Дэвид уже чувствует ту привычную когда-то тоску, холодным камнем давящую на сердце, и понимает, что после расставания всё будет только хуже. Он когда-то справился с этим, всё так, но тогда он не знал, каково это на самом деле — быть с Доном. Отдаваться ему. Обладать им. А сейчас это знание перемешано в нём с вновь ожившим восхищением юмором Дона, чуткостью Дона, его щедростью и бескорыстностью, его стойкостью и надёжностью его дружбы. Его бескомпромиссным приятием людей такими, как они есть. Так что Дэвид осознаёт, что одержать победу в этот раз будет нелегко. И всё же он понемногу уже начал планировать, что можно будет сделать дома, чтобы не сдохнуть от этой тоски хотя бы до начала триместра. Потом привычная суета подхватит его и, может быть, станет легче. Станет некогда страдать. «Ну что ты за человек такой, — ворчит сам на себя Дэвид. — У тебя вся ночь впереди, а насладиться ей ты уже не в состоянии». Он гонит мысли о разлуке прочь и, услышав первые аккорды шеровской «Believe», коварно усмехается и тянет упирающегося Скриппса танцевать. В мире достаточно невыдуманного горя, не правда ли, мистер Форстер? ****

Танцует Дон так себе, если честно, но Дэвид всё равно и этот его образ старается запомнить как можно крепче. Только тут кто-то нахально вмешивается и лапает Дона, подойдя со спины. Тот замирает, ошарашенный наглыми прикосновениями к груди, животу, паху — но возмущения не показывает: он видел уже, что тут это нормально, и размахивать своим уставом в чужом монастыре не намерен. Оглядывается на приставучего пьяного паренька, совсем молоденького, качает головой и красноречивым жестом показывает на Дэвида: «Я с ним». Парнишка отвечает что-то вроде «Ну и дурак» и удаляется. Дон растерянно смеётся и кричит Позу на ухо: «Он решил, что я зря тебя предпочёл». Дэвид пожимает плечами, и тут как раз музыка сменяется — удобный повод вернуться к стойке бара, немного поговорить.

— Он по-своему прав, — поясняет произошедшее Дэвид. — Здесь ценится молодость и красота, а ни тем, ни другим я не блещу, как видишь. Мне ещё везёт, что я до сих пор выгляжу почти на двадцать пять. Мои тридцать два — это старость здесь…

— Ты шутишь? Ты сумасшедше красивый.

— Да ну, брось. Тощий, бледный, носатый… ещё и пятнистый, как леопард.

— Пятнистый? Поз, ты про… это, что ли? — Дональд, осмелев от удивления — и немного от алкоголя — касается кончиками пальцев россыпи родинок на щеке Дэвида.

— А про что ещё? Сейчас я уже смирился и бросил стесняться, а поначалу…

— Ну и бестолочь ты. Они меня с ума сводили, — признаётся Дон, продолжая движение пальцев вслед за точками ниже — к шее, ключицам, где воротник рубашки не даёт увидеть продолжение этого «пути». — Я старался о них не думать… а потом по ночам, во сне, целовал каждую, — он тянется вперед и целует их теперь наяву: скулу, шею. Дэвид сначала напрягается от неожиданности: Дон ласкает его у всех на виду! Не то чтобы кто-то смотрел, но всё-таки… Но потом всё же доверчиво подставляется под его ласки, приподнимая голову.

Оторвавшись от видимой части родинок, Дон за бёдра прижимает его крепче к себе и с улыбкой любуется. И прекраснее этой улыбки и этих лучащихся — любовью? — карих глаз Дэвид в жизни не видел вообще ничего.

— Красота в глазах смотрящего, Дон, — улыбается он в ответ. — Если я скажу, что ты просто невероятно красив, лучше сразу поверь мне.

Дональд снова краснеет, и улыбка его становится смущённой, и оторвать от него взгляд никак не получается. Получается только податься ему навстречу — и целовать. Но почему-то именно в этой обстановке, где целовать его можно свободно, ничего не опасаясь, Дэвиду лезут в голову самые горькие мысли — о мире за пределами Канал-стрит, реальность которого скоро снова накроет их с головой. Реальность, где он сам — неприметный учитель истории, практически выхолощенный образ, специально сконструированный, чтобы привлекать как можно меньше внимания гиперсексуальных подростков обоего пола. Где Дональд — отец семейства, за которое он в ответе, несмотря ни на что, до самого конца. «Бойся исполнения своих желаний, — думает Дэвид, — ведь за всё в конце концов придётся платить. И не только тебе, ему тоже». Он холодеет. «Я эгоист, — понимает он. — Я так хотел этой встречи, я так его хотел, что старательно не думал о том, как он будет жить — после этого. Мне-то что, я всегда был один — и всегда буду, видимо… Вольный, как ветер, хм. А ему теперь жить с осознанием собственной измены, всю жизнь этим мучиться — ради чего? Ради нескольких дней моего удовольствия? Господи, какой я эгоист». Но Дональд обнимает его так бережно, будто сокровище, и едва слышно стонет в ответ на влажный поцелуй в шею, и прижимается крепче, и дышит взволнованно и глубоко… И Дэвид успокаивается немного: всё-таки Дон действительно наслаждается этой встречей. Может быть, он не так уж сильно возненавидит себя — и Дэвида — после.

