– Я сам тут переходил недавно, в самом глубоком месте было – во! – проводник показывал рукой чуть ниже пояса и даже умудрился пошутить: – ну, чуть подмочимся – велика беда, на такой жаре – одно удовольствие! И дно крепкое – коней запросто выдерживает. Все я проверил!

Можно было, конечно, постоять, выждать, может, новгородцы сами в воду полезут. Но те, судя по всему, и не собирались этого делать: дразнили и ругали противника лишь в полной уверенности, что он не решится напасть на них, чувствовали себя за водной преградой в полной безопасности.

Заметил Холмский и небольшое преимущество, которое даст ему немедленный бой: высокое, еще яркое солнце, понемногу скатывающееся к горизонту, светило противнику прямо в глаза, ослепляя его, – при атаке это преимущество немалое. И Холмский решился:

– Други мои! – прогремел его зычный голос, обращенный к дружине.

Народ на обоих берегах мгновенно затих. Князь поднял вверх руку с мечом – весь полк, расположившийся на пологом берегу реки, прекрасно видел его статную, словно слившуюся с конем фигуру в сияющих на солнце доспехах.

– Други мои, – еще раз громко повторил князь Даниил. – Пришло время послужить государю и Отечеству! Не убоимся ни тьмы мятежников, ни препятствий! За нас правда и Господь Вседержитель!

Он развернул своего коня и первый направился к воде. За ним с криками и возгласами «ура!» бросились его воины с поднятыми вверх рожанцами для стрел, рогатинами, копьями, мечами.

И вдруг свершилось чудо – это почувствовал и сам князь Холмский. Вода в реке только замочила копыта коня и при дальнейшем движении стала лишь чуть глубже. Дно словно поднялось на поверхность, обратив реку в большую лужу, и воины великокняжеские шли по воде, как сам Христос Спаситель. В оторопевших от неожиданности при виде небывалого чуда, замерших от ужаса и страха новгородцев полетели многочисленные стрелы. Передние кони, раненные их жалами, вздымались от боли вверх и сбрасывали неопытных седоков на землю. Малодушные вояки, не знавшие прежде сражений, в испуге ринулись назад, в тыл, подальше от берега, и начали давить густо стоящих за их спинами товарищей, еще толком не понявших, что же произошло.

Ужас объял новобранцев. Их более опытные воеводы пытались как-то поправить положение, кричали, требовали повернуть коней назад, к бою, но люди, только что столь храбро и решительно извергавшие проклятия в адрес противника, уже превратились в обычных плотников, сапожников, гончаров и пахарей, заглянувших в лицо смерти и вовсе не желавших отдаться ей. Они бежали прочь от нее, побросав оружие, затаптывая конями друг друга. Им везде мерещился безжалостно секущий саблей и колющий копьем противник. «Москва! Москва!» – раздавались душераздирающие вопли на огромной площади в двенадцать верст. Воины великокняжеские и действительно не терялись: секли, рубили почти не оказывающего сопротивление врага, преследуя его и разя без жалости, забирая в плен молящих о пощаде. Весь бой продолжался не более часа, после чего москвичи начали собирать к берегу пленных и тех раненых, которые могли сами двигаться.

Дмитрий Борецкий очнулся от того, что кто-то сапогом пнул его в бок.

– Этот тоже стонет, – услышал он голос, – знатный, видать, богатый! Может, очухается! Хорош пленник! Гляди, какие доспехи – с золотом и серебром, а меч-то, меч…

Дмитрий почувствовал, что у него вытаскивают из-под руки его драгоценный меч и инстинктивно схватил его. Открыл глаза и увидел над собой двух пеших и одного конного воина. Тут же вспомнил, что во время боя, когда он попытался оказывать сопротивление, кто-то сзади ударил его по голове то ли палицей, то ли топориком – прочный шлем спас от гибели, но он, видимо, потерял сознание и свалился с коня. Страшно болела голова, хотелось пить.

