Дейрдре-мученица, как ее часто называют, стала символом Ирландии – прекрасной, страдающей от несправедливостей страны, знававшей и счастливые дни, которые, похоже, уже никогда не вернутся. О реальной, живой Дейрдре, прототипе такого количества легенд, что, будь каждая из них камнем, ее погребальная пирамида поднялась бы до самых облаков, мало что известно. Согласно легендам, Дейрдре-мученица покончила с собой, но ее история получила неожиданное продолжение. Коварство Конхобара привело к кровопролитной войне, а допущенные в ее ходе жестокости, в свою очередь, вызвали новые войны. И так по сей день.

Впрочем, вся эта череда несправедливостей и взаимных обид выглядит подозрительно стройной.

Ей-богу, создатель «Плача Дейрдре» был бардом из бардов.

Впрочем, все это я вспомнил потом. Тогда я даже не думал о легенде. Стоило мне лечь на холодный камень, и я почувствовал, как все невзгоды Ирландии наполняют каждую клеточку моего тела. Камень Одиночества очаровывал, словно источник в Буррене. Говорили, что он способен излечивать от ностальгии, поэтому во времена голода и невзгод эмигранты, навсегда покидавшие Ирландию, проводили на нем последнюю ночь на родной земле. Мне же, распростертому на упавшем менгире, казалось, что все страдания, от которых эти люди когда-то избавились, перетекли в мое тело. Каждую их горькую утрату я ощущал как свою. Не в силах справиться с чувствами, я начал всхлипывать и в конце концов разрыдался. Я уже почти не понимал, о чем пела Мэри, хотя ее голос звучал по-прежнему громко. Разобрал я только последние слова:

На этом песня закончилась. Осталась лишь звенящая тишина, гулко отдававшаяся во мне с каждым ударом сердца.

А потом Мэри сказала:

– Теперь, я думаю, ты готов кое с кем встретиться.

Мэри привела меня к какому-то неопределенного вида зданию из шлакоблоков. Она вошла первой. Кое-как преодолев страх, я последовал за ней. Внутри было так темно, что я споткнулся о порог, но потом мои глаза привыкли к недостатку освещения, и я понял, что нахожусь в баре. Не в уютном и приятном пабе, куда приходят пообщаться семьями, где взрослые чинно сидят за кружкой пива, а дети тянут безалкогольные напитки, а именно в баре – заведении, куда мужчины отправляются, чтобы надраться. В воздухе пахло паленым ирландским виски и прокисшим пивом. Сорванную с петель дверь сортира никто не потрудился повесить на место. По-видимому, Мэри была первой женщиной, появившейся в этом странном и зловещем месте за долгое-долгое время.

В полутьме за столиками сидели спиной к двери три-четыре посетителя, а за стойкой стоял тощий мужчина с лицом нездорового цвета.

– Слушаю вас, – произнес он без особого энтузиазма.

– Не обращай на Лаэма внимания, – сказала мне Мэри и снова повернулась к нему: – Что-нибудь приличное выпить найдется?

– Нет.

– Впрочем, мы пришли не за этим. – Мэри кивком показала на меня. – Со мной доброволец.

– Что-то не очень похож.

– Доброволец? – резко спросил я. До меня вдруг дошло, что Лаэм держит руки под стойкой. Настоящий крутой парень спрятал бы там оружие – дубинку или ствол.

– Не смотри, что он американец. Кстати, во многом поэтому он нам и нужен.

– Так ты, значит, патриот?.. – По тону Лаэма было понятно: он меня сразу раскусил.

– Я не понимаю, о чем вы говорите…

Лаэм бросил быстрый взгляд в сторону Мэри и презрительно скривился.

– А-а, ему просто захотелось…

Он употребил ирландское словцо, которое могло означать и «приключения», и «перепихон». Оскорбление было явным, и я сжал кулаки, но Лаэма это, похоже, ничуть не испугало.

– Заткнись! – оборвала его Мэри и повернулась ко мне: – Ты тоже возьми себя в руки. Дело нешуточное… Лаэм, я ручаюсь за этого человека. Отдай ему коробку.

