– Думаю… – сказал Варгас, быстро взглянув в сторону Хона Отикве, второго делегата Края в Совете, и поймав его взгляд, – думаю, что не будут. Это все?

– Не совсем. Нам надо изменить саму процедуру прохождения судов в дальний космос, а также процедуру создания новых поселений. До сих пор за пределы Земли отправлялись все, кто пожелает. Действовал уведомительный принцип исследования и освоения космоса, как ближнего, так и дальнего. Мы считаем, что этот принцип себя изжил. Он привел нас к полной утрате контроля над всем, что происходит за пределами Земли. Настало время вернуть этот контроль. Мы предлагаем Совету принять решение о том, что отныне для основания нового поселения – на Марсе, Европе, Церере, либо же на планетах Края – надо будет иметь разрешение Галактической комиссии. И для прохождения Ворот – тоже.

Мартин Брокелен сел. И тут же, словно подброшенная пружиной, вскочила представительница Марса.

– Так вот чего вы хотите! – вскричала Жаклин Лара. – Вот для чего стращали нас пиратами и страшным доктором-злодеем! Вы хотите зажать развитие Системы и Края в тиски! Задушить их в своих казенных объятиях! Но учтите – у вас ничего не выйдет. Люди этого не потерпят. Вы хотите навести порядок – а получите всеобщее возмущение, хаос, бунт!

– Да, мы хотим навести порядок! – отвечала ей Ребекка Блум. – Хотим установить за пределами Земли такую же власть закона, какая царит и на нашей родной планете. Именно эта власть закона – власть разума, если хотите – обеспечила все успехи нашей цивилизации. Именно она позволила людям выйти в космос. Отрицать всякий контроль, как делаете вы – значит возвращаться в эпоху дикости. Зачем, во имя чего?

Варгас и Лара одновременно поднялись со своих мест, чтобы ответить председателю комитета. Однако их опередили.

– Позвольте мне сказать, – послышался голос известного философа Максима Путинцева. – Мне есть что ответить уважаемой госпоже Блум, и госпоже Сонг, и нашему вдвойне уважаемому председателю. Вы напрасно представляете поселенцев Марса и планет Края людьми, лишенными тормозов, врагами любого порядка. Да и этот доктор Вакано, возможно, не такой уж злодей, как можно подумать. Речь идет лишь о разном понимании порядка, о равновесии между свободой и безопасностью, между рекой жизни и берегами, в которых она течет. Госпожа Лара, господин Варгас и их единомышленники опасаются, что предлагаемые вами меры полностью остановят развитие Края, что стремление к полному контролю является такой же манией, как присущая пиратам кровожадность. Учтите, что полный порядок возможен лишь на кладбище…

– Хорошо, мы учтем это, господин Путинцев, – сказал Брокелен. – А сейчас я хотел бы перейти к делу и предложить вашему вниманию текст решения, которое должен принять Совет. Вот он, этот текст, на ваших экранах. Давайте примем его за основу, а затем будем обсуждать возможные поправки. Никто не возражает?

Да¸ деление произошло! Или не произошло? Черт, все расплывается!

Петр Вакано оторвался от микроскопа и протер слезящиеся глаза. При этом он с удивлением обнаружил, что в лаборатории темно, хоть глаз выколи. Это что же, уже ночь? Сколько же он просидел, не отрываясь от окуляров – три часа, четыре? Да нет, какие четыре – получается, что все шесть. Надо заканчивать. А то можно без глаз остаться. Да и позвоночник побаливает. Будет обидно превратиться в калеку в тот момент, когда твои подопечные делают такие успехи.

Петр развернулся вместе со стулом, встал… И испытал сильнейший шок: он почувствовал, что наступил на что-то мягкое. Это нечто резко рванулось, выбралось из-под ноги, так что доктор чуть не упал. Из темноты раздался знакомый отрывистый голос:

– Не надо на меня вставать.

– А, это ты! – с облегчением произнес Вакано.

– Да, я. Ты закончил? Это хорошо, клянусь Небом! Я думал, ты никогда не закончишь.

– Это ты у Чжана набрался? – сказал Вакано. – У него, у кого же еще. «Клянусь Небом!» А вчера ты высказался насчет мужей силы. Вижу, ветер с востока в твоей голове одолевает ветер с запада. Гулять пойдем, или ну его?

