— Вы знаете об истории моей бабушки и вашей мамы? — осторожно начала я, боясь броситься сразу в омут с головой.

— А кто ж в Ручейках не знает? — горько усмехнулась Марьяна. — Если б мама сама не рассказала, так нашлись бы люди добрые…

Рассказ Марьяны не нес в себе почти ничего нового. Две подруги стали врагами из-за мужчины. Можно ли кого-то из этого несчастного треугольника винить? Так разве виновны люди в том, что не властны над своими чувствами? Вот и Марьяна не винила, да и я не могла ненавидеть. Злилась на Мстиславу за нашу жизнь сложную, за судьбы мамы и бабушки поломанные, но ненависти не испытывала. А выслушав Марьяну, и вовсе испытала даже жалость. Мстислава не только нам жизнь сломала, но и себя, и дочь на мучения обрекла.

— Папку моего она не любила. Уж как у них вышло не знаю, да только не вынес он ее сумасшествия. Ушел, когда мне еще и двух не было. Да и люд простой нам жизни не давал. Разве ж можно пройти мимо Славки сумасшедшей, которая подругу за мужика-то загубила, и не плюнуть? — явно копируя кого-то, проговорила Марьяна. — И мне здорово доставалось. До сих пор некоторые кумушки на меня косятся, будто это я дурные дела замышляю. Хорошо хоть Всеволод не из таких оказался. Он моим спасением и стал. Володюшка долго меня отстаивал да добивался. Только мамино зло и на нас отпечаток оставило. Не дает нам Матушка Природа детишек, словно в наказание. Уж столько лет, — женщина сморгнула слезу и утерлась передничком, — хорошо у Володюшки племянников орава. Забегают, не забывают тетку с дядькой, а нам и отрада. Уже и внуки у Володькиной сестры старшей появились. Крепкие мальчишки, загляденье. Удивительно, как маме забеременеть удалось.

— А почему же вы не переехали? — я была подавлена, услышав откровения Марьяны.

— Так маме Ковен запретил. Как о проклятии известно стало, так сил лишили, переезжать запретили. Тёмная это история. Уж не знаю, правда ли, но мама часто говорила, что не любил Михаил твою бабушку. Приворожила она его, а в следующий момент принималась бормотать, словно сама с собой спор вела, мол, не могла она, Есения, если бы приворожила, то после разбирательства и ее бы сил лишили, пусть ненадолго, но лишили бы. А Ковен ее невиновной признал. Еще и с переселением помог, когда понял, что проклятие в силу вступило, а мама снимать его не возьмется. Не знаю, что из этого правда, а что — ложь. Мама много болтала сама с собой. Говорят, после смерти Михаила и сама чуть душу не потеряла. Душа-то при ней осталась, а вот покоя она навсегда лишилась. Одна только тетка Апраксия от мамы не отвернулась. До самой смерти маму проведывала, не забывала. Только однажды разлад у них случился. Когда Апраксия бабушку твою в дом наш привела. Я тогда еще не заженихалась, оттуда и узнала, что проклятие коснулось не только Есении, но и дочери ее, которая только-только материнство познала. Уж не знаю, поверишь мне, али нет, но я тогда и сама маму умоляла скинуть зло с сердца, забыть об обидах старых, помочь Есении, но мама к тому моменту уже плохая* стала, да и без сил совсем. В общем, прогнала она тогда Есению, а мне сказала, что не может ничего поделать, не по силам ей проклятие снять. Через шесть седмиц уж год будет, как мама дух испустила, — женщина прикрыла глаза, словно этот рассказ у нее последние силы забрал, — уж почти год, как она в собственном темном огне горит, — горьким шепотом проговорила женщина и зажмурилась, совсем как ребенок, который пытается сдержать слезы. А когда она все же распахнула глаза, они уже были сухими. — Так чего вы, ребятки, сюда пришли? Я вам помочь не смогу, как бы ни хотела. Не могу я вашу любовь спасти — только мысленно за вас радеть.

Глоток чая, который я сделала именно на последних словах Марьяны, встал поперек горла. Каким чудом мне удалось его проглотить — останется загадкой. Но кашляла я еще долго. И уж либо от натужного кашля, либо от смущения, но лицо мгновенно запылало, словно факел. Стас легонько похлопал меня по спине, сохраняя невозмутимое выражение лица. Вот выдержка у парня, обзавидуешься! Его бы в наш мир, да за покерный стол… Эти все со своими покер-фейсами удавились бы от зависти, прячась под капюшонами и за темными очками.

