– Как умрёшь? – Голос Марго дрогнул.

Серафим махнул рукой.

– Да, вот ещё что – сними со стены вон тот мой портрет, – он показал пальцем на фотографию в раме, – повесишь у себя в доме на видном месте и никогда не снимай. Драгоценности не вывози – сама ты путём не устроена. Не таскай их, где попало, пусть лучше лежат да хранятся. Не продавай  и не закладывай. Только в крайнем случае это можно сделать, иначе всё – они уйдут от тебя. И самое главное – храни её, – он указал на Геверу. – Она должна быть сокрыта от чужих глаз.

Он замолчал, окинул глазами комнату.

Марго наблюдала за ним. Ей показалось, что он прячет глаза. Сердце сжалось. Неужели это возможно? Она почувствовала реальность происходящего. Почему она до сих пор сидит? Почему не подойдёт, не обнимет его? Почему не сделает, наконец, то, чего никогда не делала?

Серафим встал. Подошёл к печи, взял кочергу и стал ворошить угли.

Марго смотрела ему в спину и видела, как она напряжена.

– Иди спать. Поздно уже, – сказал он, не оборачиваясь.

Эта ночь в доме Серафима была длинной.

За окном свирепствовала метель, и выли собаки. Сад гудел, царапая голыми ветвями окно комнаты.

Марго бросало то в жар, то в холод. Ей чудилось, что мимо окна кто-то всё ходит. Она слышала чьи-то шаги хрустящие по снегу. Мысли разрывали голову.  «Остаться или нет? Но как жить в этом склепе? А вдруг он обидится? » – металась она до самого утра, то забываясь сном, то просыпаясь.

Утром её разбудил женский голос:

– Барышня,  Маргарита, проснитесь.

Марго открыла глаза и, ничего не понимая, смотрела на новое и обеспокоенное чем-то лицо, что возникло перед ней.

– Кто вы?

– Я Акулина, – ответила женщина тоненьким голоском.

Марго вздрогнула от этого голоса. Беспокойство, что читалось на лице  женщины в чёрном, передалось тут же ей.

– Что с Серафимом? – чуть слышно спросила она.

– Серафим Григорьевич… преставился сегодня ночью.

Марго упала на подушку и закрыла лицо руками.

– Барышня, вы не волнуйтесь. Серафим Григорьевич сделал все необходимые распоряжения, я всё устрою. А вы в залу идите, самовар на столе.

– Какой тут к чёрту самовар, – сказала Марго в спину уходящей прислужнице, держась за голову руками.

В комнате Серафима – полумрак и холод. Свеча у постели покойного с трепетом мерцает.

Кутаясь в шаль, Марго подошла к постели усопшего. Чужое лицо на белой простыне застыло в предсмертной судороге. Рот провалился, отчего тонкие губы, словно, кто стёр с лица. Нос и подбородок заострились и вытянулись зловещей тенью на стене, как будто это двойник, ещё один покойник.

Марго отвела взгляд от навевающего страх лица и посмотрела вокруг. От  комнаты с мертвецом и стоящей у его изголовья верной прислужницы, от одинокой восковой свечи, от портретов на стенах, лики которых только сейчас заметила Марго – повеяло потусторонним. Невыносимо-жуткое состояние настигло её в этой комнате. Она незаметно хотела уйти.

– Поздоровайтесь с дедушкой, барышня, – услышала она в могильной тишине голосок Акулины. Прислужница подошла вплотную.

Марго отшатнулась. Только сейчас она заметила, что Акулина  похожа на карлицу. При малом росте в её внешности не было видимого уродства, и всё же что-то отталкивающее и странное присутствовало. И во вкрадчивом тоненьком и вместе с тем твёрдом голоске, и в  неуловимом взгляде суетливых глаз, и в наклоне маленькой круглой, как шар, закутанной в чёрный платок головке, и в том, как она семенила ножками, бесшумно и быстро передвигаясь.

«Кто она? Откуда взялась?»

Теперь Марго испытывала и к Акулине такой же благоговейных страх, какой испытывала к умершему Серафиму, ко всему его дому, где таилось что-то тёмное, зловещее.

– Поздоровайтесь с дедушкой, барышня, – повторила спокойно Акулина, смотря увлажнёнными глазками на Марго. Та, потупясь, всё стояла, не понимая, чего от неё хочет «карлица». – Поцелуйте дедушку, – пояснила прислужница и маленькой ручкой указала на лицо покойника.

