Начавшаяся в девять часов утра служба, держала в напряжении, по меньшей мере, сорок человек. Женщины с покрытыми головами, мужчины в заправленных под тёплые жилеты и свитера галстуках и гости пастора в первом ряду. Группа студентов из Тринити-колледжа, образовавшаяся почти в полном составе, стояла и склоняла головы, как и все глубоко верующие люди.
Спустя четверть часа, через узкие длинные окошки, вытесанные в толстой церковной стене, Май увидела золотые проблески солнца. Выходя из дома миссис Аддерли, Танияма, как и другие члены лаборатории, обнаружила два пугающих и в то же время удивительных факта: на улице и по сей час, а это почитай девять утра, господствовала сине-голубая мгла и под ногами, прямо как на отдалённых северных островах Японии, хрустел до белизны ослепляющий снег. Деревья укутались в богатые меха, дома как игрушки из стеклянных шаров преобразились, пуская в мутное, ещё не проснувшееся небо, клубья серого дыма.
После дела с рёканом прошло полгода. Нару вроде бы прежний, правда, я не совсем понимаю хорошо это или плохо… — Май потеряла из вида пастора Куинси, слова молитвы, которые она понимала едва и его белое, надетое поверх чёрного одеяние. В рёкане она сильно тревожилась из-за бдения, обуревавшего Оливера. В таком состоянии он терял способность мыслить рационально, допускал ошибки и выходил из себя. По прибытии в Англию она обнаружила иного Нару: уравновешенного, острого на язык, но притом дипломатичного (она и думать не решалась, скольких людей он ещё намерен потчевать красивыми романтичными небылицами, которые касались не их одних), материалистичного, временами по-пуритански сурового и… внимательного. Всю дорогу до прихода он придерживал её руку на своём локтевом сгибе, легко кивал знакомым прохожим (видимо, за неделю, проведённую здесь, он успел обзавестись ими) и даже сейчас обратил внимание на её взгляд. Одно тёплое касание, мягкое давление на её пальцы, задрожавшие на той же впадине его левого локтя, и не кроткий поцелуй руки.
Почему я не могу догадаться, о чём он думает?! — Май зажмурила глаза, понимая, что ей невмоготу смотреть в лицо Оливера, находящееся так близко к её плоти. То непосильное возбуждение, теснившееся и приближающее его к апоплексическому удару там, в рёкане, ушло, настало время благоговения, но если всё хорошо, то отчего эти душевные оклики, почему, видя его здесь, сердце не на месте?..
— Я взываю к имени Господа Бога нашего! — пастор Куинси с истинным смирением прикрыл глаза и перекрестил своих прихожан. — Господи, я недостоин, чтобы ты вошёл в мой дом, но прости меня грешного и исцели мою душу…
Начиналось причастие. Не желающие очищения, а такие, как правило, занимали места ближайшие к выходу, удалились, исполнив этим утром свой гражданский долг, явившись на мессу.
— Кровь нашего Иисуса Христа сохрани мою душу и вечную жизнь, — с этими словами пастор Куинси окунал тонкую просвиру в чашу с белым вином и клал её на язык, стоящему на коленях прихожанину.
Вся процессия завершилась к половине одиннадцатого, словом, исследование трансцендентальных явлений, а именно сбор данных, директору SPR так или иначе пришлось бы отложить.
— Оливер, уже все разошлись, чего же мы ждём? — Нару настиг чуть меньший трудоголик, чем он сам. Монах подступил и, задав вопрос, нетерпеливо внимал.
— Подождите меня снаружи, — попросил он вполне вежливо, позабыв состроить какие-нибудь аллегорические фигуры, не придав словам многозначности.
Коллеги дружно переглянулись и, не доискавшись скрытого смысла, прислушались к просьбе руководителя.
— Мистер Дэвис, у вас, верно, есть ко мне разговор?.. — пастор закончил свои дела в комнате за алтарём, вернувшись в зал в повседневном одеянии служителя церкви. Гладвин Куинси понимал, отсутствие прихожан — цель юного профессора.
IV
Воздев глаза к небу, Май умиротворённо расправила плечи. Небесная лазурь нещадно томила зрение, ещё не успевшее от возраста притупиться, а мороз, иссушивший большую часть влаги, сделал воздух приятным и свежим. Время, проведённое за прослушиванием мессы, привело огненный шар на небосводе в движение, и на улице совсем рассвело. Временами всё заволакивали сероватые, отливающие грязно-розовым тучи, казалось, что вокруг этой низины, вроде бы защищённой от ветра холмами, собирается обильный снегопад.
