- Надо ее чем-то заткнуть, - сказал Пьер и сдернул со стола желтую скатерть и прикрыл ею Платона.

- Посмотрите-ка! -позвала всех Фора к столу. - Видите, рукой Скалигера написано: "Идите все ко мне, в Россию-остров. Ко мне, мои фантомы и друзья".

- Так кто же из нас фантом, а кто друг? - спросил Жакино и посмотрел на Пьера. - Наверно, мы, ведь мы из пятнадцатого века. А вы в каком?

- Мы, - задумавшись, ответила Фора, - вообще вне любого века, но знаем, что такое Россия-остров. Это страшная страна. Вне ее -сходишь с ума, внутри ее - претерпеваешь страшные мучения. И выбора нет. Такого выбора не было и у Скалигера, или по-вашему, Бордони. Я никогда не понимала Юлия, - продолжала говорить страстно и увлеченно Фора, - я думала, что он бредит, оставаясь наедине с самим собой, то теперь я многое осознала: не там родина, где сердце и плоть, а там, где ум и безумие. Вот его безумие постоянно находится на острове-Россия. Там его должны окружать созданные им фантомы, которые стали вдруг страшными реальностями.

- Вы готовы помочь мне в борьбе с ними?

Жакино и Пьер замялись. Они не думали, что спустя пятьсот лет им придется иметь дело с каким-то Скалигером, да еще с его врагами, суть которых была им неясна и чужда.

- Девочка! Ты все время очень много говоришь, а подошла к нам и привела нас к себе вместе с подругой с одной целью - порезвиться. Если этого не получается, то мы уходим. Нам и случившихся приключений хватает.

- Надо кончать с этими наполеонами, - резко высказалась Анела и нажала кнопку, которая скрывалась за портьерой. Место, где стояли Пьер и Жакино, распахнулось и они рухнули в подвал с криком и проклятьями.

- Вы правильно поступили с этими образинами, - послышался голос. Фора и Анела обернулись на дверь. В ней стояла Николь и улыбалась.

- Вы ищите Скалигера, а я ищу Бордони. Их разделяют века, но это не имеет никакого значения. Скалигер и Бордони - одно лицо. Только Скалигер безумно болен. Я знаю это, и своей болезнью он заразил вас всех. Вы не понимаете - кто вы! Я - фантом, я произведение Жана Понтале. Я спасла Скалигера и выпустила его к вам. Но не учла его богатого воображения: его фантазии заменили ему реальность.

- У тебя лиловые ноги, сука, - разозлилась Фора. - И не тебе нас учить: что мы понимаем, а что нет. Да, мы живем в мире болезненных фантасмагорий, мы порой не ощущаем, где заканчивается "Я" и где начинается "МЫ". Но я, по крайней мере, знаю, что такое любовь.

- И я тоже знаю, - откликнулась задумчивая Анела.

- Девочки, вы еще глупенькие, и не можете оценить то, что я вам сейчас говорю. Вами владеет страсть, а Скалигером, я повторяю, овладело безумие, и только мы его сможем спасти, или его всю жизнь будут преследовать кошмары.

- Но разве ты не кошмар? - спросила Фора. - Ты, с лиловыми ногами, да еще из пятнадцатого века! Это что? "Спокойной ночи, малыши"?

- Мир не так сложен, как ты полагаешь. И ты можешь оказаться в пятнадцатом и двадцать пятом веке, если я захочу. Но захочешь ли ты? Ведь там не будет безумия Скалигера. Да вот вам Алексей Федорович все объяснит. Он, кстати, из вашего времени.

80

Скромный старичок в шапочке на круглой голове, подслеповатый, вошел в комнату, где разыгрывались плотские и интеллектуальные побоища. Он сел на кресло, осторожно пододвинутое ему Николь, и начал говорить: "Семантика жизни такова, что ее силлогизмы никогда не смогут быть вскрыты ни в будущем, ни в прошлом. Все уходит со временем: речь, мысль, дефиниции, остается в ушах мелькнувший звук, который тоже держится всего лишь какое-то мгновение. Мы живем в обреченном времени. Нам говорят, но мы не слышим. Нам говорят, что скоро конец, что не надо торопиться к этому концу, но мы постоянно и настойчиво жаждем дойти во всем до сути. А это - гибельный и античеловеческий процесс. Все, на что способна голова человека, - это запомнить и воспроизвести. Мозг - ленив и не любит творить, он любит повторять. Поэтому все повторяют друг друга. Христос повторяет Будду, его повторяет Мухаммед и так далее. Первое слово было за безумием. Его-то и сказал именно Скалигер. А подобное слово может быть приложимо только к определенной этнографии, каковою вы и являетесь. Надо не любить, надо не желать, надо учиться сопонимать, сочувствовать, в этом только соитии благо. Ваши организмы - это большие раковины, в которых бьется шум жизни, в которых скрываются символы, числа, имена; расслышит их только Скалигер.

