Суровое лицо мельника дрогнуло. Он. посмотрел себе на ноги, помолчал. А потом предложил:
— Пойдем в дом. И там поговорим.
Он отступил, давая мне дорогу. Проходя мимо Клавдии, я заметил на лице у нее испуг. И невольно замедлил шаг. Но Комаров подтолкнул в спину.
— Пошли, пошли. На улице о таких делах не толкуют!..
В знакомой комнате перед бутылками и тарелками сидели Дема Лапонин и пономарь Лукьян. Позади раздался железный щелчок, и Комаров, опустив ключ в карман, присел к столу.
— Вот теперь поговорим. И поговорим начистоту… — И, повернувшись к гостям, пояснил: — Прохвост, за мельницей пришел. Слыхали? Сперва сто двадцать целковых содрал. Потом муки пятьдесят пудов увез. А теперь вот за мельницей явился. Что скажете?..
Я стоял у порога и не знал, что делать. В голову не приходила возможность встречи с Лукьяном и Демой у Комарова. Да еще когда они бурые от водки. Они тоже некоторое время пялили на меня помутневшие глаза. А потом Дема, передернувшись, процедил:
— Этот гадюка и нам причинил немалый урон. Чуть ли не всего исполу лишил. И отца в тюрьму упрятал.
— Тако ж и на церковную собственность покусился, — добавил пономарь. — В святом месте дьявольское гнездо свил. Вертеп сатанинский устроил…
— Видишь, сколько за тобой грехов, — сказал Комаров. — А их, грехи-то, искупать придется. Просто так не списываются.
— Учиним божий суд, — пьяно пробасил Лукьян. — Святую инквизицию.
— Какую там святую, — зарычал Дема, наливаясь кровью. — Самую что ни на есть чертячью. Задушить как собаку, и в пруд с камнем на шее. На самое глубокое место. Пущай тоды комса ищет…
Вначале думалось, что они пугают. Но вскоре я понял, что ошибся. Они готовы были лопнуть от ненависти и живьем съесть меня. Я стоял, не чувствуя самого себя. А в голове проносились мысли: что делать, как вырваться?
Страх толкает на крайние действия. Так говорилось в какой-то книге. Так случилось и со мной. Не отдавая себе отчета, я шагнул к столу и схватился за спинку свободного стула.
— Душите! Вешайте камень! Бросайте в пруд! А только знайте: и вас в том пруду утопят! Всех до единого! Как бешеных! Что оторопели? Думали, испугаюсь? Как бы не так! Попробуйте тронуть! Не один к вам явился! Там ждут комсомольцы! Те самые, каких голодранцами величаете! Они разнесут этот дом, разгромят ваши осиные гнезда! Чтобы никогда не измывались над народом! И не обжирались за его счет!
Не ожидавшие такого отпора, они сидели неподвижно, как в столбняке. И только когда я перестал кричать, Дема, точно опомнившись, вдруг грохнул кулаком по столу и рявкнул:
— Убью!..
Он медленно поднялся. Но Комаров остановил его:
— Свяжем и запрем в чулане. А сами посмотрим, есть там кто или нет. Если они тут, голодранцы, выпустим. Не докажет, что было. Ну, а если никого нет… — Челюсти его, как жернова, задвигались, заскрежетали. — Тогда за все поплатишься, щенок. Шкурой своей поганой… — И, поднявшись, бросил гостям: — Принесу ремни. Покрепче скрутим…
Он вышел в соседнюю комнату. А я стоял, впившись ногтями в спинку стула, и леденел от ужаса. Неужели выполнят угрозу? Что же делать? Броситься к окну? Но на окнах — двойные рамы. К тому же они с той стороны, где Дема. Перехватит и задушит. Кричать? А кто услышит? Клавдия? А может, она заодно с ними?
Комаров вернулся с ремнями.
— Надежные, — сказал он, распуская их. — Свяжем так, что и не дохнет. Ну давайте…
Дема и Лукьян разом встали. Я поднял стул над головой и отступил к двери.
— А ну подходи, кто первый! Кому-нибудь, а проломлю череп! Подходи же! Ну!..
В ту же минуту в дверь раздался стук и послышался девичий голос:
— Папа, открой! К тебе пришли!
Для них это был удар грома. Они стояли, как поверженные. Я опустил стул. Неужели произошло чудо? Может, ребята и в самом деле нагрянули?
Стук повторился, частый, настойчивый. И голос Клавдии — нетерпеливый и встревоженный:
— Папа! Да открой же! К тебе пришли!..
