Месяц бабушка пробыла в больнице, потом ее состояние стабилизировалось, и нас выписали. Она не двигалась, почти не говорила, но врачи утверждали, что она все понимает, потому что инсульт пощадил зоны, ответственные за восприятие и мышление. Еще врачи говорили, что если бы мы обследовались полгода назад, то это можно было бы предотвратить. Мама себе места не находила потом: все не могла себе простить, что мы столько ждали непонятно чего.

Пока бабушка была в больнице, мама, разбирая ее бумаги в поисках каких-то документов или выписок, нашла завещание. Это была тетрадочка, на которой было написано «Вскрыть в случае моей смерти или парализации». Там лежали скопленные бабушкой деньги – на похороны, еще там было написано, чтобы ее похоронили рядом с дедушкой – нам это показалось удивительным, поскольку они расстались очень давно и бабушка всю жизнь была очень сердита на него, а вот похоронить себя завещала рядом… И еще там было написано, что если ее парализует, чтобы мы наняли сиделку, а сами за ней не ухаживали, чтобы мама ни в коем случае не бросала работу, а я чтобы, наоборот, работу нашла и дома не сидела со своими малолетними учениками. Еще там бабушка почему-то просила у нас с мамой прощения, особенно у меня. Мы толком не поняли, за что и почему, но обе очень заплакали тогда… Мы вообще не знали на тот момент, выживет бабушка или нет. Это только недели через две врачи сказали нам, что не знают, хорошо это или плохо для нас, но у нашей бабушки сильный организм, и она может прожить в таком состоянии еще несколько лет. Мы так удивились и вместе подумали, что конечно это хорошо! Это же все равно лучше, чем бы она умерла.

С самого моего детства я была уверена, что моя бабушка – добрая волшебница и умеет творить замечательные чудеса, только скрывает это от нас по какой-то грандиозной причине типа священного обета молчания или великого неземного запрета на разглашение ужасной тайны. Это ощущение вернулось ко мне, когда мы с мамой пытались ослушаться бабушкиного завещания и стали сами за ней ухаживать. Во-первых, бабушка нам сопротивлялась и не помогала, а лицо ее суровело, когда кто-то из нас оставался дома с ней сидеть. Мне, по крайней мере, так казалось, хотя мама говорила, что ничего такого не замечает. Во-вторых, мой педагог Нелли Жоресовна снова позвонила мне и сказала, что ее очень хорошие знакомые, даже почти родственники из Франции, о которых она ничего не слышала уже тридцать лет, а то и больше, прислали ей письмо, в котором много замечательных цветных фотографий и сообщение, что они теперь ведут бизнес в России и предлагают ей с ними встретиться и поговорить о возможной совместной деятельности.

Я в тот день нарядилась как дура, то есть не нарядилась вовсе и даже не сделала прически. Сидела как серенькая мышка, едва не прибитая мышеловкой, и помалкивала, мечтая только об одном – чтобы все это скорее кончилось и мне позволили уйти из ужасного ресторана, где официанты, будучи, вероятно, гораздо более состоятельными людьми, чем мы с мамой, высокомерно подходили ко мне и предельно фальшиво, но изо всех сил выражая любезность, коротко интересовались, почему я ничего не ем из того, что мне приносят, предлагали заменить блюдо, если что-то не так, потом подогреть, потом предлагали какой-то особенный десерт… Я в основном стараюсь ко всем относиться хорошо, но здесь почему-то я рассердилась. Так они были некстати со своими вопросами, с таким деланным огорчением, что я стала ненавистницей всех болтливых официантов. Я вообще старалась на них не смотреть, а полные язвительной учтивости вопросы пыталась игнорировать, если такая возможность представлялась, или отвечать на них вежливо, спокойным тоном, но строго и односложно.

Возможно, я так и просидела бы весь вечер, но зашел разговор о Флобере, а именно о его «Госпоже Бовари», разговор завела мой педагог, а господин Бенаму сказал, что он не в восторге от этого романа и вообще не очень помнит, к своему стыду, о чем он. Нелли Жоресовна перевела свой лукаво-вопросительный взгляд на меня и кивнула мне так поощрительно… Я не смогла сдержаться. Одно время это был мой любимый роман, я ложилась в постель и просыпалась с этой книжкой, когда мне было всего шестнадцать, читала его, конечно, в оригинале. Там столько всего тончайшего, чего и передать-то невозможно современным языком… Про любовь, изломанную такую и несчастную, про надежду, которой долго-долго может жить человек, про душевное страдание, которое сильнее, чем смертельные муки… Я увлеклась и говорила этому Бенаму о своих любимых эпизодах, разъясняла ему, о чем это было сказано, когда он не понимал, и он постепенно увлекся, стал меня слушать, говорил, что теперь обязательно перечитает, а я ему убедительно посоветовала сделать это незамедлительно и храбро заявила, что это счастье – читать пофранцузски такие книги и преступление – лишать их себя. Он потом смеялся и сказал мне, что если смогу полюбить их продукцию так, как я люблю Флобера, то буду звездой коммерции с моей убедительностью, красноречием, темпераментом и восхитительными великосветскими манерами. Я сначала все это приняла за шутку, немного даже обиделась за Флобера, которого этот человек сравнивал с каким-то там товаром. А он, оказывается, не шутил, а пригласил меня приехать к ним во Францию, чтобы я лучше их узнала и полюбила.

Это было не просто неожиданно, а более чем неожиданно.

Я думаю, никому не нужно объяснять, как мне хотелось во Францию и сколько лет мне уже этого хотелось! Бенаму пригласил и меня, и Нелли Жоресовну, но меня как потенциального сотрудника, а Нелли Жоресовну просто как дальнюю родственницу. Он сказал, что в Москве у него уже имеется маленький офис, но это совершенно техническое место, где работают всего два человека – секретарь и технический менеджер по продажам. А мне он предложил очень интересную работу, я, по его замыслу, должна была устраивать разные мероприятия с целью, чтобы побольше людей, в первую очередь состоятельных людей, имеющих отношение к светской и публичной жизни, узнали об их замечательной продукции и захотели ее покупать. Оказывается, фирма Бенаму производила роскошные ткани. Господин Жульен рассказывал о тканях pret-a-porter и тканях haute couture, тончайших, невесомых и воздушных, с ручной вышивкой и специальными эффектами. Строгие классические ткани из тончайшей шерсти, ткани из хлопка, из льна, из вискозы, шелк, жаккард – и все это для самой изысканной публики и самого замечательного качества. Он сказал, что количество наименований их продукции измеряется тысячами, имеются ткани самых разнообразных составов и плотностей, но если понять главный принцип, то эти классификации несложно разместить в голове. Еще господин Бенаму пояснил нам, что у их компании нет цели одурачить людей и заставить их покупать бесполезную или некачественную продукцию. Цель совершенно противоположная – чтобы человек мог узнать, почувствовать, какие замечательные ткани теперь существуют и насколько они комфортные и красивые, какие замечательные вещи из них можно было бы сшить, и как прелестно люди смотрелись бы в такой одежде. Мне так это понравилось, что не придется никого обманывать! До разговора с Бенаму я, честно говоря, думала, что торговля – это всегда лукавство и всякие там некрасивые технологии внушения. Мне было бы очень тяжело заставить себя ими заниматься, а здесь – ничего подобного! Просто нужно рассказать людям о замечательном продукте правду, так, чтобы они не отмахнулись от тебя, принимая за очередного лгунишку, а потом сами решили, нужно им это или нет.

Мне так жалко было, что мы сначала сидели и ни о чем таком не разговаривали, а просто обменивались любезностями, а я сердилась на официантов. Теперь, после нашего разговора, когда я поняла, что от меня нужно, и Бенаму пригласил нас с Нелли Жоресовной во Францию, я всех официантов снова полюбила и съела десерт.

Бенаму спросил, что я думаю по поводу его предложения, и внимательно, без всяких светских улыбочек посмотрел мне в глаза. Где-то даже с тревогой посмотрел, он, возможно, беспокоился, что я откажусь или не смогу, а мне стало совершенно невыносимо от его тревоги и беспокойства. Такой хороший человек, и я заставляю его переживать! Еще минуту назад я собиралась сказать, как меня и учила Нелли Жоресовна, что его предложение меня заинтересовало, но мне нужно еще подумать, так как придется отменить кое-какие свои текущие дела… и в таком духе немного подпустить туману. Но я не смогла после этого его взгляда. Я в одну секунду поняла, что он, наверное, всю жизнь слушает такие ответы, напуская на себя важность и пытаясь придать себе больше значимости, и он с беспокойством ждет, как я себя поведу, останутся ли между нами честные и искренние взаимоотношения, начавшиеся у Флобера и приблизившиеся к вопросам денежным, сломается ли теплое отношение и уступит место неинтересно расчетливому и банально прагматичному? Нет! Нет и нет! Я не хочу быть как все и не хочу ничего на себя напускать!