— Вспоминая твои рассказы о глазастых соседках, я начинаю понимать твою логику. Значит, ты… ради секса сюда ездил?

— Да.

— И… часто?

Познер поводит плечом.

— Под настроение, ну… пару раз за месяц, может быть. Этим летом чаще, — в его взгляде знакомый вызов: «Осмелишься ли ты упрекнуть меня в чём-то, узнав об этом?» Дон запускает руки в свои волосы. Ему, конечно, следовало догадаться. По уверенным, умелым действиям Познера, по его обмолвке — там, в Шеффилде — о том, что он не «еврейский монах» (которых, кстати, всё-таки не бывает, Дон выяснял). Он чувствует укол в груди — и неприятно удивлён: что это, ревность? Какое он имеет право сейчас ревновать Дэвида к его жизни, из которой сам же устранился больше десяти лет назад?

— Ты… многое умеешь. В постели, — вырывается у него.

Ответа он ждёт с тревогой, не понимая, зачем вообще такое сказал: на комплимент это явно не тянет, а до подобных упрёков опускаться ему совершенно не хочется. Дэвид, слава Богу, отвечает, как на простую констатацию факта:

— Приходится. Когда люди не знают друг друга, техника выходит на первый план.

Дон снова прячет глаза.

— Я совсем профан в этом смысле, ты уж извини.

Поз, кажется, поражён уже тем, что Дону пришло в голову считать это недостатком:

— Боже, Дон, да с тобой это совершенно не главное! Меня так ведёт от тебя… Я теряю контроль, ни о чём не способен думать… Просто многое я уже делаю — автоматически. А иначе не вспомнил бы ничего. С тобой всё — иначе.

— Прости меня, Поз. Я… наверное, напрасно так вмешался в твою жизнь.

Тот неожиданно фыркает:

— Жизнь, Дональд? Тоже мне жизнь. Нерегулярные трахи весьма среднего качества, которых не то что имени — лица я сейчас не вспомню! Это по-твоему жизнь?

Дон качает головой:

— Как я могу судить?.. Это всё, что у тебя было долгие годы. Кто я такой, чтобы это сейчас обесценивать?..

Познер кусает губы, словно вот-вот расплачется. Усмехается и качает головой, будто не верит своим ушам. «Господи, Дон…» — шепчет едва слышно. Потом берет со стола конверт и протягивает ему.

— Вот, смотри.

Дональд вынимает сложенный вдвое листок. Анонимный тест на ВИЧ, отрицательный.

— Это мой, — поясняет Познер, отходит и забирается с ногами на подоконник. — Решил ещё разок для верности сделать. До теста больше месяца ни с кем… так что довольно точно.

Дональд смотрит на листок бумаги с ужасом в глазах, счастье ещё, что Дэвид отвернулся к окну и его выражения не видит. Дон вообще об этом не подумал. А Дэвид с этим жил. Ещё и с этим. Настолько долго, что привык, и это стало рутиной, и он явно показал это не для того, чтобы его пристыдить. Скорее чтобы успокоить.

— Это хорошо, что точно, правда?

— Да. Хорошо, — соглашается Познер, снова подходит и отнимает у него листок, садится верхом на его колени. Обнимает за шею, нежится в обхвативших его ладонях Дона — и тихо говорит ему на ухо:

— Я хочу попросить тебя кое о чём. Перед тем, как мы расстанемся, завтра утром.

— Продолжай.

— Если ты не испытываешь большого отвращения к идее… анального секса… я бы хотел… отдаться тебе сегодня. Презервативы у меня есть.

Дональду немного не по себе.

— О. Я… не против, но это… я не умею. Стю говорил… — начинает он и тут же осекается, но Дэвид только хохочет:

— Господи, ну конечно Стю говорил! Как я мог забыть про его разговорчивость! Ты про подготовку? Не заморачивайся. Я сам всё сделаю, вообще всё, тебе понравится. Я просто… — он краснеет до кончиков ушей. — После этого я ещё долго буду чувствовать… тебя. Может быть, расстаться будет полегче.

Дон, разумеется, тоже краснеет от таких признаний.

— Хорошо, — говорит он, — но, может быть, я тоже могу тебя о чём-нибудь попросить?

— Всё, что угодно, — с жаром обещает Познер.

— Покажи мне, где ты бывал. На Канал-стрит. Я забредал туда как-то, но днём, и без гида совсем ничего там не понял.

— Пф, днём. Ну что ж, хорошо. Покажу тебе, что знаю сам, правда, это не так уж много. Меня никак не назвать активным тусовщиком.

