ИВАНУ ДАНИЛОВУ
Нарубишь боль души на честные словечки…
Берёзовые дни сгорят в июльской печке…
У сердца на краю тяни тоски резину…
И поллитровку сна неси из магазина…
Сбываются слова рифмованной кукушки…
Нормальнее всего лежать тебе в психушке…
Под балалайку лет зайдёшься в пьяном оре…
Застонешь о судьбе – струна застрянет в горле…
__________________________________________________
Иван Данилов (1941 – 2010) – казанский поэт, автор книг
стихов «Завязь» и «Птица долгой зимы».
ГЕННАДИЮ КАПРАНОВУ
Ни росы, ни света – солнце опять не взошло,
я неряшлив и короток, как надписи на заборах,
меня заваривают, пьют, говорят – хорошо
помогает при пенье фольклора.
Лёд и пламень, мёд чабреца,
сон одуванчиков, корень ромашки ранней,
пожухлый лопух в пол-лица (это я), –
надо смешать и прикладывать к ране.
Будет вам горше, а мне от крови теплей,
солью и пеплом, сном, леденящим шилом, –
верно и долго, как эпоксидный клей,
тексты мои стынут у Камы в жилах.
Вся наша смерть – в ловких руках пчелы
молниеносной – той, что уже не промажет:
словно Капранов, я уплыву в Челны
белый песок перебирать на пляже.
__________________________________________________
Геннадий Капранов (1937 – 1985) – казанский поэт, погиб
от удара молнии на пляже в Набережных Челнах.
ДЯТЕЛ
Дятел – разведчик звука,
родственник молотка,
сколько ты мне отстукал
птичьего молока?
Сколько, вещая птица,
голосу вышло жить?
Сколько мне слов приснится
и прислышится лжи?
Чёртова колотушка
присно пишущим в стол!
Скольким станет ловушкой
бьющее долото?
Проклятыми листами
ты по вискам – в упор,
если стучать устанешь,
я подхвачу топор.
ЗВОНАРЬ
Я ещё до конца не изучен,
не испытан на прочность пока,
но как колокол бьётся в падучей –
я набатом сдираю бока
и плыву в этих отзвуках долгих,
наблюдая, как с гулом сердец
проступает над веною Волги
побелевший часовни рубец.
И в малиновом хрусте костяшек
на ветру у свияжских лагун
прозреваю я голос свой тяжкий,
но понять до конца не могу.
Бечеву до небес изнаждачив,
истрепав до полбуквы словарь,
захожусь в оглушительном плаче –
одиноко зовущий звонарь.
БОЯРЫШНИК
Мой грустный друг, когда слышны слова,
Бредущие к сочувствию прохожих,
Таинственная ягода – зла вам
Не принесёт, а только лишь поможет.
Прислугой у аптечного замка
Вы так печально мелочью звените,
Что чёрствости теряется закал,
И губы сами шепчут: «Извините…»
А Муза рядом чек пробьёт пока –
Наступит ясность бытия земного,
И с божьей помощью её рука
Протянет кубок вдохновенья снова.
Тончайший лирик, в ком трепещет ток
Промозглых утр и мусорных прибоев –
Вы в два глотка осушите всё то,
Что мне за жизнь отпущено судьбою.
* * *
Я помню наше долгое начало:
не дома ты.
И чаек крик волна в себе качала
до немоты.
И звёзды отражением касались
самих себя.
И час для нас тогда сгорал, казалось,
за миг, слепя..
А тени над Казанкой выдували
хрустальный звук.
И ноты плыли в сомкнутом овале
устами двух.
По Федосеевской струился пламень
от Цирка прочь.
Над городом протяжно куполами
церквела ночь…
ИДОЛ
Г.Б.
Над капищем развеется зола,
Придут на смену боги постоянства,
Аллах отменит жертвенное пьянство,
И канет жрец в нарубленный салат.
Послышится едва заметный скрип
Уключин лодки в серых водах талых,
Сознание погаснет в ритуалах,
Пока паромщик в церкви не охрип.
Качнётся берег, жизнь проговорив.
По отблеску божественной идеи
Плывут обратно волнами недели,
О разум разбиваясь в брызги рифм.
Мы вечно снимся миру: ты и я,
Безвременьем невинно обожжёны.
Кольцо на пальце – наша протяжённость,
А спящий камень – форма бытия.
* * *
Бродя по закоулкам января
во двориках, прижавшихся к домам
стволами лип с обмёрзшими ветвями,
оглядываясь, вновь увижу я
румяный лик святого Рождества,
к заутрене зовущего церквями.
И брызнет жизнь на полушубок мой
малиновыми каплями луча,
рассвет покажет место, где далёко
скользнуло небо на пустырь седой
и голубою тучей улеглось
до Воскресенья подремать немного…
ДОРОГА В БЕРКЛИ
«Быть – значит, восприниматься»
Джордж Беркли
Креста мистические взмахи
На куполе мелькнувшей церкви
Железным блеском об рубаху
Царапнули при въезде в Беркли.
Никелированные крылья
Несли потомка Гавриила
По автостраде многомильной
Мощёной – в адское горнило.
Побрив Неваду возле уха
Опасным лезвием азарта,
Калифорнийских акведуков
Я разрезал черту на карте,
Как резал вены в восемнадцать,
Проехав сквозь Долину Смерти.
Тогда другим восприниматься,
Наверное, мне кто-то мерил.
А ветер бил по серым скулам,
Глаза щипало, солнце меркло.
Но на хайвэе среди гула
Я различал кантату Беркли.
ФОТО
Гале
На груди ли меня хранишь,
дабы сердцем вглядеться зорко?
Уголок ли обгрызла мышь,
забирая добычу в норку?
Береги меня, береги –
отпечаток на тонком глянце.
Но в любви уже перегиб:
ожидать, ненавидеть, клясться.
Мы засветим совместный кадр,
но проявимся по-любому.
Глянь, как в камере миокард,
утекают года альбома.
Поистреплется твой сафьян,
время выдумает затею,
где в старушечьих лапках я
хрусткой осенью отжелтею.
* * *
В полу затёртом, между щелями,
