Наверное, все дело в море, размышлял Мьюрис Гор. В море, в гуляющих по его поверхности седых волнах, а еще – в тех новых черточках, которые он подметил в дочери за время каникул, из-за которых привычное с детства водное пространство казалось ему теперь громадным и безбрежным. Вода бурлила – холодная, серая, неумолимая, вечно меняющаяся. Он крепче сжал руку дочери и услышал, как она сказала громко, перекрывая стук двигателя: «Что, папа?..» Слова кружились у него в мозгу, качались туда-сюда на волнах, поднятых тремя бокалами виски, с которых начался его день. Мьюрис проклинал себя за то, что выпил их – и хотел выпить еще. Неотрывно глядя на прекрасное лицо дочери, он думал о том, что в этот приезд домой она была немного холоднее, чем обычно, но, быть может, ему это только показалось. И все равно сейчас его глаза наполнялись непрошеными слезами.

– Не волнуйся, все будет хорошо, – сказала Исабель. – Осталось немного, летом я снова приеду. Иди домой.

Она на мгновение прижалась к нему – и исчезла. Мьюрис успел увидеть, как она спрыгивает с последней ступеньки трапа навстречу протянутой руке капитана парома. Мокрые волосы липли к ее лицу, когда Исабель в последний раз махнула ему рукой, потом паром отвалил от причала, развернулся и заскользил прочь, то и дело подлетая вверх на волнах, тая за пеленой дождя, словно изображение на незакрепленной фотографии. Вскоре его силуэт окончательно пропал из вида, и бурное море снова стало пустым, словно на нем никогда не было никакого парома. Только тогда Мьюрис Гор повернулся и начал медленно подниматься от причала к поселку, тщетно пытаясь справиться с подавленностью, которая с самого утра камнем лежала у него на душе. Что с ним такое, он по-прежнему не понимал. Занятий в школе сегодня не было, поэтому Мьюрис пересек изогнутую полоску белого песка и, прогнав с дороги небольшое стадо из пяти унылых промокших осликов, направился к пабу Комана. Заказав себе чая, он достал тонкую бумажную книгу стихов Йейтса [6] и попытался сосредоточиться на чтении. Мьюрис собирался было просидеть в баре до обеда, но из этого ничего не вышло: мысли то и дело убегали куда-то по извилистым дорогам судьбы, и он никак не мог успокоиться и взять себя в руки. Стихи и три чайника чая взбудоражили его еще больше.

До самого вечера и на протяжении почти всей следующей недели Мьюриса не покидало ощущение, будто ему было дано некое откровение, о котором он непременно должен был рассказать дочери. По утрам, шагая по узкой тропинке от дома к школе, он глядел на зимнее море и недоуменно щурился, до рези в глазах всматриваясь в начертанное на серой зыби пророчество о будущем Исабель – пророчество, которое он никак не мог прочитать.

Даже старожилы не помнили столь отвратительной погоды, какая пришла в прибрежный Голуэй в ту зиму, когда восемнадцатилетняя Исабель заканчивала учебу в монастырском пансионе. С просторов Атлантики в бухту то и дело врывались свирепые штормы, обдававшие холодными брызгами променады и пляжи. Ураганные ветры со свистом проносились по узким городским улочкам, коварно выскакивали из-за углов, и горожанам приходилось надевать теплые куртки, платки и шляпы, чтобы добраться от дома до паба или до магазина. Низко опустив голову и придерживая рукой пальто на груди, женщины шли, наклонившись навстречу шквалу и таща за собой, словно на буксире, кувыркающуюся в потоках воздуха сумочку. Лица у большинства голуэйцев были бледными и точно отполированными ледяным ветром, обмороженные уши шелушились, а постоянно слезящиеся глаза недоуменно моргали, словно удивляясь невиданной погоде, на три месяца взявшей город в осаду. Каждый новый день был холоднее, чем предыдущий, и в конце концов горожанам пришлось поневоле смириться с обстоятельствами; каждый, кто регулярно выходил из дома на протяжении января, февраля и марта, начал воспринимать пробирающий до костей холод и резкий сырой ветер, несший с Атлантики дождь и снежную крупку, как неприятного, злого соседа, от которого никак не избавиться.

