Принципия стыдливо прикрыла ладонями обнажившуюся грудь. Сердце ее стучало громко и часто. Этот стук отдавался у нее в висках, и она испугалась, что модельерша тоже услышит его.

Но обе они услышали другой звук.

Что-то негромко и музыкально щелкнуло и отражение впереди куда-то поплыло, как будто бы закружилась голова. Зеркало медленно поворачивалось.

Пальцы де Селявиль вдруг сделались твердыми и холодными, они теперь цепко держали принцессу за плечи.

С тихим — Ах! — Принципия увидела как из образовавшегося темного проема в комнату шагнул Геркуланий. В глазах ее потемнело и она почувствовала, что опрокидывается куда-то назад, что сейчас упадет, и что не в силах сделать ничего, чтобы предотвратить это падение, но в этот миг крепкие руки сомкнулись у нее за спиной и она, почувствовав опору, облегченно и благодарно перевела дух.

С деликатным стуком захлопнулась сзади дверь.

— Наконец-то мы одни. — Прошептал ей в ухо Геркуланий.

Прижимая ее к себе, он целовал ее лицо, медленно подбираясь к губам.

— Герк, что ты делаешь? Не надо, Герк… — шептала она отворачиваясь.

Ни разу еще не были они так близки. Между ним и ею сейчас была только тонкая черная рубашка, сквозь ткань которой Принципия чувствовала твердые бугры и выступы его тела.

— Я не могу без тебя, — обжигал ее горячий шепот Геркулания, — я хочу тебя! Еще день, целый день!.. Я не выдержу.

— Давай подождем, — шептала она в ответ, — ну давай! Ведь только до завтра, только до…

Но тут губы его, наконец, нашли ее рот, а правая рука ласково, но непреклонно, убрав слабую защиту, легла на грудь, целиком вобрав ее в себя.

Токи могучей силы исходили от Геркулания, растворяя в себе, парализуя ее волю и сознание.

— Неужели сейчас? — мелькнуло у нее в голове. — Вот прямо сейчас? Тут? Господи!..

А его рука тем временем, спустившись с холмика груди, опускалась все ниже и ниже, прижимая ее все плотнее к этому молодому, красивому, сильному мужчине, который, в конце-концов, все равно завтра станет ее мужем и все это случится…

Она уже ощущала его всего, и даже то, что ее так пугало, о чем ей шепотом рассказывали молодые фрейлины. От этих рассказов осталось ощущение чего-то страшного, грубого — орудие пытки, пронзающее и рвущее плоть, и сквозь кровь и боль несущее почти преступное наслаждение.

Она почувствовала, как закружилась голова, он падала. Он ронял ее, медленно ронял и последнее, что она в силах была еще сделать, это шепнуть почти беззвучно:

— Герк… платье! Убери… платье…

***

Марго, фрейлина ее высочества, позвякивая ложечкой, размешивала сахар в вот уже третьей чашке кофе, которым потчевала ее гостеприимная Люси.

Они сидели в удобных мягких креслах возле круглого столика, на котором кроме чашек и вазочек в живописном беспорядке были разбросаны глянцевые, яркие журналы. Один такой журнал лежал раскрытый у Марго на коленях.

Люси оказалась великолепной собеседницей и с живым интересом слушала дворцовые байки и сплетни. Она горячо и искренне сочувствовала Марго, представавшей в этих рассказах жертвой клеветы и несправедливости. Негодовала вместе с нею. Смеялась, когда Марго говорила о чем-либо смешном и, между делом, вставляла на редкость умные и верные замечания, обнаруживая удивительное совпадение в мнениях с самой рассказчицей.

— Вы не представляете, Люси, — говорила с придыханием Марго, глядя в широко раскрытые, прозрачные глаза собеседницы, — двор, он только издали кажется веселым и праздничным: ах, какие милые дамы!.. ах, какие кавалеры! — на самом деле там сплошная грязь и интриги, интриги и интриги!

Она опустила глаза и тяжело вздохнула.

— Там любой готов перегрызть вам глотку. Вы думаете, там можно вот так, как мы с вами, с кем-нибудь поговорить? Ни боже мой! Тут же донесут и растрезвонят.

Откинувшись в изнеможении на спинку кресла, Марго сделала большой глоток, и кофе, булькнув, покатился по ее пищеводу. Она достала платок и, встряхнув его, промокнула себе кожу на лице по обе стороны крупного, воинственного носа. Затем подумала и высморкалась.

