— Где?
— У меня. Я приставать не буду.
— А если я буду?.. — От его вопроса прошелся холодок по спине, а в паху все потяжелело.
— Будем считать, что ты приличный.
— Зря ты так думаешь, — ухмыльнулся и, наклонившись ко мне, коснулся губ, именно в этот момент открылась дверь…
Я глаза распахнул, Костина рука придерживала за затылок, и не мог отстраниться. Он ухмылялся мне в губы, наказывая за мою наглость, а я позволял ему это, увлекшись таким новым непонятным, но теплым чувством.
— Мам, пап, познакомьтесь — это Костик!
— Я так и знал! — зарыдал отец, уткнувшись мамке в плечо и забирая коньяк, даже не спрашивая, ему это или нет. Мне даже стало обидно. Не за коньяк, за домыслы!
— Эм… — маме удалось дольше сдерживать маску доброжелательности, секунды на три. — По крайней мере он… э… надо поставить цветы в вазу! — У Кости отобрали и веник, закрыли дверь, а мы так и остались стоять на пороге в подъезде.
— Могу быть свободен?
— Если не хочешь, чтобы я переехал к тебе на ПМЖ, то пока нет.
— Я тоже живу с родителями.
— Значит, быстро освоишься. — Порывшись в кармане, достаю ключ и захожу сам, парня тащу следом, хотя он и сопротивляется.
Я, честно, не думал, что все обернется так…
— Костик, а расскажите о себе? — просит мама, подкладывая ему еду, хотя он и предыдущую порцию еще не съел, спихнув мне в тарелку овощи.
— Двадцать пять, метр восемьдесят шесть, сорок два…
— Ого! — похвалил пахан.
— Сорок два — это размер ноги, — поправился он, батя стих. — Женат, трое детей, судимость…
— Он врет, — это пришлось мне спасать свое будущее, а то мама уже чайник поставила, причем мимо плиты.
— А как вы… познакомились? — уточняет без особого интереса.
— Брат познакомил.
— Славик, ты уже удалил этого мальчика из друзей?
— Нет. И не собираюсь. И вы обещали вести себя… — Мамка стала протирать воду под столом, в этот момент Костя стащил меня со стула и усадил к себе на колени, отворачиваясь, чтобы ей было удобнее, а я не замочил ноги. У меня рожа была такая красная, что казалось, я весь горю, а волосы на голове уже истлели. Чужие руки на животе, как инородное тело, хотелось оттолкнуть, но он держал крепко, словно зная, что собираюсь сделать.
Минута молчания растянулась в вечность. Батя налег на коньяк, подливая и Косте, будто это его надо успокаивать, он вон как спокоен, только телефон в кармане мешает сидеть. Поерзав, получаю шлепок по заднице, понимаю, что это был не телефон… и по нему не позвонить… но на контакт выйти можно…
— Чай! — предлагаю сам, батя вытаскивает из-за холодильника огнетушитель. Мама разливает в кружки холодную воду, ставя перед нами заварник. Костя ухмыляется, зовет батю «батей» и предлагает поехать вдвоем на рыбалку, тот втягивает пузо, краснеет, отказывается и дальше вообще перестает говорить.
Я жру торт. Не отрезая. Адреналин не слабо раскачал нервную систему, и теперь организму нужно восстанавливаться. Костя, оперевшись локтем о стол и уложив на кулак подбородок, в упор смотрит на меня, периодически ласково — даже не знал, что он так умеет — вытирает мне с губ крем и облизывает пальцы. Я чувствую внутри себя волнение, которое сбивает с толку. Нет, я, конечно, признаю, что, смотря порно, засматривался на мужиков… часто засматривался, но чтобы в реале чувствовать что-то такое же яркое от человека, которого знаю-то всего ничего — не ожидал, но меня всего сжимает в комок, когда разглядываю его руки, поднимаясь взглядом по плечам, к шее… Поэтому чем больше тараторит мать, вещая о венерических заболеваниях, приплетая мне половину из них, тем сильнее замыкаюсь я, покрываясь румянцем, и вовсе не от стыда. Собственная испорченность просто бесит, но взгляд то и дело делается томным, даже тяжелым, особенно когда встречается с Костиным, парень тогда сам обмирает и так соблазнительно закусывает губу, что покрываюсь мурашками от макушки до самых яиц.
Спустя вечность, отец уводит Костю на серьезный разговор. Вижу их спины на балконе: батя молчит, Костя курит — все бы так разговаривали!
