Восстановление университета после разгрома 1821 г. происходило долго и болезненно, но, как отмечал профессор С. В. Рождественский, «труднее всего было восстановить… философско-исторический факультет, гнездо вредоносных наук – философии и естественного права», он оказался «наиболее отсталым из всех» [Рождественский (ред.), 1919, с. LXXXIII, LXXXV]. После ухода Балугьянского, а вслед за ним его ученика М. Г. Плисова, который был уволен в 1822 г. за поддержку профессоров, подвергшихся опале, политэкономию в университете вплоть до 1835 г. стали преподавать непрофессионалы типа Н. И. Бутырского и А. Н. Никитенко. При этом Бутырский особенно отличался верноподданническими настроениями. Политэкономию он читал с 1821 г. по А. Смиту с прибавлениями из Ж.-Б. Сэя и других авторов, но в конечном счете вернулся к преподаванию словесности, причем делал это «в духе стародавней схоластической традиции, лишенной уже всякой научности» [Рождественский (ред.), 1919, с. LXXXVI]. Как отмечал еще в 1870 г. профессор В. В. Григорьев, этот курс он «читал небрежно, и его лекции, доставляя слушателям существенного и полезного весьма немного, весьма много приучали к напыщенности и переливанью из пустого в порожнее» [Григорьев, 1870, с. 73]. Можно предположить, что если таким образом Н. И. Бутырский проявил себя в преподавании науки, где он считался профессионалом, то преподавание совершенно чуждой ему политэкономии было поставлено по крайней мере не лучше.
В 1835 г. утвердили новый университетский устав, который фактически отменял права «университетской автономии», закрепленные общеуниверситетским уставом 1804 г. И не случайно он был назван П. Н. Милюковым авторитарным (см.: [Милюков, 1994, с. 300]). В соответствии с уставом 1835 г. университет стал рассматриваться в основном как учебное, а не учебно-научное учреждение. Это был серьезный шаг назад по сравнению с общеуниверситетским уставом 1804 г., который требовал обеспечения органического единства учебного процесса и научных исследований. Что касается кафедры политэкономии и статистики, то она была переведена с юридического факультета на историко-филологическое отделение философского факультета, что отражало стремление власть имущих в максимальной степени удалить указанную кафедру от исследования актуальных теоретико-экономических проблем, имевших ярко выраженное политическое звучание, направить научные исследования российских экономистов в русло академизма.
В новых условиях российские университеты оказались слишком слабыми, чтобы самостоятельно воспроизводить кадры профессоров и преподавателей. Для их подготовки приходилось направлять выпускников российских университетов на своеобразную стажировку в иностранные, в основном германские, университеты, а также в специально для этой цели созданный Профессорский институт при Дерптском университете. Прошедшие столь серьезную подготовку молодые профессора, как правило, владели знаниями в соответствующих науках на европейском уровне, что, конечно, способствовало повышению качества преподавания. Некоторые из них пользовались особой популярностью в студенческой среде. Например, В. С. Порошин, сменивший в 1835 г. Н. И. Бутырского в должности профессора кафедры политэкономии и статистики, по словам его биографа, «официально… читал политическую экономию по сочинению Шторха… Но… при своей обширной начитанности, знакомил слушателей со множеством других вопросов, соприкасавшихся с главным содержанием его лекций, и обращал внимание студентов на возникавшие в то время в Западной Европе учения социалистических школ в сфере политической экономии. Несмотря на полное отсутствие красноречия, Порошин сделался скоро любимейшим из профессоров, благодаря разнообразности его образования, гуманистическим тенденциям, а главное – благородству своего характера. По словам П. А. Плетнева (ректор университета с 1840 по 1861 г. – Л. Ш.), студенты привыкли приходить в аудиторию Порошина с приятным ожиданием услышать что-нибудь научно-любопытное и выходить оттуда с новыми мыслями, каждый раз глубоко обдуманными и полными многоразличного приложения к общественной жизни» [Майков, 1905, с. 578].
В 1843 г. на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета открывается так называемое «камеральное отделение», призванное готовить чиновников и хозяйственников. В блоке экономических дисциплин основное внимание теперь уделялось изучению государственных финансов, форм государственного регулирования экономики, экономике отдельных отраслей. Впрочем, здесь преподавалась и политическая экономия. Все же в Николаевскую эпоху эта наука, как и философия, была не в чести у власть имущих, которые очень опасались (и не без оснований), что ее изучение будет способствовать росту вольнодумства и оппозиционных настроений в среде студенческой молодежи. Преподавание политэкономии было обставлено особенно суровыми ограничениями в 1848 г., когда многие европейские страны захлестнула волна революций. Министерство народного просвещения исходило из того, что изучение этой науки чревато различного рода злоупотреблениями.
Горлов Иван Яковлевич (1814–1890)
Источник: https://bioslovhist.spbu.ru/histschool/1466-gorlov-ivan-yakovlevich-2.html
С воцарением Александра II в 1855 г. начался период реформ, которые коснулись и университетского образования. В соответствии с новым уставом, принятым в 1863 г., университетам была предоставлена автономия. Профессорам стало легче публиковать свои сочинения. В 1847 г., после неожиданного ухода из университета В. С. Порошина, для преподавания политэкономии в Санкт-Петербургском университете был приглашен казанский профессор Иван Яковлевич Горлов. Тот факт, что в столице не нашлось ни одного человека, которому можно было бы поручить чтение лекций по политэкономии в университете, свидетельствует о весьма серьезном отставании в этой сфере научных исследований, что было следствием той политики, которую проводило министерство в эпоху царствования Николая I.
И. Я. Горлов был первым профессором Санкт-Петербургского университета, написавшим учебник под названием «Начала политической экономии». В качестве эпиграфа он избрал высказывание Монтескье: «Je n’ai point tiré mes principes de mes prejugés, mais de la nature des choses» («Я не вывожу мои принципы из моих предположений, но из природы вещей») [Горлов, 1859, титульный лист]. Действительно, предметом исследования в двухтомном трактате были, как писал сам ученый, «естественные законы экономии народов» [Горлов, 1859, с. II]. К числу этих законов он относил прежде всего принцип невмешательства. Правда, как справедливо отмечал профессор Н. К. Каратаев, «если во Франции XVIII в. этот лозунг имел определенное антифеодальное содержание, то в России середины XIX в. он использовался либеральными экономистами для охраны феодальной земельной собственности, для невмешательства в земельные дела помещиков и предоставления им свободы при определении своих взаимоотношений с крепостным крестьянином» [Каратаев, 1958, с. 421–422]. Хотя экономические воззрения И. Я. Горлова и претерпели определенную эволюцию, особенно под воздействием реформ, которые проводил Александр II, в целом он неизменно защищал интересы помещиков, за что был подвергнут суровой критике Н. Г. Чернышевским. В то же время он выступил как идеолог буржуазных реформ в области промышленности, транспорта, финансов. Горлов признавал хозяйственные особенности России и считал совершенно необходимым для теоретика использовать экономическую теорию для решения практических задач хозяйственного развития страны. Он хорошо знал как современную ему европейскую экономическую мысль, так и экономику России, хорошо читал лекции, и студенты это ценили. По словам Ф. Н. Устрялова, одного из студентов Горлова, «читал <лекции> достаточно интересно и обладал даром cлова. Но все желания его придать более общий смысл преподаваемому предмету разбивались о тесные рамки, в которые в то время была поставлена “Политическая экономия” как наука. Она подвергалась такому строгому преследованию, что некоторые отделы ее были или совершенно исключены, или же преподавались в кратких, отрывочных заметках. Не только было запрещено говорить о новейших теориях и системах, не только строжайшему остракизму подпали доктрины Фурье и Сен-Симона, но даже о Мальтусе и Росси следовало выражаться крайне осторожно» [Устрялов, 1884, с. 125].