***

Они возвращаются в гостиницу, устав от шума и многолюдности клуба — и, как ни странно, быстро засыпают в объятиях друг друга. Но через какое-то время Дон просыпается от нежных поцелуев Дэвида — и вспоминает, о чём просил его Поз. У него немного кружится голова — от волнения — и от желания. Дэвид, наверное, проснулся немного раньше и разобрался со своей загадочной подготовкой, пока Дон всё ещё спал, потому что ничем таким на глазах у Дона он не занимается. Просто, каким-то ловким трюком надев на него презерватив, привстаёт над ним — и опускается на его член, медленно и осторожно. Просит Дона не делать резких движений — и это сложно, но Дон, конечно же, сдерживается. Следующие минуты надолго становятся самым непристойным — и самым возбуждающим воспоминанием Дональда Скриппса.

Как Дэвид стонет на нём, как движется, как смотрит и кусает губы. Каким открытым, незащищенным выглядит. Как дышит. Как остро реагирует на прикосновения.

Как ошеломительны ощущения Дона. Как сложно не двигаться — и как приятно двигаться под ним, когда он просит, одними губами:

— Теперь можно. Давай. Трахни меня, Дон.

Как очевидно, что Дэвида действительно «ведёт», потому что — Дону непонятно, отчего — он кончает первым. Как от его сжимающихся мышц Дону почти больно. Какой яркий оргазм накрывает Дона, даже после всех этих ночей — как после долгого воздержания. Как непросто им, даже вдвоём, добраться до душа после всего этого.

Дон и так уже чувствовал почти нестерпимую нежность к Дэвиду. А после такого переживания он и вовсе теряется в охвативших его глубоких чувствах к нему. Дэвид тоже, кажется, как-то иначе смотрит в ответ. Как-то странно, печально и ласково улыбается. По-кошачьи ластится, тихо смеётся, прячет лицо у него на груди. Они снова засыпают, прижимаясь друг к другу. До утра остаётся всего несколько часов.

Комментарий к ЧАСТЬ 5

*Ты слышал, что в Ирландии творится? — 26 декабря 1998 на Британские острова (начиная с Ирландии) обрушился сильный ураган. Ему дали имя Стефан, в честь ирландского святого, которого чествуют в этот день. https://en.wikipedia.org/wiki/Boxing_Day_Storm_of_1998

**Ханука в 1998 не совпала с Рождеством, Познер чисто из вредности вспомнил о ней, потому что на Рождество ему вроде как тоже подарок не полагается.

***Тут, говорят, кино снимали, про геев. — В 1999 году на экраны выйдет британский сериал «Queer As Folk», к выходу которого многие относились так же скептически, как Дэвид. Сериал действительно снимали в Манчестере на Канал-стрит, и даже стеклянную телефонную будку у входа в клуб действительно зачем-то установили ))) https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D0%BB%D0%B8%D0%B7%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%B4%D1%80%D1%83%D0%B7%D1%8C%D1%8F_(%D1%82%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D1%81%D0%B5%D1%80%D0%B8%D0%B0%D0%BB,_1999)

****«В мире достаточно невыдуманного горя, не правда ли, чтобы не высасывать из пальца» — Э.М. Форстер, «Комната с видом», перевод с английского Валерии Ноздриной.

========== ЧАСТЬ 6 ==========

Проснувшись под трезвон будильника, Дон как будто со стороны наблюдает в замедленной съёмке, как неотвратимо разбиваются оба их сердца. Дэвид не ноет, не жалуется. Он шепчет: «Спасибо за эту встречу, Дон». Он улыбается такой невероятно солнечной улыбкой, что Дону слепит глаза… И всё же у него не выходит полностью скрыть своё состояние. Он прижимается к Дону всем телом, ласково и крепко обнимает его и дышит его запахом, ни слова не говоря, как будто хочет надышаться. Жадно гладит ладонями, будто хочет натрогаться. Будто хочет — запомнить. Будто… готов к тому, что они больше не увидятся, уже едва выдерживает боль, но даже не пытается просить о чём-то большем. Дон несколько минут не может говорить, когда понимает это. Пытается сказать что-то ласками, поцелуями, но делает только хуже, потому что создаёт впечатление, что тоже прощается. Он сердится на себя, и тогда наконец получается произнести слова, застрявшие в горле: