Арабы или евреи – всем им нужны иноземцы, иностранные рабочие: тайцы, филиппинцы, китайцы, выходцы из Сомали и Нигерии. И всем им нужен буфер, это межзонье Центральной Станции, старого юга Тель-Авива. Место жалкое, место страшноватое, но более всего – место пороговое.

И он сделает это место своим домом. Своим, и своих детей, и детей своих детей. Евреи и арабы по крайней мере понимают, что такое семья. В этом они похожи на китайцев – и непохожи на американцев с их крохотными семейками, натянутыми отношениями, и все живут отдельно, одиноко… Этого, поклялся Вэйвэй, с его детьми не случится никогда.

На вершине холма он остановился и вытер пот со лба носовым платком, прихваченным специально для этого. Мимо проезжали машины, и повсюду гремела стройка. Он и сам работал здесь, в одном из возводящихся зданий, в составе эмигрантской строительной команды: он, коротышка-вьетнамец, верзила-нигериец и бледный крепыш-румын, общающиеся между собой с помощью жестов, звездного пиджина (хотя в то время это арго и не было столь широко распространено) и автоматических переводчиков, встроенных в их узлы. Сам Вэйвэй работал над внешним скелетом здания, взбираясь по гигантским башням в специальных «лапах» с ловкостью паука, видя с высоты город далеко внизу, и раскинувшееся море, и точки кораблей…

Но сегодня у него выходной. Он копил деньги – что-то высылал каждый месяц семье в Чжэньду, что-то оставлял здешней семье, в которой скоро ожидалось пополнение. А остальное потребуется сейчас – за услугу, что он попросит у Иных.

Аккуратно сложив платок и убрав его в карман, Вэйвэй повел велосипед по дороге к лабиринту троп Старого города Яффы. Там и тут еще проглядывали остатки древнего египетского форта; темнели ворота, подновленные век назад; покачивалось подвешенное на цепях апельсиновое дерево, растущее в тени стен в тяжелой каменной яйцевидной корзине. Вэйвэй не остановился, он продолжал двигаться, пока не добрался наконец до дворца Оракула.

Борис смотрел на восходящее солнце. Он чувствовал себя усталым, опустошенным. Целую ночь он провел с отцом. Его отец, Влад, теперь почти никогда не спал, часами сидел в своем кресле, затертом до дыр, притащенном однажды много лет назад (и день этот кристально ясно отпечатался в памяти Бориса) с величайшими усилиями и не меньшей гордостью с блошиного рынка Яффы. Руки Влада сновали в воздухе, ловя и перемещая нечто невидимое. Доступа к тому, что мерещилось отцу, у Бориса не было. Отец вообще практически ни с кем не общался. Борис подозревал, что «двигает» Влад воспоминания, пытаясь как-то привести их в порядок. Но сказать наверняка он не мог.

Как и Вэйвэй, Влад был рабочим-строителем, одним из тех, кто возводил Центральную Станцию, взбираясь на незавершенное гигантское сооружение, этот космопорт, ставший сейчас почти что отдельной вселенной, без которой уже нельзя представить ни Тель-Авив, ни Яффу.

Но это было давно. Теперь люди живут дольше, но разум стареет по-прежнему, а разум Влада куда старше его тела. Борис двинулся по крыше к углу, где располагалась дверь, прячущаяся в тени миниатюрной пальмы. Уже начали открываться солнечные панели, разворачивая тонкие крылья, чтобы лучше ловить лучи встающего солнца и заслонять растения от дневного зноя.

Много лет назад товарищество жильцов поставило здесь общий стол и самовар, и каждую неделю все квартиры по очереди приносили к столу чай, кофе и сахар. Борис осторожно отщипнул пару листиков растущей в горшке мяты и налил себе чаю. Бульканье льющегося в кружку кипятка успокаивало, а запах мяты, свежий и чистый, гнал усталость. Надо подождать, когда мята заварится. Кружку Борис взял с собой, к краю крыши. Внизу шумно пробуждалась никогда по-настоящему не дремлющая Центральная Станция.

Он отхлебнул чаю и подумал об Оракуле.

Когда-то Оракула звали Коэн, и, по слухам, она имела отношение к Святому Коэну Иных, но никто не мог сказать ничего определенного. Сегодня немногие знают об этом. Ибо вот уже три поколения обитает она в Старом городе, в темном и тихом каменном доме, наедине со своим Иным.

Имя Иного или его опознавательный индекс были неизвестны, что у Иных не такая уж и редкость.

