Мужчин заметила не только я, женщины радостно засуетились, стремясь узнать у них последние вести, но Гимли зычно перекрыл все голоса, заявив, что прежде всего желает дослушать до конца сказку о своих сородичах. Наверное, я — та ещё вредина, но продолжила рассказ, лишь когда гном разрешил Эйовин промыть и забинтовать кровоточащую ссадину на его лбу. Как выяснилось, кто-то из вражин сумел раскроить ятаганом эреборский шлем, но не чугунную головушку хозяина. Под тёплым взглядом Эйомера мне было трудно рассказывать детям о коварстве злой мачехи, отравленном яблоке и принце. Он словно хотел сказать, что выполнил своё обещание, а я, краснея, смотрела то на огонь, то на каменный пол, и едва подбирала слова, чтобы описать хрустальный гроб и снятие страшных заклятий поцелуем.

========== глава 16. Когда сбываются страхи ==========

Крепко удерживая рукой поводья Талы, обнимая сидящую впереди в седле сонную малышку, ту самую, что в ночь битвы просила об играх, я вглядывалась в показавшиеся впереди стены Эдораса. Сердце сжималось от радости — мы возвращались домой. Не знаю, откуда взялась мысль о доме, но она была такой светлой, а происходящее казалось таким правильным, что губы невольно подрагивали в улыбке. Каждая мечтательная толкинистка грезит исключительно о прекрасных чертогах эльфов или, на худой конец, о Минас-Тирите, но для меня, случайно попавшей в этот чужой мир девчонки, не было места роднее, чем королевство упрямых, прямолинейных и часто грубоватых рохиррим. Конечно, я нигде не была кроме Марки, но почему-то и не хочется. Мне достаточно чистого холодного воздуха степей, моей Талы и маленькой комнатки на третьем этаже Медусельда. Чтобы быть счастливой, на самом деле не нужны дорогие платья, смартфоны и интернет без ограничений, хотя прокатиться на своей Ауди я бы не отказалась, но гораздо важнее дружба Эйовин, радость детей, которые теперь от меня не отходят и на шаг, ожидая новых сказок, шуток и потех, и, конечно, Эйомер. От одного воспоминания о его поцелуях душа трепетала, щёки заливал жаркий румянец, и хотелось понять, осмыслить, было ли это на самом деле, не показалось ли? Его объятия были слишком крепкими, руки сжимали так сильно, что, наверное, добавили синяков на и без того повреждённой ссадинами и ушибами коже, а сам он столь высок, что приходилось задирать голову, чтобы заглянуть в серые, как предрассветный туман, глаза. Неужели я в самом деле что-то значу для него? Чувствует ли он что-то, хоть отдалённо напоминающее тот пожар, что разбудил в моём сердце? В то утро после сражения он так ласково смотрел, улыбнулся, словно никогда не ругал, а потом ушёл. Я же была так измучена, что просто уснула у огня, прижимая к себе задремавшую под слова сказки девочку. Долгий, густой сон рассеялся лишь к вечеру, когда Эйомер вместе с Конунгом, Гэндальфом, участниками Братства и отрядом воинов уже отбыл в Изенгард. Я скучала по моему витязю, это чувство было таким новым и необъяснимым, оно обернулось мучительной тоской, которая не отступала ни на шаг все те дни, что мы занимались раненными, а затем возвращались в столицу. Сердце томилось от желания увидеть Сенешаля, и всё же полнилось страхом: вдруг всё только показалось? Вдруг это было только минутным порывом, а теперь, когда битва позади, Эйомер просто отвернётся, словно ничего не было, или, хуже того, будет груб в своей привычной манере?