Почему-то сегодня примерка затягивалась. Видно, что-то было не так. Вечная история — в последний момент что-то приходится переделывать, или доделывать, или еще что-нибудь… Да бывает ли когда-нибудь, чтобы все шло гладко? Наверное, такого вообще не бывает.

Но, все-таки, что же там случилось?

— Что-то они долго сегодня, — ставя чашку на столик, произнесла Марго.

— Да? Разве? — откликнулась Люси. — Вы так интересно рассказывали, что я забыла про время. Ах, мадам, вы просто не представляете, как редко приходится общаться с людьми вроде вас — по-настоящему умными и интеллигентными.

— Ах, ну что вы!.. Однако же, пойти посмотреть?..

Марго, тяжко вздохнув, поднялась. Кресло нехотя выпустило ее из своих объятий. Она шагнула к двери, задев бедром и чуть не опрокинув столик, когда Люси, вдруг спохватившись, произнесла вполголоса:

— Да, кстати, чуть не забыла… Вот тут как раз то, что вы искали, по-моему. Мне кажется, это для вас…

Марго развернулась и, шагнув обратно, склонилась над Люси, сидевшей с журналом на коленях.

— Ах, действительно, какая прелесть. — Проворковала она. — Ну-ка, дайте, я посмотрю…

3

Зачем птицы сбиваются в стаи? Зачем рыбы ходят косяками? Зачем бизоны громадным стадом, видным, говорят, даже из космоса, несутся по прерии? Ведь и небо, и океан так велики и свободны — лети, плыви куда угодно! Да и прерия обширна, и травы в ней сколько хочешь, зачем же ее вытаптывать миллионами копыт?

Вот и люди так же. Стоит им попасть в незнакомую, непривычную обстановку, тянутся друг к дружке, норовят скучковаться, сбиться если не в толпу, то хотя бы в компанию.

Ближе к вечеру в бильярдной собрались все. Ну, почти все…

— Разбивай. — Предложил Шварцебаппер Геркуланию, подавая ему кий.

Геркуланий молча смерил взглядом коренастую, плотную фигуру партнера, усмехнулся, подбросил в руке кий, как бы примериваясь к его тяжести, резко встал в стойку, широко расставив длинные ноги и, почти не целясь, резким ударом развалил пирамиду.

Он не любил эту игру. Ему смешно было смотреть, как игроки с важным, сосредоточенным видом ходят вокруг стола. Ему противно было долго и тщательно прицеливаться, мысленно выверяя углы отскока. Карты и шахматы он не любил, впрочем, тоже.

Шварцебаппер, воспользовавшись небрежностью противника, уже забил два шара подряд и теперь, виляя туда-сюда крепким задом, выцеливал третий. Шары заходили у него легко, со смачным звуком. После каждого удачного попадания он распрямлялся и, ухмыляясь, бил себя кулаком по раскрытой ладони другой руки. Таким образом он выражал свой восторг по поводу удачной игры.

После третьего шара четвертый в лузу не пошел.

— Не захотел. — Прокомментировал Шварцебаппер.

Он взглянул на Геркулания.

— Ну же, юноша, покажите старому пердуну, как это делается.

Шварцебаппер был солдат в душе и король по профессии. Правил он Арбокором — страной воинственных рыцарей, мудрых философов и романтичных поэтов.

Бенедикту Шварцебаппер приходился зятем, так как был женат на его старшей дочери — Софронее.

В углу на диване в тусклом свете торшера сидели Обр-аль-Саламат, отзывавшийся в тесном кругу и просто на Салама, султан из Ахинеи, муж пяти жен, последней из которых была Гриппина — вторая после Софронеи по возрасту дочка царя Бенедикта, и муж еще одной из дочерей — Сусалины — Бунимад-ага-Ган.

Бунимад, тщательно подбирая слова и улыбаясь, чтобы не обидеть собеседника, доказывал Саламу преимущества ахалдакской породы ловчих соколов — наржепов для соколиной охоты.

Узкоглазый и широкоскулый Бунимад — наследник престола вольной степной Ахалдакии, был женат на Сусалине уже третий год. Брак этот, как, впрочем, и все остальные браки, вызван был соображениями политическими, отчасти военными, тем не менее отсутствие детей у этой августейшей пары настораживало Бенедикта, заставляя подозрительно коситься в сторону зятя.