Собравшихся на вече привел в ужас вид явившихся сюда окровавленных, с обрезанными носами и губами людей. Такой жестокости от своих единоверцев, от москвичей, никто не ожидал.

На возвышении, неподалеку от колокола, стояли степенный посадник хитроглазый Ананьин, бояре Иван Афанасьев и Никита Ларионов, ездившие в Литву подписывать грамоты, посадники Афанасий Евстафьевич, Панфил Селифонтович, Кирилл Иванович и другие. Они тоже смотрели на окровавленных, ободранных, без доспехов и оружия воинов и не находили слов, чтобы успокоить разволновавшийся народ. До бояр доносились проклятия и упреки:

– Где ваши хваленые литовские защитники?

– Допрыгались, накликали беду на Новгород!

– Радетели за свободу! Будет вам свобода! Вот великий князь сюда явится – всех порежет!

Но сторонников Литвы и воли оставалось ещё предостаточно, и они не молчали, защищая свою точку зрения:

– Еще не все потеряно, ополчение только вышло, мы можем еще победить.

– Так то против псковичей, а со стороны Москвы к нам путь теперь открыт: приходи и бери нас голыми руками!

– Да ведь замириться еще не поздно, – откликнулся, наконец, один из тех, кто принимал решения, боярин Никита Ларионов. Обернувшись к выборным, он громко объявил: – Мы посылали недавно гонца к великому князю за опасной грамотой для переговоров, и только что ее получили. Теперь можно к великому князю послов отправлять. Решайте, на каких условиях будем мир заключать. Только сдается мне, условия окажутся для нас тяжелыми!

Народ замолк, боясь пропустить хоть слово боярина. Но тут, откуда ни возьмись, на возвышение выскочила сама вдова посадская – полногрудая Марфа Борецкая, как всегда бодрая, свежая, богато одетая, в легком шелковой летнике с широкими рукавами. Зычным, далеко слышным голосом она перебила Ларионова, боясь, что тот, занимая промосковскую позицию, уговорит народ согласиться на все условия.

– Братья-новгородцы! Неужели мы так просто покоримся супостату? Неужели нет у нас стен крепких, пушек боевых, людей храбрых? Неужели я, баба, буду вас мужеству учить? Что, совсем уже не осталось воинов в этом городе? Тогда мы, бабы, юбки на вас наденем, а сами отправимся свой город защищать, на стены полезем! Стыдно вам должно быть, вольные новгородцы! – сказав все это, Марфа тут же куда-то исчезла.

Слова Марфины произвели впечатление. Народ зашумел, задвигался и снова разделился на два лагеря: одни вопили, что надо мириться с великим князем, другие кричали, что Новгород – город вольный, а за волю свою стоять надо. Степенный посадник Василий Максимович Ананьин пытался призвать сограждан к спокойствию, заставить слушать себя, чтобы обсудить хоть как-то вопрос и принять законным большинством решение, но народ так распалился, что, кажется, в тот день уже никакого решения принять было невозможно. В нескольких концах толпы вспыхнули потасовки сторонников и противников переговоров. Видя, что вопрос сам собой откладывается, а также зная, что время для решения еще терпит, бояре удалились с веча в великокняжеский дворец, где имелись для вечников специальные палаты, где можно было обсудить проблемы в более спокойном ритме. А народу полезно побурлить, выпустить пар, и подумать, что делать дальше. Марфины сторонники хорошо знали, что время и деньги обычно работают на них.

…После предыдущих двух битв пятитысячный полк Холмского потерял убитыми и ранеными около сотни человек. Новгородцев, только убитых, оказалось более пятисот человек. А раненых и увечных, тех, кто сумел ноги унести с поля сражения, никто и не считал. Передохнув остаток боевого дня и следующую ночь, и получив от государя приказ – следовать к реке Шелони на подмогу к псковичам, отряды развернулись и пошли в указанном направлении, на запад.

Двигались еще несколько дней. Для сбережения сил самую жару пережидали в каком-либо лесочке, обедали, отдыхали. Естественно, вокруг выставляли надёжную охрану, вперед высылали сторожевые посты – урок первого боевого дня, чуть не закончившегося трагически, не пропал даром. 14 июля, после очередного небольшого отдыха, вновь двинулись вперед. Вскоре сторожа подтвердили данные проводников, что река Шелонь совсем рядом – в получасе пути. Народ, томившийся от жары и сухости, охотно двинулся к реке, предвкушая наслаждение от близости воды, от возможности освежиться ею.