Это было время предсказаний, прогнозов и примет. На второе февраля непременно будет ясно, а если второго все-таки пойдет снег, значит, ясно будет на Валентинов день. В монастырской школе в течение недели умерли одна за другой три монахини. Отопление было включено на максимум, и девочки переходили из тропиков французского, испанского и географического классов к лютой стуже кабинета математики, в котором сестра Магдалена отключила все радиаторы, ибо ей было крайне несвоевременное откровение, согласно которому Господь будто бы желал, чтобы пансионерок согревала чистота их душ.

А небо было все так же темно́, все так же затянуто облаками. Близкое море как будто тошнило снегом и ледяным дождем; штормы налетали один за другим и дребезжали разболтанными фрамугами в комнате, где Исабель снова и снова перечитывала последнее письмо из дома. Все, кто остался на острове, стали пленниками непогоды. Отцовская школа закрылась на пару недель, занятий не было, и по утрам Мьюрис Гор подолгу залеживался в постели. Вставал он только после полудня и сразу отправлялся на кухню, где, опершись о широкий каменный подоконник, смотрел на мир за окном, сократившийся до полоски раскисшей от дождей земли шириной ярдов тридцать. До Большой земли было не добраться, и дух свободы, наполнявший души островитян, когда погожим летним днем они смотрели на бескрайнее голубое небо над безбрежным голубым морем, сменился своей противоположностью, превратив толстые стены домов и каменные ограды крошечных полей в тюрьму, которую выстроила для людей зима.

От зимней непогоды страдал не только Голуэй, но и все западные графства. Эти штормы пришли из Исландии, говорил какой-нибудь человек, снимая на пороге паба насквозь промокшую и потерявшую форму шляпу и отряхивая бороду, казавшуюся седой от тающей в ней снежной крупки. Скорей уж из ада, откликался кто-нибудь из завсегдатаев. И когда это только закончится, хотел бы я знать, поддакивал еще кто-то. Пабы были переполнены, окна в них запотевали от дыхания множества людей, которые, сгрудившись во влажном тепле, жаловались товарищам по несчастью на непогоду. Входные двери настежь распахивались на петлях, когда ветер заносил еще одного посетителя. Неотвязный, мучительный кашель, хлюпающие носы, покрасневшие глаза и уши, ознобыши [7] и холодные ноги приобрели характер повальной эпидемии. Люди согревались мечтой о весне, словно суровые зимние холода были карой за тайные грехи тех, кто жил в отдаленных живописных местах в северной и южной частях побережья. Говорили, впрочем, будто в центральных районах страны штормы ощущаются уже не так сильно, а в Дублине, если верить тому, что передают по радио, дует умеренный ветер и лишь иногда идут холодные дожди.

Монахини, относившиеся к неблагоприятной погоде так, словно это была собравшаяся у ворот орда язычников, вздумавшая захватить монастырь, составили свой собственный план военной кампании. Пансионерки должны были получать на завтрак двойные порции еды, постоянно носить второй жилет и форменный школьный кардиган и каждый день пить апельсиновый сок. Девочкам не разрешалось покидать территорию школы и выходить за территорию монастыря ни во время перерывов, ни по воскресеньям, пока удерживается неблагоприятная погода. А чтобы не заострять внимание на временных строгостях, им были предложены самые разные виды деятельности, призванные заполнить свободное время, – кружки́ настольного тенниса, нетбол и другие игры для закрытых помещений.

Но Исабель холодная и слякотная погода казалась пустяком по сравнению с необходимостью постоянно находиться в просторных выбеленных классах и дортуарах. Больше всего на свете ей хотелось выбраться за стены монастыря, прогуляться по городским улицам. Вообще-то Исабель следовало готовиться к выпускным экзаменам и поступлению в университет, но сейчас, сидя в монастыре и прислушиваясь к тому, как дрожат рамы под ударами снежных зарядов, или глядя на размытый пейзаж за окном, она хотела только одного – сбежать от всего этого как можно скорее. Даже учеба перестала ее интересовать: в замкнутом пространстве учебных классов шум дождя и вой ветра за окном звучали куда громче, чем предметы, которые ей преподавались. И в конце концов в один особенно мерзкий февральский день, когда с неба сыпался холодный дождь вперемежку со снегом, Исабель воспользовалась перерывом между уроками и, надев свое габардиновое пальто, выскользнула из школьного здания.