Марго не двигалась.

– В лоб, барышня, в лоб, – подсказывала Акулина, поддерживая её за руку и подталкивая к покойному.

Зажмурившись, Марго склонилась и коснулась губами ледяного лба. Поднимая голову, знала, что открывать глаза нельзя, но не сдержалась.

Взгляд из преисподней прожёг насквозь.

Марго закричала и бросилась вон из комнаты.

На похоронах Акулина стояла в окружении трёх старух, Марго в стороне.

Февраль был на исходе. Серое небо висело низко.

«Это небо, как его глаза, будто он смотрит за нами оттуда…» – Марго дрожала, но не от холода. Оказывается, как тяжело терять.

Мелкий снежок витал в воздухе, но из-за горизонта ползли мрачные тучи, предвещавшие метель.

Серафим весь в чёрном, был торжественен и не так страшен, как в своей комнате. Старухи что-то шептали. Марго перевела взгляд на Акулину. Карлица стояла на пригорке и не казалась такой уж маленькой.

Только сейчас Марго вспомнила, где она видела эту Акулину. Так это и есть та маленькая женщина в чёрном платке. Посланница с письмом! Значит уже тогда он всё знал… готовился.

Марго обхватила себя руками. Он так смотрел в тот последний вечер, словно прощался. Слёзы подступили к глазам. Пропасть одиночества разверзлась перед ней – здесь и сейчас, у этой могилы. Не в силах больше сдерживаться, она разрыдалась. Всё, что было внутри, прорвалось.

Марго подбежала к Серафиму и присела возле. Не смея смотреть в лицо покойнику, она, держась за край гроба, опустила глаза в снег. Весь тот ад, что сидел в ней, выходил наружу, обжигая слезами. Воздуха не хватало, она не могла остановиться. Она рыдала, оплакивая Серафима, себя… свою волчью жизнь одиночки.

Старухи окружили гроб и, качая головами, всё что-то шептали. Кто-то тронул Марго за плечо, ей помогли подняться.

На поминках, шамкая беззубыми ртами, старухи глотали кутью и кисель. Ели в  тишине. Ягодную настойку, что стояла в графине, пила одна Марго. Она пила её, заедая киселём, и не заметила, как голова отяжелела, а щеки запылали.

Старухи засобирались. Раскланиваясь перед новой хозяйкой, они спинами вышли из комнаты.

Оставшись одна, Марго налила ещё настойки. Тяжесть в голове сменилась лёгким  головокружением, и щеки гореть перестали.

Проводив старух, вернулась Акулина и стала убирать пустую посуду.

Марго откинулась на высокую спинку стула, на котором всегда сидел Серафим. Впервые, за последние дни, она расслабилась. Ей захотелось с кем-нибудь поговорить, и она посмотрела на единственную живую душу, что была рядом.

– Да присядь ты, Акулина, крутишься ведь целые дни.

– Спасибо за приглашение, барышня, но мне так сподручней.

– Да перестань ты называть меня барышней, прям как при царе-горохе. – Марго лукавила, ей льстило то, как величала её дедова прислужница, но сейчас хотелось простоты и участия.

– А кто ж вы, как не барышня? Здесь у Серафима Григорьевича всё по-старому, и это хорошо и «лучче».

– Да уж, по-старому… Слушай, Акулина, а ты вообще откуда? Как ты появилась у него?

– А Серафим Григорьевич вам разве не сказывал?

– Нет, не говорил.

– Раз не говорил, так и мне теперь уж не стоит, – сказала Акулина тихо и опасливо оглянулась на дверь.

Марго не спускала с неё глаз.

«Поймаешь взгляд человека – он твой», – слова Серафима витали в комнате.

– Ведь это ты передала мне то письмо?

– Может и я, что о том теперь говорить. Вы теперь наследница и хозяйка тут…

Мышиные глазки из-под платка сверкнули.

Схватившись за подлокотники, Марго  выпрямилась на стуле. Карлица, оставив посуду, стояла по другую сторону стола. Их глаза встретились. Марго склонилась над столом, сокращая расстояние меж ними. Но хмельной взгляд поплыл, и Акулина выскользнула. Обе всё прекрасно поняли. Чуть заметная улыбка метнулась по губам карлицы. Марго покраснела. Акулина отвернулась и загремела посудой.