Последние люди расходились…
— Что ж, этот пастор действительно знает, как найти нужные слова, — Монах подобрался поближе к отставшей от их компании Май и завёл беседу. — Волнений среди деревенских много, хотя и нареканий в сущности нет. Как не посмотри, а эти пенсионеры счастливы, — Такигава поджимал губы, изрекая важную мысль: в приход шли, словно на праздник, а теперь покидали его стены со спокойной душой. — Насколько я могу судить, всё дело в полном отсутствии иного досуга. Эти люди привыкли так жить…
— Да неужели, а кем вы приходитесь этим людям, раз берётесь судить? — уже не юный, чем-то искорёженный мужской голос застал врасплох двоих иностранцев. — Вы не первые азиаты, которых я повстречал в этой деревне… Дайте-ка я сам угадаю, вы из Лондона!
Кто этот человек?.. — Май с немалым подозрением осмотрела с ног до головы высокого, небритого джентльмена с сигаретой в зубах. Он стоял на холме возле каменного могильного креста, и чуть возвышаясь над ними, торопливо докуривал.
Аяко с Джоном ожидающие под горкой, завидев незнакомца, подошедшего к их коллегам, заинтриговано возвратились.
— Нет, в Лондоне мы мельком изучили аэропорт, — сказал Такигава, сохранив в словах шуточный тон. — Мы прилетели из Токио.
— Токио… — курил и кивал он, будто всё хорошо понимал. — Вот оно как значит… А здесь за какой надобностью?
Он начинает действовать мне на нервы… — Май искренне желала сохранить самообладание, а на деле в ту же минуту сорвалась.
— А вам-то чего до наших дел?! Мы и имени-то вашего не знаем! Почему мы должны вам душу изливать?! — она отчитала незнакомца, по возрасту годящегося ей в отцы, как какого-нибудь фигляра.
— Какой забавный акцент! — мужчина, не жалея чувств Май, рассмеялся.
— Да, я ещё учусь, и нет здесь ничего смешного! — она нервно пробурчала это оправдание на японском, не надеясь на понимание.
— Не хмурь лица, деточка! В деревне у всех акцент и неважно, родной для них английский язык или приобретённый, — смешки этого мужа стихли, настало время нравоучений. — Речь лондонцев тягучая, поэтому те же ньюйоркцы будут сильно контрастировать на фоне жителей Лондона. Что же до образа жизни этих несчастных людей, то вы крупно ошибаетесь, если считаете, что Бог живёт в сердце каждого из них, человек так устроен, он вспоминает о Боге лишь тогда, когда встаёт перед чем-то страшным или необъясним, впрочем, некоторые уповают на бессмертность души в старости, знаете, страх — самый древний инстинкт. Он глух и слеп. Поддаваясь ему, мы превращаемся в существ немощных. Как думаете, кто их светлый луч?
Пастор… — Май прошибло от макушки до пят. — К чему клонит этот человек?.. — ветер взметнул её волосы, обдал морозцем пульсирующее от внутреннего жара лицо, и её кровь в жилах застыла, словно слова, сказанные этим невоспитанным человеком, — это замогильный стон призрака.
— Таковы уж служители церкви, — мужчина скосил свои карие глаза на полупустую пачку от сигарет и продолжил говорить. — В таких вот местах, как это, пасторы и священники — это главные люди, даже странно, что сейчас двадцать первый век, а не период инквизиции!
Непохоже, чтобы пастор Куинси желал этим людям зла… — она вскинула взор к стенам прихода, где священнослужитель подбадривал какого-то осунувшегося мужчину, подавая ему белый узел (чаще всего в таких хранилась еда).
Заметив этих двоих, собеседник, размахивающий фамильярностями, как флагом, олицетворяющим победу, смял мягкую пачку от сигарет и сунул её обратно в карман.
Странное напряжение… — Май не ошибочно обратила внимание на незнакомца, то же сделали и другие члены команды SPR. Этот человек, делящийся ранее видением мира, прислушивался к беседе пастора Куинси и его бледного соотечественника. Танияма ещё никогда не видела таких угнетённых тел. Серо-коричневое пальто на нём болталось, причём настолько сильно, что она едва могла различить, каким этот человек был когда-то. Тёмно-каштановые волосы как пакли торчали. Должно быть, он стриг их самостоятельно, причём нервно, болезненно, словно их рост доставлял ему нестерпимую боль. И вот это всё оказалось совсем близко! Торчащая в разные стороны и к тому же немытая шевелюра, сгорбленная тощая спина и дрожащие пальцы. Мужчина неровными шагами, вприхромку, прошёл мимо, тогда-то она воочию разглядела его впалые щёки, выбритые, видимо, чужой рукой. Его кожа шелушилась, а глаза опустели. Май видела, как бесцельно и опустошённо он смотрит на землю, себе под ноги, делая так оттого, что к этому приучили с раннего детства.
