя от грехов — и будет жить в одиночестве.

Одиночество, — сказала она себе, — само по себе призвание.

========== Глава 9 ==========

Часослов диктовал ритм жизни Рей. Заутреня была самой тёмной из богослужений; она проходила среди ночи со звоном колоколов. Чаще всего, когда звенели колокола, Рей уже не спала, беспокойно ворочаясь на узком тюфяке в одинокой келье. Младенец в ней заставлял девушку переворачиваться с боку на бок и нещадно потеть. Даже когда всё улеглось, она не могла уснуть из страха увидеть сон.

Хвала прозвучала незадолго до восхода солнца. Было благословенно рано; Рей никогда не чувствовал головокружения и слабости во время молитвы. Однако, во время заутрени, часом позже, здоровье подвело девушку. Она привычно побежала, ругаясь себе под нос, потому что была занята в саду или прачечной, к службе. Голодная, измученная молитвами, Рей заснула стоя на ногах прямо во время вечерни.

После повечерия Рей наконец осталась одна. Между заутреней и повечерием она не осмеливалась дотронуться до живота и пожаловаться на тяжесть работы, боясь, что её разоблачат. В своей келье она сбросила с себя рясу послушницы и мечтала о зеркале. Монахиням строго запрещалось такое тщеславие.

Рукописи и книги не были запрещены. За пределами аббатства Святого Михаила это было привилегией богатых людей; внутри каменных стен книги были в полном распоряжении Рей. Она пожирала их кипами, не понимая, что означают чернильные царапины на них. Она тренировалась писать письма и произносить их вслух. Прясть и играть на лютне было скучно, как и вести набожный образ жизни, но учёба захватывала девушку с головой.

Когда послушница поднялась и постучала в дверь маленькой комнаты, Рей на мгновение задумалась, — то ли она так старалась прочесть буквы, щурясь на украденный клочок пергамента, то ли не обратила внимания на колокол. Она не была прилежной послушницей и знала, что это не сулит ничего хорошего, если она станет монахиней.

— Вы нужны в часовне, — сказала Роза, широко раскрыв глаза.

Сердце Рей упало. Часовня принадлежала священнику. Женщины приходили в аббатство, чтобы освободиться от мужчин, но этот мужчина был необходим для религиозной жизни. Он выслушивал исповедь и причащал. Он служил мессу. В остальном он был одиночкой. Его окружали женщины, которые принесли или хотели принести обеты, и он сам принимал их. Он никогда не соизволил бы призвать женщину, не говоря уже о послушнике или послушнице, ни к чему, кроме исповеди.

Рей задумалась: не обнаружил ли он её многочисленные грехи — прелюбодеяние, блуд, ложь по недомыслию — и хотел бы, чтобы она призналась в них. Возможно, кто-то видел, как её рвало в травяном саду или как она воротила нос от похлебки и каши. Может быть, она нечаянно погладила живот во время молитвы.

Она поплелась в часовню с тяжёлым животом и неподъёмными ногами.

***

— Отец? — Голос Рей эхом разнёсся по пустой церкви. Между мессами и богослужениями здесь было холодно и темно. Пустые скамьи казались Рей рядами гробов. Она села в одно из них и тяжело вздохнула.

Было нечестиво сидеть, а не стоять на коленях. Но, похоже, она была одна, а каменные полы под скамьями не раз по утрам ранили её колени. Некому было ругать её за то, что она не встала на колени. Сидеть, а не стоять на коленях — самый маленький из её грехов. Когда придёт священник, чтобы изгнать её из аббатства, она тоже искупит свою вину.

Иисус, выгравированный на распятии, нахмурился.

Дверь часовни с глухим стуком закрылась, и тяжёлые шаги застучали по каменным плитам. Рей склонила голову, словно умоляя о пощаде. По правде говоря, она собиралась с духом.

Скрип дерева разнёсся по часовне, когда кто-то сел на скамью позади неё. У Рей перехватило горло. Ни одна монахиня и ни один священник не сядут на колени.

Она повернулась и встала. Барон сидел, облокотившись на скамью, пыльный и взъерошенный. Его лицо было обращено к распятию — или к ней. Его голос был низким, греховным по сравнению с благоговейной тишиной монахинь и бормотанием священника.

— Я пришёл помолиться.

— Помолиться? — тихо повторила Рей. Она гадала, не является ли барон игрой её воображения, — хотя, если бы это было так, она бы представила его менее грязным.