Кутаясь в плащ и укрывая его краями задремавшую Уину, я терялась, металась в своих сомнениях, не зная, что ждёт впереди. Возможно, стоит попытаться потушить пыл чувств, пока не натворила глупостей? Ведь кто я такая в самом деле? Лишь обычная девчонка, даже не красивая по роханским меркам. Здешним мужчинам нравятся высокие, статные, пышнотелые девушки, чтобы кровь с молоком и волосы золотистые. Мои худоба и маленький рост вряд ли могут привлечь, как и тёмные кудри. Нет во мне ничего, чтобы понравиться Эйомеру; это в своём мире я считалась симпатичной, а здесь, даже если начну есть за троих, маленькая грудь больше не станет, да и бёдра вряд ли округлятся. Веки защипало от непрошеных слёз, стараясь сдержать их, я устремила взгляд на стоящее в зените солнце. Можно ли думать о подобных глупостях? Все эти четыре дня сердце переполняли волнение и радость, а теперь, когда встреча с Эйомером совсем близко, в него закрались сомнения, побороть которые нет никаких сил. Возможно, Сенешаль лишь раскаивался в том, что запер меня в темнице, и не чувствовал ничего более? Стоит лишь вспомнить о том, сколько раз он обвинял меня в пособничестве Саруману, как жестоко повёл себя, когда я пришла предупредить о вероломстве Гнилоуста, чтобы понять, что страх не беспочвенен, и у меня есть причины бояться. Он ведь не доверял мне, допускал мысль о том, что могу отравить его, и даже заставил попробовать пирог, который я ему тогда принесла. Вдруг его поцелуи лишь шутка, очередной злой урок или часть наказания, за которым последует лишь жестокая насмешка? Если бы Эйомер поговорил со мной тем утром! Но такой возможности не было, я была слишком измучена, да и он не меньше, к тому же долг звал его отправиться вместе с Конунгом в Изенгард. И всё же, несмотря на жёсткий характер витязя, я знаю, что он не способен на подлость, и значит, должна ему верить. Только как перебороть страх, который чёрной змейкой забрался в сердце?

— Дети любят тебя, — голос подъехавшего на пегом скакуне Эрвина вырвал из горьких размышлений. Ответив на улыбку молодого воина, я скинула капюшон, надеясь, что гуляющий в степи ветер унесёт с собой абсурдные мысли и вернёт душе покой. — Ты будешь хорошей матерью.

— Если найдётся тот, кто решится это проверить, — от его слов кольнуло в груди. — Многие видели меня с мечом и теперь смотрят косо и даже сторонятся.

— Хочешь, я скажу им, что ты уже всё осознала, и впредь этого не повторится?

— Скажи, что пока не закончатся войны, и последний орк не сгниёт в земле, я не расстанусь с оружием.

— Что ж, значит нужно поскорее расправиться с этими тварями, — в голубых глазах Эрвина мелькнул лукавый огонёк. — Обещаешь переплавить тогда свой меч в чашу?

— Нет, на стенку повешу, — только теперь поняв, что юноша ничуть не расстроен моими словами, я насторожилась. — Эрвин, мне слишком мало лет, направь свой пыл в адрес более взрослой девицы.

— Зачем? — похоже, он действительно не понял намёка, ну или умело сделал вид, что не понял.

— Ты нервируешь мою лошадь, — натянув поводья, я погладила по лоснящейся шее недовольно всхрапнувшую Талу. Кобыла уже не в первый раз выражала крайнюю неприязнь к жеребцу воина.

— Тебя тоже?

— Пока нет.

Нарочито громко рассмеявшись, Эрвин отъехал к скакавшим впереди нашего каравана витязям. Оставалось лишь вздохнуть с облегчением: возможно, теперь он даст мне хотя бы недельную передышку и прекратит свои если не ухаживания, то намёки на них. Сама я видела в воине лишь друга, который весьма оригинально сумел защитить в трудную минуту, но он, похоже, претендовал на нечто большее, поэтому стоило сократить общение до минимума.

— Это твой жених? — сонно спросила завозившаяся у меня на коленях Уина. — Я вам помешала? Когда к моей сестре приходит жених, она всегда велит, чтобы я не путалась под ногами. Вон он, — девочка указала пальчиком на одного из охранявших нас витязей, — Равитор.

— Нет, мы с Эрвином просто болтаем иногда, он хороший друг.

— А кто твой жених?

— У меня его нет, — улыбнувшись непосредственности младшей дочери оружейника, я коснулась её мягких рыжевато-пшеничных волос.

— Значит скоро появится. Мама говорит, хоть ты и мала, как пигалица, кто-то из воинов в жёны всё равно возьмёт, у нас незамужних девиц мало.

Покраснев от того, что рохирримки уже обсуждают замужество, о котором у меня даже помыслов не было, я не нашлась с ответом. Оставалось утешать себя мыслью о том, что у Уины три старших сестры, две из которых уже сосватаны, поэтому в доме, наверное, только и говорят что о свадьбах. Чувствуя невольное раздражение от того, что столь интимные вещи, как материнство и брак, обсуждаются здесь как само собой разумеющееся, я сжала ногами бока Талы, побуждая её быстрее скакать к городу. Кобыла, довольно заржав, припустила вперёд, она любила быструю езду, и сейчас наши желания совпадали.