Солнце перевалило за полдень и уже склонялось к западу. Жара слегка умерила свой пыл, но слабый ветерок все еще оставался теплым, был пропитан зноем. Князья Данила Холмский и Федор Палицкий шли пешком рядом, в легких боевых поволоках, под которыми виднелись короткие кафтаны из тонких тканей, перетянутые поясами, на них, как положено, висели ножи. Все остальное оружие и доспехи лежали в обозах – не было нужды в такую жару тащить их на себе. То же разрешили сделать и другим бойцам, так как были уверены в сторожах и в охране, в том, что в случае надобности их предупредят, что будет достаточно времени для подготовки к бою. Князья беседовали о породах лошадей, – какие лучше и выносливее, о собаках, об охотничьих соколах и ястребах. Вокруг двигались люди, кони, поскрипывали телеги, слышались спокойные голоса и фырканье лошадей.

Неожиданно это спокойное монотонное шествие прервалось тревожным переливом трубы и пронзительным криком, который подхватили другие голоса:

– Вороги! Вороги! За рекой! Новгородцы!

Дорога впереди вела под гору, об этом можно было судить по уходящим вниз спинам и головам передовых отрядов. Холмский тут же оглянулся, отыскивая глазами своего коня, вскочил на него, собираясь поскакать вперед, чтобы увидеть, что там творится, но этого не понадобилось: уже с коня был виден зеленый берег реки, ее голубая, уходящая вдаль лента и за ней, на противоположной стороне, огромное количество конной и пешей рати. «Не псковичи ли это?» – подумал он, но, тут же, засомневался: те не должны были встретиться так рано, и потом, сторожевые отряды, видимо, разглядели знамя новгородское, которое сам он пока еще не мог различить.

Холмский немедля приказал трубить боевой сбор, и войско, заслышав переливчатые, пронзительные звуки, на ходу начало облачаться в доспехи, готовить к бою оружие. Сам Данила Дмитриевич снял с обоза и надел шлем, панцирь, латы, прикрепил свою драгоценную, еще отцовскую саблю и вновь вскочил на коня. То же проделал и его старший товарищ Федор Давыдович, и все остальное воинство. Обоз – телеги с запасом продуктов, оружия, с шатрами и прочим скарбом замедлили ход, оставаясь в тылу. Отряды по отработанной уже схеме выстраивались боевым порядком: правое и левое крыло с конной ратью, пеший центр. Стрельцы с готовыми к бою, наложенными на рожанцы стрелами выдвинулись вперед, приблизились к самой воде.

Река по берегам метра на два-три, а в иных местах и более, от жары подсохла, затвердела и стала совсем неширокой. Были видны лица противников и, конечно, слышны голоса. Началась уже традиционная в таких случаях перебранка. С одной стороны неслось:

– Предатели, вероотступники, нехристи!

С другой:

– Злодеи! Узурпаторы! Грабители треклятые!

И с обеих желали друг другу скорее отправиться в Тартар, к нечистой силе, обещали обрезать носы и уши и оставить на пропитание волкам и воронам. Новгородцы бранили Иоанна, обзывая его вором и Бог еще весть какими недостойными «титулами». Метали друг в друга стрелы, но те, долетев до противоположного берега, теряли силу и плавно брякались в подсохший песок под ноги вражьих коней.

Московское войско все больше распалялось желанием броситься на врагов-вероотступников, а князья в это время совещались с командирами дружин о том, что предпринять. Противник по виду превосходил численностью раз в десять. Правда, князья опытным взглядом оценили уже, чего стоят те бойцы, – даже издали было заметно, как плохо держались многие из них в седлах, как неуклюже волокли оружие, как висели на хилых телах, словно помеха, доспехи. Конечно, были там и воины, выделявшиеся статью и выправкой, но их было немного. Не в характере храброго и горячего в бою князя Данилы Холмского было бояться противника и выжидать, но тут смущала не только его подавляющая численность, но и препятствие – река. Если она глубока – половину его бойцов можно будет уничтожить стрелами при переправе и добивать мокреньких и усталых на противоположном берегу. Такую атаку можно позволить себе лишь, как минимум, при равной численности войск. Проводник, правда, божился, что тут неглубоко, и именно здесь он готовился провести полк на другой берег. Но разведать глубину не успели – никто не ожидал столь быстрой встречи с противником.