Дема и Лукьян опустились на свои места. Они растерянно смотрели на дверь, словно оттуда должен появиться сам дьявол. Вынув ключ из кармана, Комаров дрожащей рукой вставил его в замочную скважину.
Дверь широко распахнулась, и снова послышался голос Клавдии:
— Пожалуйста, проходите!..
В комнату вошел мой дядя, Иван Ефимович. В руках он держал новые сапоги. Нет, не держал, а протягивал Комарову, как дорогой подарок.
— Вот получай. До сроку заказ выполнил. Прошу учесть… — Но, заметив Дему, Лукьяна и меня, согнал с лица улыбку. — Да тут целая сходка. И даже мой племянник. Что за компания?.. — И мне строгим тоном: — Тебе чего тут надо? И отчего такой белый?
Я невольно провел рукой по лицу.
— Что мне надо, мое дело. А чего белый… Хозяин так угостил… — И мельнику официально: — Прошу, гражданин Комаров. Думайте и решайте. Три дня сроку. А пока до свидания!
И, не чувствуя ног, выбежал во двор. Здесь ко мне бросилась Клавдия. Она тряслась, как в лихорадке.
— Все слышала и видела. Подсмотрела в замочную скважину. А когда отец пошел за ремнями, кинулась позвать кого-нибудь. И встретила его, сапожника… — И с шумом перевела дыхание. — Господи, что ж это делается! Что творится на белом свете!
С благодарностью я пожал ее руку. Но сказал спокойно, даже беспечно:
— Зря волновалась. Нарочно они это. Чтобы постращать. А только мы не из пугливых…
*
Крупный и густой дождь лил непрерывно. Последние сугробы в яружках смыло, вода двинулась навстречу Потудани. Скоро река затопила прибрежный луг, подступила к огородам. Кудлатые и безлистые вербы над водой сразу уменьшились, будто их подрубили, и выглядели корявыми кустами.
Нечего было думать о доме. В такую погоду ни пройти, ни проехать на хутор. По непролазной топи я еле добрался до Бардиных, живших неподалеку от сельсовета. И раньше мне приходилось ночевать у них. Теперь же и подавно ничего другого не оставалось.
Заодно я прихватил с собой новые материалы рабфака на дому. Володька тоже трудился над ними. И каждую бандероль ждал с нетерпением.
Мы сразу же отправились в безоконную пристройку, называвшуюся клетью. Там мы спали на узком лежаке, сколоченном из досок. А перед сном при свете коптилки дискуссировали. Так и в этот ненастный вечер. Закрывшись на засов, мы принялись за новый материал. Но гранит на этот раз оказался слишком крепким, и грызть его не хватало сил. А тут еще дождь. Его монотонный шум за тонкой стеной клонил ко сну. Зевота до боли растягивала рты, а холод забирался в самую душу. И мы сдались…
Разбудил нас тревожный стук. Это была Домка Землякова. Володька зажег коптилку, открыл дверь и снова юркнул под лоскутное одеяло. Домка вошла и остановилась за порогом. Она была вся мокрая, точно только что вылезла из реки. С высоко подоткнутой юбки по красным от холода ногам стекала вода. Рыжие волосы из-под шерстяного платка мокрыми прядями прилипали ко лбу и пухлым щекам. И все же выглядела вдова бойко, даже задиристо, будто собиралась драться. Скосив на нас узкие глаза, она насмешливо проговорила:
— Дрыхнете, молодчики? А вода греблю размывает.
Мы разом привстали на соломенном тюфяке.
— Какую греблю? — спросил я, чувствуя озноб во всем теле, — Что ты мелешь?
— А что слышишь, то и мелю, — огрызнулась Домка и вдруг сникла, будто решив, что незачем юродничать. — Комаровскую греблю вода размывает.
Мельник в город сбежал, а заставни оставил закрытыми. Вот вода и переполнила пруд. И уже через греблю хлещет.
Мы переглянулись, словно спрашивая друг друга, верить или нет.
— А ты откуда знаешь об этом?
— Знаю, коль говорю, — опять окрысилась вдова. — И советую, поживей поворачивайтесь. А то поздно будет.
— А почему Лобачева не предупредила?
— А где он, твой Лобачев? — переспросила Домка. — С вечера куда-то смотался. И до сих пор глаз не кажет. Даже жена не в курсе… — И с вызовом глянула на меня. — Вот и решилась тебя разыскать. Принимай меры, рашпиленок… Не то на первом же собрании костей не соберешь…