Алексей Федорович умолк и вышел, поднявшись с кресла, из комнаты. Фора и Анела поняли только одно из его речи: Скалигер в опасности, потому что он один такой на свете, он, создавший неведомый мир и ведущий его за собой.

- Где он? - обратились они к Николь.

- Не волнуйтесь, я вам покажу Только выпустите из подвала Жакино и Пьера.

Фора опять дернула за портьерой, и из подвала выскочили голые Жакино и Пьер.

- Одевайтесь! - грозно сказала Николь. Те без лишних слов выполнили ее приказ.

- А что с этими? - спросила Фора.

- Они оживут, и мы их еще не раз встретим, - усмехнулась Николь.

81

Милая сексуальная Грета, как мне не хватает тебя, как мне не хватает твоей нелепости и раскованности, твоего неистощимого секса, который свидетельствует лишь о твоей поразительно могучей жизненной энергии и любви к окружающим объектам: будь то человек, зверь, растение. Где ты, Грета? Мои лекции в Германии кончились, ты выбежала из кафе после случившегося с негром Ликанацем, и я тебя больше не видел. Кого ты сейчас соблазняешь своей кошачьей попкой и о кого трешься своим милым беленьким личиком? Мне так плохо в этой темнице, где меня гложут, где некая Лапа произносит гадкие вещи, а генерал-колобок грозит неимоверной казнью. Возможно ли это в Германии? Конечно, нет. Цветущий край стабильного покоя, стабильных мошенников и в меру культурных воров. И какое пиво! Эх, сейчас бы пивка!

- Чего захотел? - проскрипел Лапа.

Я не обратил на него внимания. По мне уже давно что-то ползало и усердно чавкало. Тело мое уменьшалось. Чтобы разглядеть все же, что происходит, я снял с левой руки лайковую перчатку, и вместо ладони обнажился узкий клинок пламени. Я нисколько не удивился тому, что увидел. По моему телу ползал Ликанац, только в другом обличье: был он толстый, гладкий, похожий на большую гусеницу с зубами, да к тому же еще улыбающуюся. Увидел его и Лапа.

- Ну и мерзость! - воскликнул он.

- Это мой давний знакомый, - успокоил я его.

- А что же он нас жрет?

- Его куда направят, то он и делает. Хочешь - на тебя направлю?

Лапа испуганно задергался. Я повнимательнее его разглядел. Да, руки были мохнатые и сильные, лицо тоже напоминало моего недавнего собеседника из Германии. "Ба, - подумал я, - а это Карл Вениаминович Стоишев! Бухгалтер".

- Вот мы с вами и встретились, Карл Вениаминович! Вы рады?!

- Я вам всегда говорил, Скалигер, что числа определяют бытие, а не имена или слова. Теперь вы мне поверите?

- Почему я это должен сделать?

- Потому что у вас, кроме руки и головы, почти уже ничего не осталось.

И в самом деле, Ликанац незаметно и не больно почти всего меня обожрал. Я был в таком окоченевшем состоянии, что не заметил, как превратился в обрубок. Слезы наполнили мои глаза. Как жить? Что делать?

- Вопросы, которые вы задали сами себе, менее всего должны вас беспокоить. Вы придумали фантомов, теперь здесь же они воссоздадут вас. Успокойтесь.

В голосе Карла Вениаминовича звучала надежда.

Наевшийся Ликанац отполз в сторону и начал преображаться: сначала в негра, потом в андрогина, потом в официанта. Как только он стал официантом, я крикнул ему: "Остановись!". Ликанац послушно замедлил и остановил свои превращения.

- О, Скалигер! Я вас узнал.

- Да ты же меня всего объел, подлец ты этакий!

- Не тревожьтесь. Ваш напарник пугает вас напрасно. Через некоторое время вы все получите обратно и в лучшем виде.

- Если бы не моя рука, я бы тебя не то, чтобы не узнал, но и не увидел.