Несмотря на возможные родственные связи, снаружи каменного дома стояла маленькая каменная рака святого Коэна – скромная, с редкой кое-где позолотой, старыми разорванными цепями и теплящимися круглые сутки свечами. Вэйвэй, подойдя к двери, задержался перед ракой на минутку, зажег свечу и возложил подношение – испорченный компьютерный чип из прошлого, приобретенный за бешеные деньги на блошином рынке у подножия холма.

«Помоги мне сегодня достичь моей цели, – подумал Вэйвэй, – помоги объединить мою семью и позволь им разделить мой разум, когда я уйду».

Ветра в Старом городе не было, но от древних каменных стен веяло приятной прохладой. Вэйвэй, которому только недавно вживили узел, постучал в дверь, и та тут же открылась. Он вошел внутрь.

Момент этот неподвижно застыл в памяти Бориса, но одновременно, как это ни парадоксально, бывало так, что угол зрения внезапно и необъяснимо смещался. Воспоминания деда вспыхивали в сознании. Вэйвэй вел себя как исследователь неизвестных земель, идущий на ощупь, повинуясь инстинкту. Он не вырос с узлом; ему было трудно следить за Беседой, бесконечным разговором людей и фидеров, без которого современный человек ощущал бы себя слепым и глухим; и все же он предчувствовал будущее, как куколка ощущает свое созревание. Он знал, что дети его будут другими и их дети тоже, в свой черед, другими, но понимал, что будущего без прошлого не бывает…

– Чжун Вэйвэй, – произнесла Оракул.

Вэйвэй поклонился. Оракул оказалась на удивление молода – или, по крайней мере, молодо выглядела. У нее были короткие черные волосы, ничем не примечательные черты лица, бледная кожа и золотистый протез на месте большого пальца. Вэйвэй даже вздрогнул: это и был ее Иной.

– У меня просьба, – проговорил Вэйвэй. Он помедлил, потом протянул небольшую коробочку. – Шоколад. – пояснил он, и Оракул – или просто показалось? – улыбнулась.

В комнате было тихо. Ему потребовалось какое-то время, чтобы понять, что это прервалась Беседа. Комната, надежное убежище, безопасная зона, была защищена от проникновения мирского сетевого трафика надежнейшими шифровальными средствами Иных. Оракул взяла у него коробку, открыла, осторожно выбрала одну конфету и положила в рот. Задумчиво пожевав, она одобрительно кивнула. Вэйвэй вновь поклонился.

– Пожалуйста, – сказала Оракул. – Садитесь.

Вэйвэй сел. Сел на стул с высокой спинкой, старый и потертый. Наверное, с блошиного рынка, подумал он, и мысль эта вызвала странное чувство: надо же. Оракул покупает что-то у лоточников, как будто она человек. Впрочем, конечно же, она и есть человек. Однако облегчения от этого осознания он отчего-то не ощутил.

А потом глаза Оракула чуть изменили цвет, и голос ее вдруг стал другим, ниже, обрел хрипотцу, и Вэйвэй снова сглотнул.

– Чего ты хочешь попросить у нас, Чжун Вэйвэй?

Теперь говорил Иной. Иной, вживленный в человеческое тело, Слитый с Оракулом. Говорили квантовые процессоры, заработавшие в золотистом пальце… Вэйвэй, собравшись с духом, ответил:

– Мне нужен мост.

Иной кивнул, поощряя продолжать.

– Мост между прошлым и будущим, – пояснил Вэйвэй. – Э… непрерывность.

– Бессмертие. – Иной вздохнул. Рука поднялась почесать подбородок, золото большого пальца соединилось с бледной женской плотью, – Все люди хотят бессмертия.

Вэйвэй покачал головой, хотя отрицать сказанного и не мог. Мысль о смерти, об умирании ужасала его. Он знал, что ему не хватает веры. Многие верили, вера двигала человечеством. Реинкарнация, жизнь после смерти, мифическая Загрузка, так называемый Перевод – не все ли равно, все это требовало веры, которой Вэйвэй не обладал, хотя и нуждался в ней. Он знал, что когда он умрет – он умрет. Петля-Я с опознавательным индексом «Чжун Вэйвэй» перестанет существовать, просто и бесшумно, а мир продолжит вертеться точно так же, как и всегда. Осознавать собственную незначительность – ужасно. Для петли-Я человека характерно чувствовать себя центром вселенной, вокруг которого всё и вращается. Реальность субъективна. И всё же она – иллюзия, ведь личность человека – сложный механизм, составленный из миллиардов нейронов, тонких сетей, почти самостоятельно действующих в сером веществе мозга человека. Срок службы этого механизма можно увеличить искусственно, но сохранить его навсегда – увы. Так что – да, подумал Вэйвэй. Он желал получить нечто суетное, но реальное. Глубоко вздохнув, он сказал: