дают бесплатно – насовсем».

И грезится, что это счастье,

и сердце рвется вмиг на части,

последнее кидаешь нА кон

в надежде на солидный куш.

Но все обыденно и просто —

то «мысли-осы строят гнезда».

А счастье? Да в другом вагоне

проводит сверку мнимых душ…

Когда ниже плинтуса сырость, темень – ни зги не видно,

пусть даже ты не один, а в компании с насекомыми,

уже не спасут четыре бочки, в которых крепленые вина,

и смысла нет ничего себе доказывать. Есть аксиома.

И иксы с игреками становятся вялыми пьяными паяцами,

а знак равно превращается скоро в знак бесконечности,

не вдруг вербальность ощущается на горле пальцами

собственными – пошлая, жалкая в своей безупречности.

Тогда проклинаешь склеп, в который влез по доброй воле,

и ненависть ко всему живому становится маниакальной,

навязчивой идеей фикс – родной до колик и кровной до боли.

Волей-неволей вживляешь свой фантом в бытовые реалии.

Правда, здорово? Из подполья есть выход, и даже не один.

А точку ставить никогда не поздно и совсем не обязательно,

есть другие знаки препинания. Кстати, а лечением амнезий

занимаются, как правило, друзья —

по доброте душевной и бессознательно.

Я – тварь, летающая, пчелка,

в трудах, заботах целый день.

Мне не положен бюллетень,

лишь к вечеру в свою светелку

влетаю я почти бескрыла,

устав от будничной борьбы,

сбежав от матушки-судьбы.

И иногда веревка с мылом —

простое вроде бы решенье,

на видном месте, как исход,

лежат, но знаю наперед

святое их предназначенье:

прибавить мук, посеять страхи,

меню навязчивых идей,

что лезут изо всех щелей…

Я не боюсь. Готова к драке.

Два дня, не более, унылость,

по комплексам два раза: «Пли!»

И от хандры остался всхлип,

пусть даже попаду в немилость

к самой себе. Себе – не враг я?

Конечно, нет.

Моим врагам

я яду подложу в бальзам —

назло воскресну и по каплям

остатки пропущу сквозь фильтры

и через сетку решета.

Пусть будут сплетни и молва —

без разницы. Поверьте, игры —

всего лишь детская жестокость.

Куда страшнее взрослый бред,

прописанный в автопортрет

и зарифмованный под плоскость.

Жужжанье улья столь приятно,

что суицидный арсенал —

к чертям! Рогатый проморгал!

Его ходы безрезультатны,

он только пыжился напрасно,

он сам фантом давным-давно.

Мне ж вечной пчелкой быть дано —

и ощущения прекрасны!

Я небыль в быль кромсаю смело, финальную строку сожгу.

И от себя к себе сбегу —

решение давно созрело.

О, солнечный нектар, питательный и сочный,

дающий силы днем и канувший в закат.

Небесным божеством явился мне заочно,

с грустинками в глазах – алмазами в карат.

Надежду воскресив, заставив сердце вздрогнуть,

ты душу принудил отдать заветный ключ.

И, тайну приоткрыв, столкнул невинность в омут.

Твой нежности порыв коварен и хитрющ.

Из обещаний-слов составил иллюзорный,

заманчивый, манящий и красочный пейзаж,

в котором без тебя твои родные клоны

устраивают быт и создают мираж.

И меркнут краски вмиг, когда мое сознанье

догадками сразит случайная стрела.

Но ты неуловим, схороненный за гранью

кривых зеркальных луп и битого стекла.

Из грусти соткан сон, а явь играет в прятки,

на слезы больше нет желания и сил.

Мой ангел, ты лети дорогой самой краткой,

но мимо. Я прошу. Свое ты отслужил.

А давай помолчим на двоих?

Сядь напротив, в глаза посмотри.

Как бывало – в ладонях твоих

я согрею свои. Повтори

те слова, что сказались однажды,

когда было вселенной нам мало,

нас любовная мучила жажда,

нам ночами часов не хватало.

Повтори. Только молча, глазами.

Растворюсь в этой зыбкой тиши.

А потом на досуге стихами

про себя и меня напиши.

Расскажи всему миру о радости,

исповедуйся в лучших грехах,

вспоминая, как млела от благости

я в надежных и нежных руках,

как горела, дымилась, взрываясь,

остывала, зажав в горле стон…

Как вдыхала тебя, прижимаясь,

как стучали сердца в унисон.

Расскажи, я прошу, ты умеешь.

Повтори нашу ночь наизусть.

Ты боишься, что вновь заболеешь,

а диагноз – любовная грусть?

Не новость вовсе – с опытом приходит пониманье

себя самой, своей родной души.

Нашептываю мантры, концентрирую вниманье.

И вот уж в центре я лесной глуши

тихонечко бреду по тропкам собственного сердца.

Стена бурьяна, заросли вокруг.

И лунный серп их косит, открывая настежь дверцу

к тебе, мой друг, к тебе, мой милый друг…