– Вставай-ка, изменник и сын изменника, – добродушно обозвал его один из воинов, довольный, видимо, благополучно завершившимся боем и потому не имевший особой охоты браниться. – Пошли к нашему воеводе, познакомишься! Ты, видно, их круга птица. Вот уж получишь теперь и славы, и почестей по самую макушку, – продолжал балагурить он, помогая новгородскому воеводе подняться, и, видя, что тот шатается, поддержал его левой рукой за плечо. В правой он держал тоже, видно, трофейный дорогой меч; свой болтался у него на боку в ножнах. Второй москвич, молча, шел рядом, поглядывая по сторонам и ища себе новую добычу. Увидев в стороне убитого, хорошо обряженного воина, он забрал у него нож и пояс – законную добычу. Шлемов и другого боевого наряда у победителей было явно достаточно, – они не трогали этот обычно тоже ценимый трофей.

Воины Холмского потихоньку стекались с пленными и с добычей к берегу, на котором немногим более часа назад начинался бой. Сюда уже переправили через реку и обозы – так же легко, как и само войско. Князь Данила с проводником еще раз прошли реку туда и обратно, и даже проводник, исходивший здесь не одни сапоги, удивлялся:

– Надо же, как обмелела?! Отродясь такого не было! Тут обычно летом по грудки бывает. В самую жару – по пояс остается. Но чтоб вот так совсем усохло!? Это уж, точно, Господь на новгородцев прогневался!

Лето действительно выдалось на редкость засушливое. Как ни молили новгородцы дождя-защитника, он так с самой весны ни разу и не закапал. В результате войска великокняжеские шли по обычным болотам, как посуху, переправлялись через реки, как по мосткам, не замечали мест, где в обычное лето разливались озера, засасывали болота. Вот, и Шелонь – одна из самых полноводных рек новгородских – подвела…

Громкий трубный глас возвестил над Шелонью и над усыпанным трупами полем победу, бойцы сошли с коней и, установив рядом со знаменами образа Спасителя и Пресвятой Его Матери, прямо под открытым небом совершили молебен. Подсчитали трофеи. Оказалось, взяли около тысячи семисот пленников, в том числе знатнейших детей боярских и посадников Дмитрия Борецкого, Василия Казимира, Кузьму Григорьева, Матвея и Василия Селезневых и других. Захватили обоз с добром и продуктами. К государю помчался гонец Иван Замятия с радостной вестью, что передовой отряд Холмского фактически решил судьбу всего похода, разбил главное войско новгородское на Шелони, и путь к Новгороду открыт. Пленные и обозы были отправлены к государю в Русу, а Холмский со своим отрядом, не встречая уже никакого сопротивления, двинулся к Нарове, опустошая по пути новгородские села.

Известие о столь быстрой и легкой победе воодушевило Иоанна и его окружение. Как водится, отслужили молебен, отблагодарили Бога за помощь и, с удобствами расположившись в Русе, которая начала уже отстраиваться после пожара, стали ждать вестей из Новгорода, от других своих полков. И вскоре очередной гонец сообщил, что московские воеводы Василий Образец и Борис Слепой разбили на Двине новгородского воеводу Василия Шуйского-Гребенку. Тот же гонец рассказал и о подробностях ожесточенного сражения, которое продолжалось целый день. Москвичи убили трех знаменосцев и захватили новгородскую хоругвь, а сам воевода новгородский, израненный, еле сумел спастись в лодке: бежал с товарищами в Холмогоры, а оттуда в сам Новгород. Таким образом, великокняжеские полки покорили всю двинскую землю, привели ее жителей в подданство Москвы, значительно расширив территорию Руси.

Однако следующая весть возмутила Иоанна. Новгородцы, напуганные жестокостью московских войск, переругавшись и перессорившись, вместо того, чтобы воспользоваться опасной грамотой и начать переговоры о мире, решили обороняться. Пожгли собственные посады, приготовили пушки и ждут нападения. Разозлившись, Иоанн приказал казнить четверых знатнейших своих пленников, активных сторонников Литвы, в том числе марфиного сына Дмитрия Борецкого. Великий князь уже провел расследование, допросил не только своих пленных противников, но и сторонников, которых оказалось тоже предостаточно. Теперь он хорошо представлял, кто из его врагов чем занимался и чего достоин. Шестерых приказал оковать в железа и отвезти в Коломну в заточение, других – в тюрьмы московские, некоторых простых людишек, насильно втянутых в войну, велел отпустить по домам.