– Как это «ну его»? Обязательно пойдем. Мы с Чжаном договорились побегать по скалам. А ты зайдешь за Мартой.

– За Мартой?

– Ты что, забыл? Она у родителей, просила, чтобы ты зашел, когда закончишь, проводил домой.

– Черт, верно, совсем забыл!

– Стой! Ты сейчас наступишь на этот прибор, что привезли вчера. Нет, правее тоже нельзя, здесь реостат. Лучше я включу свет.

– Да, включи, пожалуйста, – согласился Вакано.

Вспыхнули лампы, осветив тесно заставленное приборами, опутанное проводами помещение лаборатории. Кое-где оборудование стояло в два этажа – места не хватало. Лавируя между столами, доктор добрался до выхода, надел шлем и толкнул дверь шлюза.

Гром, как всегда, выскочил первым.

– Я побежал, – сообщил он. – Чжан, наверно, уже ждет.

И, не дожидаясь ответа, скрылся в темноте. Петр Вакано только вздохнул. Пес все больше отдалялся от него, все больше времени проводил с Ванли. Оно и понятно: они оба были «улучшенными», оба отличались от существ своего вида. И с каждым днем эти отличия становились заметнее. Благодаря перестройке дыхательных систем оба научились обходиться без шлемов. Это дало им свободу передвижения, недостижимую ни для кого на Марсе. Они подолгу гуляли – иногда порознь, но чаще вместе. Возвращаясь, они рассказывали о местах, где не был еще никто из жителей поселка. Так, они исследовали все отроги ущелья, прошли их отвесные склоны – и в ходе этих прогулок (вернее, пробежек) обнаружили два выхода вольфрама, о которых в поселке никто не знал. После этого открытия Чжан Ванли и Гром стали пользоваться в поселке большим уважением. И хотя припозднившиеся жители, встретив ночью огромную фигуру, бегущую по ледяной, почти лишенной воздуха пустыне без шлема, вообще без всякой защиты, все еще шарахались в испуге – спустя секунду, узнав китайца, они улыбались и с уважением приветствовали бегуна.

Да, Чжан стал настоящим великаном. За четыре месяца, прошедших с момента введения ему первой порции плазмы, он неузнаваемо изменился. Щуплый коротышка с поврежденным позвоночником, с трудом передвигавшийся от купола к куполу, превратился в гиганта ростом 212 сантиметров, гибкого, как пантера, с молниеносной реакцией, стальными мускулами, острым зрением и чутким слухом. «Знаете, доктор, у меня такое впечатление, – как-то сказал он, – такое впечатление, что я научился видеть невидимое и слышать неслышимое». «Ну, прямо-таки неслышимое, – скептически ответил Вакано. – Ты, конечно, преувеличиваешь». «Нет, правда, – настаивал Чжан. – Ведь я слышу глайдер за десять километров – а ведь он движется очень тихо. Но я имею в виду даже не зрение и слух. У меня развилась… развилось… шестое чувство, что ли?»

Появление у его подопечного сверхчувственных способностей не входило в план перестройки его организма, и Вакано в ответ на заявление Чжана мог только пожать плечами. Но в целом он мог быть довольным проделанной работой. Ведь огромный рост (а Чжан мог стать еще выше; расчеты показывали, что его рост мог достичь 230-240 сантиметров), сила, обострившиеся чувства были лишь видимой частью произошедших изменений. Гораздо серьезнее были перемены невидимые. Ванли стал невосприимчив к жесткому излучению, к боли, к различным раздражителям. Он воспринимал их, как информацию, но они не мешали ему действовать, выполнять различные задания, которые давал ему Вакано. Речь шла не только о преодолении разного рода препятствий. Удушающий газ, слепящий свет, боль не мешали «улучшенному» решать уравнения, разрабатывать программы, собирать оборудование в комплекс.

Но что больше всего радовало Вакано – что все эти огромные перемены в физическом облике его пациента (правда, сам Чжан предпочитал слово «ученик», а доктора именовал словом creator – создатель; подобное богохульство вызывало у Вакано протест), полученные сказочные возможности почти не отразились на его духовном складе. Внутренне Чжан остался таким же, каким три месяца назад вошел в купол своего создателя – скромным, наблюдательным человеком с обостренным чувством достоинства. Это подтверждало предположения Вакано о том, что переделка организма человека не приведет к катастрофическому изменению его личности, слому психики.