— Извините, — хриплым, как у самого Папанова голосом проговорила я, утирая выступившие слезы, — вы нас неправильно поняли. — Прочистила горло и заговорила нормально, — мы не пара, Стас просто вызвался мне помочь, ведь от этого зависит жизнь его брата.

— Не зависит, — лаконично откликнулся Стас. Тихо, но и я, и хозяйка дома услышали.

— И я ему за это безгранично благодарна! — с нажимом продолжила я, игнорируя реплику Стаса. Можно бесконечно спорить о том, есть ли моя вина в болезни Рада или нет, но меня она снедала в любом случае.

— Да? — удивилась Марьяна, перевела взгляд с меня на Стаса и обратно, отвела глаза и виновато улыбнулась, — простите, ребятки, видать, показалось, подумалось.

— Ничего, — вместо меня ответил Стас, сложил руки на столе, переплел пальцы в замок и выпрямился, — и вы напрасно думаете, что не сможете нам помочь. Если вы дадите нам какую-нибудь личную вещь Мстиславы, то заметно облегчите нашу задачу. И, возможно, нам удастся не только избавить Милану и ее семью от проклятия, но и сократить срок мучений вашей матери.

— Правда?

Огонь надежды полыхнул в глазах женщины так ярко, что мне стало не по себе. Не хотелось бы обнадеживать ее, ведь мы были не уверены в успехе нашего похода. Да что там, сейчас, понимая, что эта ниточка оборвалась, я понимала, что не знаю, что делать дальше. Мои порывистые мысли о том, что пойду хоть на край света были искренни, и я бы пошла… Но чем это помогло бы? Мстислава умерла. Снять проклятие некому. Единственный выход — закольцевать эту гадость на маме, но… Она еще такая молодая и тоже достойна счастья. Я так хотела бы, чтобы оно у нее случилось.

— Правда? — кажется, в моем голосе прозвучало даже больше надежды, чем в голосе Марьяны.

Я взглянула на Стаса, боясь увидеть на дне его глаз молчаливое «нет», но взгляд парня горел решимостью и невероятной уверенностью. Только голос прозвучал тихо, с сомнением:

— Это сложно, будет страшно, скорее всего, больно, и есть некоторые, временные, — он выделил это слово особенным тоном и короткой паузой, — последствия и неудобства. И, не буду обманывать, то, что нам предстоит, не всегда получается.

— Что ты знаешь, — придвинулась ближе, схватила его обеими руками за большую горячую ладонь и сжала. — Расскажи, прошу, — заглянула в глаза, готовая услышать все, что угодно, — я не боюсь, поверь, жить, зная, что никогда не сможешь любить, а если полюбишь — кто-то умрет, гораздо страшнее, больнее и привносит в жизнь массу неудобств. Я готова.

— Так у вас найдется личная вещь вашей мамы? — Стас повернулся к притихшей Марьяне, которая наблюдала за нами с надеждой и смирением.

— Да-да, — она закивала головой, — хоть мама и требовала, чтобы я не хранила вещи покойника в своем доме, но я не могла не оставить кое-какие мелочи на память.

— Мы были бы вам безмерно благодарны, если бы вы одолжили что-то из них нам.

Я продолжала держать Стаса за руку, чувствовала нарастающее внутри напряжение, руки начали подрагивать, губу закусила, пытаясь сдержать лавину вопросов, которые вертелись на языке, и сверлила светлую голову парня пристальным взглядом. Когда хозяйка скрылась от нас, Стас все же повернулся ко мне, накрыл мои руки своей и мягко улыбнулся. Тепло так, странно, как никогда еще не улыбался.

— Придется мне довериться, кнопка. Доверить самое главное, — улыбка так же быстро соскользнула с его губ, как и появилась, — жизнь. Сможешь?

После ночей в лесу, битвы с чертями и его помощи и самоотверженности?

— К-конечно, — закивала я.

— Ядвига Петровна рассказала мне об одном способе на крайний случай. Тебе придется ступить за грань.

Глава 29

Тонкий лунный серп только-только наливался на ночном глубоком небе. На нем уже зажглись крупинки звезд, лес за нашими спинами давно скинул листву, шевеля голыми корявыми ветками. Лишь единичные листочки все еще сопротивлялись натиску надвигающейся зимы, свирепого ветра, который набрасывался на них с завываниями, и земному притяжению. Но и они уже потеряли свой цвет и сочность зелени.