А затем нас учат нравиться мужчинам, которые нам неприятны. Если мы молоды и привлекательны, нам проще в жизни, говорят они. А ведь мы даже права поменять нормально не можем, не услышав колкостей или сальностей в свой адрес, нам скажут, что за наши красивые глаза у нас приняли декларацию в налоговой, что за ужин или номер телефона нам заверят нужную бумажку. А во многих офисах, чтобы получить подпись начальника, необходимо прийти к нему в кабинет, где придётся выложить весь свой арсенал женских «премудростей» – посмеяться, польстить, пофлиртовать, сделать комплимент упивающемуся своей властью царьку-самодуру. А ведь порой эти псевдоловеласы даже не представляют насколько они нам отвратительны со своими потными подмышками, толстыми пальчиками, обрюзгшими от долгого сидения и неумеренного возлияния подбородками и противными волосатыми бородавками, блуждающими по их итак неприятным лицам.

****

Однажды, перед началом школы, когда ей было лет семь, они играли с двумя друзьями мальчиками, Мишей и Петькой, на чёрных лестницах её четырнадцатиэтажки. То ли им было скучно, из-за того, что компания была слишком маленькая, и начать масштабную игру с догонялками, пленом и секретными паролями они не могли, то ли кружок подобрался слишком близкий и можно было доверить друг другу сокровенные тайны, зная, что никто больше о них не узнает. И они договорились показать друг другу самые интимные места, здесь и сейчас, на проходном балконе, на счёт «раз два три», все вместе одновременно. Действительно, на счёт «три» ребята стянули на секунду шорты и трусики, и их белоснежные, слегка сморщенные, похожие на причудливые лесные грибы «писюны» нисколько её не удивили, они практически ничем не отличались от такого же у её младшего брата, с которым они иногда принимали ванну. Разочарованно она даже отвернулась, сказав, что ничего не успела увидеть. Свои трусики она, естественно, не стянула, и рассказывать об их поступке она никому не стала, да и не о чем было рассказывать.

Иногда на пирс приходили школьники из ближайшей средней школы. На переменах они, обычные активные дети, носились по школьному двору, и тогда в бухте висел, как густое облако, стройный гул детских голосов. Иногда ей казалось, что дети совсем не сидят за партами, а бесконечно занимаются гимнастикой или гоняют во дворе мяч – то ли перемены длились так долго, то ли энергия из активных деревенских детей била ключом на уроках физкультуры, то ли этой физкультуры было больше, чем математики и родного языка вместе взятых.

Мальчишки, приходившие на пирс, обычно грызли семечки или кукурузные палочки, громко спорили, пинали пустые бутылки, выброшенные ночью морем, которое упорно избавлялось от пришлого мусора, кидали камни в воду или вставали за спиной одиноких рыбаков с удочками и перебрасывались парой слов.

Девочки приходили маленькими группками по три-четыре человека, вели друг-друга под руку и нашёптывали на ушко секретики. Они подходили к уходившей в море железной лестнице, вдумчиво смотрели на воду, опершись одной ногой о валуны или раскачивая стальные перила, которые уже начинали жалобно поскрипывать, ели конфеты и возвращались обратно в школу.

Деревенские дети были худыми, шустрыми, загорелыми и играли вместе, девчонки с мальчишками, их игры были невинны и наивны; однажды она видела, как соседская девочка лет семи накинула на мальчика-сверстника верёвку и водила его на привязи, как бычка, за собой в поисках крепкого дерева, к которому его можно было привязать. С возрастом дети всё больше отдалялись друг от друга; мальчишки вытягивались, но оставались такими же худыми и смуглыми, девочки же начинали набирать вес, некоторые наливались в бёдрах и груди, кто-то просто рос вширь, они избегали солнца и подвижных игр, отращивали длинные волосы и почти всегда носили их распущенными, с напускной печалью на лице они сидели на школьной изгороди, уткнувшись в телефон, или задумчиво ласкали котёнка на коленях. Мечтали ли они уехать из этой «дыры» в столицу, вздыхали ли по симпатичному мальчику постарше или просто старались примерять как можно быстрее маску девушки, отпустившей беззаботное детство с его весёлыми, шумными играми и проделками.

