На допросе подозреваемый Василий Жилин держался (или старался держаться?) на удивление невозмутимо, на все вопросы Воловцова отвечал охотно и обстоятельно. Это означало то, что-либо он невиновен, либо хорошо подготовился. На вопрос о происхождении денег Жилин пояснил, что недавно получил по почте обещанный расчет из Тулы, где он служил конторщиком.

– А еще городской управою мне было заплачено сорок восемь рублей за участие в общественных работах, – добавил Жилин и ясно посмотрел в глаза Ивана Федоровича.

Оставалось выяснить правдивость сказанного. Если его слова подтвердятся – может… нет, даже скорее всего он не является убивцем молодой женщины и ее детей. А вот если Жилин соврал, то напрашивался однозначный вывод: именно он убил мать с детьми. Ну а дальше следует принудить Жилина дать признательные показание, что будет делом техники, каковой судебный следователь Иван Федорович Воловцов обладал в полной мере…

Покудова Воловцов ожидал ответа из почтового ведомства, он посетил городскую управу и выяснил, что Василий Жилин действительно получал причитающиеся ему деньги за участие в общественных работах. Однако сумма, которую он назвал – сорок восемь рублей – существенно разнилась с суммой, подлинно ему выплаченной – двенадцать рублей восемьдесят четыре копейки. Это означало, что один раз он уже солгал, и вера его словам крепко пошатнулась. Ежели он солжет еще и про сумму, присланную ему по почте, Воловцов – а он уже так решил – прикажет взять его под стражу и станет допрашивать его уже в качестве обвиняемого.

Наконец, почтовое ведомство ответило следующее: никаких денег из Тулы или вообще откуда бы ни было тульский мещанин Василий Дементьевич Жилин не получал. И вот как только следователь Воловцов уже решил, что настала пора взять Жилина под стражу и помесить его в следственное отделение Таганской тюрьмы, как вдруг объявился некто Алексей Игнатьевич Рогожский, который заявил, что Анфису Петрову и ее детей убил именно он…

А произошло это следующим образом…

Рогожский подкараулил Воловцова, когда он выходил из здания Судебной палаты и Окружного суда: от стены отделился мужчина лет сорока в драповой крылатке и фуражке и заступил Ивану Федоровичу дорогу.

– Это ведь вы ведете дело по убиению мещанки Анфисы Петровой и ее детей в Третьем Лаврском проезде?

– Откуда вам это известно? – недовольно спросил Воловцов, оглядывая незнакомого мужчину.

– Москва – это всего лишь большая деревня, – туманно изрек незнакомец и улыбнулся: – Позвольте представиться: губернский секретарь Рогожский Алексей Игнатьевич. Вы можете не представляться, я вас знаю, – добавил мужчина в крылатке.

– Простите, но я тороплюсь, – буркнул Иван Федорович и даже успел сделать несколько шагов, после чего услышал от Рогожского насмешливое:

– Торопитесь арестовать этого юношу Васю Жилина и предъявить ему обвинение в убийствах?

– Кто вы такой? И что вам угодно? – обернулся Воловцов и остро посмотрел на мужчину в крылатке.

– Кто я такой – вы уже знаете, я же представился, – произнес Рогожский тоном, каким добрые учителя разговаривают с нерадивыми учениками. – Что же касается вашего второго вопроса "что мне угодно", то я отвечу так: мне угодно сделать вам признание. – Иван Федорович ничего не сказал, продолжая неотрывно смотреть на Рогожского. – Мое признание заключается в следующем: это я совершил все убийства в Третьем Лаврском проезде. И теперь нет мне прощения, – мужчина в драповом пальто шумно сглотнул и повесил голову, выражая всем своим видом сожаление и покорность. – Совесть меня заела!

Несколько мгновений Воловцов решительно не знал, что делать. Потом, оценив, наконец, услышанное, он цепко взял мужчину в драповой крылатке под локоток и повел его обратно в бывшее здание Сената. Доведя молчавшего Рогожского до своего кабинета и не отпуская его локоть, Воловцов открыл ключом дверь и втолкнул мужчину в кабинет.

– Садитесь, – отпустил, он наконец, локоть Рогожского Иван Федорович. Вызывать секретаря из канцелярии он не стал, решив сам записывать показания Рогожского. И начал допрос… – И так, ваше имя и сословная принадлежность?