— Ты это серьезно? — мама прекращает натирать вымытую посуду и поворачивается ко мне лицом, сложив крестом руки на груди. Мне неприятен ее взгляд и упрек в голосе, протест рвется наружу, и я не хочу его сдерживать. Перерос, наверное, послушание.
— Почему нет? Вы же хотели, чтобы рядом со мной был серьезный человек, сильный, самодостаточный, красивый, — глянув на чешущего задницу Костю, улыбнулся. — Он неплохо зарабатывает, но живет временно с предками, потому что ждет, пока построится дом, а квартиру он взял в ипотеку. Что еще надо?
— Он должен быть… тьфу ты, она!
— В том-то и дело, что он никому ничего не должен, а самое главное, доказывать вам, что живет правильно. Он нравится мне. Причем я сам об этом не знал. И врать, что мне это противно — не буду. Устал подстраиваться под ваши критерии и ходить склонив голову, врезаясь в нагороженные вами планки. Сами выбирайте, что вам важнее: укрепить свои личные жизненные принципы или сохранить хорошие отношения с сыном.
Настроение шутить и балагурить пропало, стало тяжело находиться в одной комнате с кем-либо, словно моя правда могла кого-то ранить, но пока причиняла боль только мне, и ее все труднее было переносить молча. Я вытащил Костю с балкона и увел в коридор, запихнул в пиджак, сам обулся, собираясь провожать, но вместо издевок и подколов он спокойно собрался, вышел со мной в коридор, попрощавшись как положено и даже пожав бате руку… Чмокнуть хотел, но тот испугался и отдернул конечность. На лестнице хотел что-то сказать, а может, извиниться, но Костя взял меня на руки, просто подхватив под задницей, поднял на этаж выше, усаживая на подоконник, и приказал никуда не уходить.
Не пошел. Сидел, где посадили, смотрел в окно, думал. В голову без конца лезли бредовые мысли, связанные с этим парнем. До мурашек хотелось целоваться.
Спустя вечность он вернулся, когда я уже было собирался звонить его брату и спрашивать, не вздернулся ли он на ближайшей березе после встречи с моими. Как оказалось, он ходил за коньяком, ведь предыдущий уничтожил батя. Мы так и стояли в темноте подъезда, болтая ни о чем и не переходя черту, когда разговор мог прерваться или замкнуться на личном. Пили из горла одну на двоих. Я не спрашивал, почему он именно гей, а не би хотя бы, он не интересовался, почему я такой с приветом, хотя по родне видно почему — генетика и ничего не поделаешь. Все было до неправильного правильно, даже коньяк, который терпеть не могу, не обжигал горло, а только грел. Постоянно потели ладони. Чесались губы, приходилось их грызть, но и это не помогало унять зуд, постепенно заражающий все тело. Я не знал, что с незнакомым человеком можно так легко общаться, что его будет хотеться слушать, да и он не перебивает, когда начинаю нести всякую чушь, а только смотрит, как на нерадивого ребенка. Треплет по волосам. Я тогда вжимаю голову в плечи, зажмуриваясь, ему это нравится, он задерживает руку дольше, уже сжимает загривок, спускаясь на шею. Мне кажется, я сейчас взорвусь от эмоциональной переполненности или сгорю заживо, просто истлев до основания…
Видя, как меня потряхивает, а пьяный взгляд смущенно все чаще тупится в пол, Костя накидывает мне на плечи свой пиджак, укутывая, — видимо, собирается стащить на ноги, чтобы проводить домой, но вместо этого прижимаюсь к нему, уткнувшись носом в плечо, и теряемся оба. Ему хватает пары секунд, чтобы расставить все по своим местам, и готов поспорить — я слышал его смешок, он не был обидным, скорее, понимающим. Почувствовав тепло на своих губах, инстинктивно подался вверх, уже потом открыл глаза, встречаясь взглядом с таким же затуманенным и немного сумасшедшим. Поцелуй быстро набрал обороты, ласка стала колючей и опасной, подводя нас к черте, за которую лучше не переступать.
Этажа на три сверху сосед вышел курить, я попытался отстраниться, чувствуя последствия вот-вот грядущего скандала, но Косте было плевать, а еще он был сильнее, поэтому продолжал целовать, словно отключившись от реального мира и тянуть меня с собой. Он чувствовал каждое мгновение на сто процентов, а не мучился вопросами или домыслами, ему было плевать, он брал, что хотел. А он хотел, я это ощущал своим пахом, к которому он прижимался своим таким же твердым. И я поверил. На минуту поверил, что все это правильно и настолько непередаваемо восхитительно, что голова кружилась уже вовсе не от алкоголя, и даже собственная беззащитность не задевала совесть — она казалась правильной.