****

В школе она училась хорошо. С первого и до одиннадцатого класса она ни разу не приносила домой двойки, она и не знала, что такое быть наказанной за невыученные уроки или плохие оценки. Но и похвалы или поощрений она не видела. Быстро привыкнув к тому, что их дочь – беспроблемная ученица, родители практически перестали обращать на неё внимание, не проверяли уроки и не запрашивали публичный обзор дневника. Да и пороть её со временем перестали, не было повода, разве что, за потерянные ключи от квартиры. Она жила сама по себе. Приходила из школы, находила в холодильнике суп с разварившимися макаронами и синюшной картошкой, придирчиво нюхала его, иногда разогревала на плите, и тогда макароны ещё больше разваривались практически до состояния неопознаваемых ошмётков теста, а чаще выливала его в унитаз, тщательно смывая прилипшие к фаянсу макаронины и укроп. Родителям говорили в летнем лагере, что она одна из самых худых детей и ей нужно набирать вес, в ответ они жаловались, что дочь, кроме конфет, практически ничего не ест и с детства выбрасывает еду или отказывается. Ну да, попробуй не выброси, если тебя с детского сада пичкают либо манной кашей с комками, либо холодным какао с жирной, прилипающей к губам пенкой, либо молочными супами с лапшой. Родители хватали её за тонкие запястья с белой кожей и проступающими под ней синими венами и заставляли на них смотреть, называли синюшной, смеялись, что её когда-нибудь снесёт ветром. А она копила все карманные деньги и от голода её спасали появившиеся на улицах города в начале девяностых железные киоски, набитых всякими снеками. Она покупала дешёвые шоколадки с неведомым орехом – фундуком, который почему-то был намного вкуснее обычной огородной лещины, или приторно-сладкие, заполненные пенистой тягучей начинкой батончики «Натс».

Эти ларьки, которые появлялись, как грибы после обильного дождя, и которыми заправляли неведомые до того момента и неизвестно откуда появившиеся коммерсанты, были настоящим символом того времени. В витринах под стеклом выкладывали странный и совсем нелогичный набор товаров, в основном это был самый вкусный на свете, но безумно дорогой шоколад Schogetten, жвачки со вкладышами, которые коллекционировали всем двором и использовали в качестве нелегальной валюты, чипсы, леденцы и жевательные конфеты в тубах, пластиковые игрушки, сигареты, презервативы в маленьких коробочках с нарисованными довольными гусарами, ручки Bic, брелки с логотипами дорогих и недоступных иномарок, наклейки на тетрадки, щедро обсыпанные блёстками, игральные карты с напечатанными на них раздетыми дамами вместо привычных королей и валетов и прочая мелочь. Ассортимент был примерно одинаковый, киоски стояли в ряд на главной улице и привлекали внимание и детей, и взрослых.

В Москве в таких ларьках продавали видео– и аудиокассеты, капроновые колготки, украшения из дешёвого, быстро чернеющего на коже металла под серебро, а также матрёшек в виде Клинтона, Ельцина, Сталина и прочих популярных политиков, нарисованных будто рукой карикатуриста. В Москву они приезжали не чаще одного раза в год, проездом к бабушке на Урал. Поезд из их города прибывал рано утром, а состав на Урал под смешным названием «Москва-Караганда» уходил после обеда, и у них оставалось примерно восемь часов на прогулки по Москве. По музеям в те времена никто не ходил, да и музеи представляли из себя печальное зрелище – неуютные, холодные, скучные, с запылёнными экспонатами и скрипучими полами, пахнущие прелой бумагой. В те времена никому не было дела до искусства; туристов, сегодня праздно прогуливающихся по Красной площади и сидящих в летних кафе на бульварах, Москва начала девяностых не привлекала, а сами площади и бульвары были больше похожи на бетонные пустыри, поросшие полевой травой, с разбитыми обесточенными фонтанами в центре, облюбованные голодными голубями и многочисленными бомжами.