Лаэм наконец вытащил руки из-под стойки. В руках он держал какой-то предмет размером с бисквитную жестянку, завернутый в чистую бумагу и перевязанный шпагатом. Бармен подтолкнул сверток ко мне.

– Что это?

– Одно устройство, – насмешливо ответил Лаэм. – При правильной установке оно способно взорвать весь административный комплекс космопорта Шеннон, не причинив вреда гражданскому населению.

Я похолодел.

– Значит, от меня требуется тайно заложить эту штуку в терминале космопорта, так? – спросил я, впервые за весь месяц отчетливо ощущая, как неестественно и фальшиво звучит мой ирландский акцент.

Выхватив кулон-нейрокомпьютер из-под рубашки, я швырнул его на пол и раздавил каблуком. Вот так!.. Хватит притворяться – пора становиться собой.

– Вы что, хотите, чтобы я проник в здание и подорвал себя к чертовой матери?

– Боже упаси, – спокойно возразила Мэри. – Для этого у нас есть агент. Но он…

– Или она, – поправил Лаэм.

– …Он или она не могут доставить эту штуку внутрь. Наемным служащим из числа людей запрещено приносить с собой на работу любые предметы крупнее карандаша… Это, кстати, весьма красноречиво свидетельствует о том, сколь невысокого мнения пришельцы о наших умственных способностях… В общем, наш агент не может, а ты можешь. От тебя требуется всего лишь спрятать устройство в своей ручной клади. Оно сделано так, что их аппаратура определит его просто как коробку сигар. Как только ты окажешься внутри, к тебе подойдет человек и спросит, не забыл ли ты передачку для бабули. Тогда отдашь ему сверток.

– И всего-то, – вставил Лаэм.

– Когда все произойдет, ты уже будешь на полпути к Юпитеру, – добавила Мэри.

Оба. не мигая, смотрели на меня.

– И не мечтайте! Я не стану убивать невинных людей.

– Не людей. Инопланетян.

– Они тоже ни в чем не виноваты.

– Они оккупанты, которые захватили нашу планету. И ты говоришь, что они ни в чем не виноваты?!

– Вы нация долбаных оборотней! – заорал я, рассчитывая этим положить конец разговору, но Мэри моя вспышка ничуть не задела.

– Да, мы такие, согласилась она. – День за днем мы притворяемся белыми и пушистыми, но по ночам хищник, таящийся в нас, отправляется на охоту. В общем, мы вовсе не барашки, которые только жалобно блеют под ножом мясника. Ну а ты, мой милый? Кто ты – ягненок или волк?

– Он не годится для дела, – подал голос Лаэм. – В коленках слабоват.

– Хватит. Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. – Мэри уставилась на меня своими изумрудными, как трава Ирландии, глазами, и под этим завораживающим взглядом я действительно почувствовал себя беспомощным ягненком. – Это не слабость заставляет тебя проявлять нерешительность, – говорила она, – а глупая обманутая совесть. Я размышляла над этим намного дольше тебя, сокровище мое. Я думала над этим чуть ли не всю свою жизнь. То, о чем я тебя прошу, – дело святое и благородное.

– Я…

– По ночам, когда мы с тобой были вместе, ты клялся совершить для меня невозможное. Нет, не словами, но жестами, взглядом, всей своей любящей душой. Я как наяву слышала все слова, которые ты не решался произнести вслух. Сейчас я прошу тебя исполнить невысказанные клятвы и совершить один-единственный мужской поступок. Если не ради своей планеты, то ради меня…

Я вдруг понял, что за все время, пока продолжался этот разговор, мужчины за столиками не издали ни звука. Никто из них даже не взглянул в нашу сторону. Они просто сидели – не пили, не курили, не разговаривали, только слушали. Они были молчаливы, серьезны и насторожены. Внезапно мне стало ясно, что, если я отвергну предложение Мэри, мне не выбраться отсюда живым.

Значит, выбора у меня нет.

– Я все сделаю, – сказал я наконец. – И… и будь ты проклята за то, что требуешь этого от меня.