– Я же вам уже представился, – несколько удивленно протянул Рогожский.

– Так положено, протокольная форма.

– Ну, если, конечно так, мне приходится впервые делать подобное признание. Опыта, как говорится, никакого… Извольте! Рогожский Алексей Игнатьевич. Дворянин.

Воловцов быстро записал.

– Где служите? Должность. Чин.

– Более не служу… Устал, знаете ли… Имею чин губернского секретаря, как бывший действительный студент университета.

– На какие средства проживаете? – оторвал Воловцов взгляд от бумаги.

– Отец оставил мне некоторый капитал в облигациях и процентных бумагах, достаточный для вполне сносного существования. Так что, не тужу!

– Задаю вам следующий вопрос… Это вы убили мешанку Анфису Петрову и ее троих детей? – спросил Воловцов, буквально впившись в лицо задержанного строгим взглядом.

– Да, – уверенно произнес Рогожский. – Это я убивец.

– Расскажите, почему вы это сделали.

– Объяснение простое… Так случается… Мы были давними любовниками с Анфисой. А потом она вдруг дала мне от ворот поворот, заявив, что больше не желает обманывать мужа. Понимаете, – смотрел он прямо в глаза Воловцову, – до этого мужа обманывать она хотела, а вот теперь перестала хотеть. Ну и как это прикажете понимать?

– И вы считаете это веской причиной для убийства?

– Я был очень зол! – произнес он, негодуя.

– Значит, вы в запале чувств убили свою любовницу, а заодно и ее детей?

– Именно так.

– Надо, полагать, спонтанно…

– Вам ответить правду?

– Разумеется. Разве вы сюда не для этого пришли?

– Отнюдь не спонтанно… Я весьма основательно готовился и терпеливо выжидал подходящий момент. Дождавшись, наконец, когда в квартире Петровой не будет постояльцев, я через черный ход, от которого у меня был ключ, проник на кухню, где и встретил Анфису.

– Та-ак, продолжайте, что же она вам ответила?

– Она была удивлена и сказала: «Я же тебя просила, чтобы ты больше ко мне не приходил. У меня есть муж и я боюсь его потерять». А я ей отвечаю: «Я пришел к тебе не для того, чтобы прелюбодействовать». Мне даже показалась, что она выглядела немного удивлённой и спросила: «Тогда для чего?» «А вот зачем», – ответил я и, выхватив стилет, размахнулся и ударил ее в самое сердце. Стилет был длинным и очень острым и легко прошел меж ее ребер, пронзив сердце и легкое. Она умерла, даже не пикнув, – добавил Рогожский и с виноватой улыбкой посмотрел на Воловцова. – Вы даже не представляете, как я страдаю!

– Простите, – немного опешив от услышанного, произнес Иван Федорович. – Согласно экспертного медицинского заключения, Анфиса Петрова умерла вследствие проломов, вдавлений и раздробления черепа, полученных от нанесений ударов топором…

– Вы меня не дослушали… Я же потом еще несколько раз ударил ее по голове топором, – как-то излишне уверенно и бодро промолвил Рогожский, что тотчас насторожило Воловцова.

– Зачем же вам нужны были все эти зверства, позвольте полюбопытствовать? – спросил Иван Федорович, не отрывая взгляда от капельки пота, медленно ползущей по виску собеседника.

– Потому что… я был очень зол на нее, – не сразу нашелся что ответить Рогожский.

– А сколько раз вы ее ударили топором? – вкрадчиво поинтересовался судебный следователь Воловцов, в голову которого стало закрадываться необъяснимое пока подозрение.

– Три, – ответил Рогожский и, похоже, увидев что-то на лице Ивана Федоровича, быстро поправился: – Нет, шесть раз… Хотя точно не могу сказать. Вы думаете, я колошматил ее по голове и считал все эти удары, полагая, что все это мне понадобится во время следствия?

«Ударов было девять», – хотел было сказать Иван Воловцов, но промолчал. Необъяснимое подозрение стало быстро перерастать в некую уверенность, что его собеседник просто «вколачивает ему баки»,⁵ как принято выражаться среди уркаганов⁶. Вот только заем ему это нужно?