— Жаль только буря вряд ли совсем утихнет.

— О, там штормовое предупреждение никого не остановит, я тебя уверяю. «Show must go on».

***

Дэвид готовится к выходу в свет практически так же, как и всегда. С той только разницей, что гигиенические процедуры воспринимаются непривычно-волнительно, ведь сейчас он это делает для Дона. Он не сразу замечает, как внимательно за его манипуляциями с одеждой и волосами наблюдает Скриппс. Сердце ёкает: Дон представляет, как много раз он уже это делал. Дэвид оглядывается на пару секунд, но не находит, что сказать. Да и что тут скажешь. Он бросает последний взгляд в зеркало и подходит к Дону, критически оглядывая его.

— Галстук не нужен, — решительно заявляет он. — Воротник расстегнуть. Вот так…

Скриппс выглядит позабавленным:

— Зачем? Мне совсем ни к чему там чьё-то внимание… кроме твоего.

— Значит, и выделяться из толпы чересчур не сле-ду-ет, — нараспев поясняет Дэвид, ещё больше веселя Дона. Взяв немного своего геля, он слегка растрёпывает волосы Скриппса, и результат ему самому так нравится, что он с трудом сдерживает порыв повалить Дона на постель и заставить забыть обо всех планах на вечер… но он обещал. Он с ощутимым усилием берёт себя в руки, отходит, чтобы надеть пальто, и зовёт: «Ну, пошли».

По улице почти никто не прогуливается, но очереди на вход в клубы всё-таки впечатляют. Дон с любопытством оглядывается по сторонам, слушая пояснения Дэвида, и пытается защититься от ветра поднятым воротником пальто: шапку Дэвид строго запретил.

— А что это за стеклянная будка тут, к ней и провода не идут ниоткуда…

— А, это бутафория, — поясняет Дэвид. — Тут, говорят, кино снимали, про геев.***

— В естественной среде обитания?

— Типа того. Да опять поди тупая комедия, «ой хаха, мужики целуются», можешь себе представить.

— Даже боюсь, если честно, — усмехается Дон.

В клубном баре Дэвиду тут же улыбается приветливый бармен с яркими татуировками — кажется, его зовут Фил.

— О, хай, Дэйв, давно ты не появлялся. Тебе как всегда?

Дэвид бросает взгляд на Дона, разумеется, сделавшего совершенно неверные выводы — судя по приподнятой брови — и усмехается Филу:

— Мне два «как всегда», пожалуйста. А с меня «большое спасибо» за то, что с порога опроверг мои слова о том, что я вообще-то не тусовщик.

Фил бросает взгляд на каждого из них поочередно, не отрываясь от работы, и посмеивается, обращаясь к Дону:

— О, нет, он и правда редкий гость, это просто у меня память хорошая. Я запоминаю посетителей быстрее, чем они меня.

— Ты не похож на человека, которого трудно запомнить, — неожиданно включается в беседу Дон — и подмигивает Дэвиду.

Тут уж Фил смеётся в голос:

— Ай, спасибо, конечно, чувак, но ты просто других тут ещё не видел.

Дэвид чувствует, что не сможет сдержать влюблённую улыбку в адрес Дона, и решает плюнуть на всё и не пытаться её сдерживать.

Несмотря на это, Дэвида поначалу всё-таки пытаются кадрить. Кто-то строит глазки, кто-то даже присылает напиток… Дону, кажется, не очень комфортно от этого, и, как ни странно, он находит решение сам: поднимается со своего стула и встаёт к Дэвиду вплотную, приобнимает его, а в беседе наклоняется к нему ещё ближе. Поначалу Дон краснеет, как рак, но это срабатывает.

На танцполе гремит музыка — как всегда. Вокруг целуются и обнимаются парочки — как всегда. Тут и там мелькают парни в кинковом прикиде, впрочем, не слишком часто: вечеринка всё же не тематическая… в общем, всё как всегда. В этой обстановке странно видеть Дона, очень странно. Но тот не выглядит особенно шокированным, и отвращения на его лице нет. Есть сдержанное любопытство. Он поглядывает на Поза и на остальных, как бы сравнивая впечатление. Видно, что Дон хочет о многом спросить, но грохот музыки перекрикивать для этого неудобно, так что он, видимо, запоминает свои вопросы на потом — как будто записывает, но мысленно — да, он и раньше так делал. Дэвиду приходится отвернуться на минутку и больно прикусить губу, когда он вспоминает, что всегда, всегда мог сказать точно, когда на Дона находило его писательское настроение.