«Пришла проведать пациента», сказала она, понимая, что только что стала персонажем дурного порнофильма.
Однако он хотя бы улыбнулся ее притворству. Она сняла с его груди повязку. Единственным следом, оставшимся от недавней раны, были черные усики от швов на блестящем шраме.
«Удивительно», сказала она, наклонившись над ним. Она поймала его взгляд, устремленный на пеньюар, ниже шеи, туда, где свисали ее груди. Значит, он все-таки не полностью невосприимчив.
«Нет, вы посмотрите-ка», сказала она, полуподтрунивая над ним.
Их глаза встретились, и на лице его появилась улыбка.
«Как это было много-много лет назад», заметила она.
«Свидетельство высокой квалификации моего врача», сказал он. «И его медсестры, конечно же».
«Отец отдал бы всё, чтобы узнать, как функционирует ваш организм». Она взяла из его рук книгу. Это был опус Брэма Стоукера. Вырвав у себя из головы волос, она заложила им страницу, а затем положила том на тумбочку. «Как вам понравилась книга?», спросила она.
«В ней всё несколько зловеще и театрально-наигранно», сказал он.
Она присела на край кровати, и он отодвинулся, чтобы ей было удобней.
«Автор не был католиком случайно?», спросил он.
«Не знаю. Он был театральным антрепренером, кажется».
«А, ну тогда все ясно».
«Конец вам вряд ли понравится». Она откинулась на подушку и сбросила с ног тапочки. Она вытянулась на шелковом одеяле, не касаясь его тела своим. «Не покажется ли вам бестактным, если я задам вам ряд вопросов относительно вашего… состояния?»
«Нисколько. Я в долгу перед вами, и я к вашим услугам».
«Ряд интимных вопросов?»
«Насколько интимных?»
Она приблизилась к нему так, что кожа ее почти уже касалась его. «Овладевающая вами страсть… она жаждет только крови?»
Он не отстранился от нее: «Что вы имеете в виду?»
«Вы знаете, что именно я имею в виду».
«Неужели все девушки этого века так откровенны?»
«Просто ответьте на вопрос».
Он помолчал некоторое время, а затем повернулся к ней и посмотрел на нее, рассматривая черты ее лица так, как заблудшая душа смотрит на восход солнца, пытаясь найти надежду в наступающем дне.
«Мои желания разнообразны», сказал он, обняв ее.
ИЗ ВОЕННОГО ДНЕВНИКА ДЖ. ХАРКЕРА
(Расшифрованная стенография)
2 ИЮНЯ 1941 ГОДА.
Я покидал Сфынту-Георге через какое-то поле, бобовое кажется, вдоль зелени, обвивавшей прямую линию из проволоки и столбов, тянувшуюся на многие акры.
Должен сказать, это был настоящий подвиг, вести «Сокол» между узкими грядками, пригнувшись над рулем и стараясь не высовывать голову над побегами, чтобы меня не было видно с дорог, служивших границами полей бобовых культур. Я останавливался в конце каждой возделанной почвы, оглядываясь по сторонам, не видит ли меня кто-нибудь, а затем, никого не увидев, выезжал на следующее поле.
Я проехал от бобового поля к яблоневому саду, а от него — к кустам ежевики, живой изгороди, колючки которой рвали мне одежду и кожу. Но я не снижал скорости и не ослаблял своей решимости. Вполне вероятно, что Ренфилд к настоящему времени уже раскололся. Люси и Сопротивлению грозила серьезная опасность, и я был единственным, кто мог их спасти. Если только успею вовремя добраться до Брашова.
Должен признаться, что мои мысли об этом часто прерывались воспоминаниями о произошедшем в туалете. Я убил человека в рукопашной схватке, в тесном помещении, близко от себя. Его лицо постоянно всплывало у меня перед глазами, как навязчивая мелодия, которую никак не можешь выкинуть из головы, мелодия ужасная, скверная и гадкая; его потное лицо, налитые кровью глаза, его губы, искривившиеся от ненависти или страха, а, возможно, и отчаяния. То же отчаяние, зеркальное его отражение, скорее всего, он видел и у меня на лице. Я вспомнил кое-что из Кьеркегора: «Ничего так не боится человек, как узнать, на какие страшные вещи он способен».
Из-за кошмарных картин умирающего фрица, всплывавших у меня перед глазами, я чуть было не разбился. Отвлекшись на это, когда я мчался по сухой оросительной канаве со скоростью 60 км/ч или даже больше, я вдруг увидел перед собой бетонный водоотвод. Я едва сумел вывернуть мотоцикл на насыпь, чуть было не опрокинувшись на этой проклятой хрени, затем переправился на другую сторону по коровьей тропе и спустился вниз, прежде чем я опомнился, и до меня дошло, что произошло.
Миновав блокпосты и даже саму возможность на них наткнуться, я выехал на основную дорогу, ведущую к Брашову, и стал выжимать из мотоцикла максимальную скорость. Машина оказалась настоящим зверем. Большую часть пути стрелка спидометра крутилась у скорости сто километров в час.
Подъезжая к Брашову, я стал узнавать местность, и теперь я был уже в состоянии избегать постоянных блокпостов, которые, как я знал, там находились. Чтобы добраться до дома Ван Хельсинга, мне пришлось ехать прямо через весь город. Когда я проезжал мимо ателье Михая, я с ошеломлением увидел грузовик с эсэсовцами, подъезжающий к его витрине, из которого выпрыгнуло шесть штурмовиков, вломившихся в ателье через входную дверь.
Я остановил «Сокол» у бордюра и, повернувшись, стал следить за ателье мужской одежды.
Михай пользовался популярностью среди нацистов, по крайней мере, офицеров, так как он угождал их чванливым пристрастиям к красивой и элегантно скроенной форме. Помимо того, что он был искусным и дотошным портным, для них он выполнял работы по исключительно низким ценам, ниже себестоимости. Но потерю в доходах, мы, партизаны, отбивали полученной информацией. Подобно тому, как женщины сплетничают со своими парикмахершами, мужчины шутя выбалтывают многое своим портным: офицеры хвастаются своими повышениями или ворчат о переводах, выдавая разного рода ценные крупицы информации военного характера и слухи. А Михай умел хитро выведать детали, скрывавшиеся за наиболее ценными ее фрагментами.
«Какую подкладку желает господин лейтенант? Для жаркой погоды, или холодной? Это играет роль при покрое формы. Шелковую для Северной Африки или шерстяную для русского фронта?»
Ответ довольно часто сопровождался сообщением излишних подробностей и баек, с указанием порой дивизии, дислокации, дат и имен, и все это передавалось в Лондон посредством моего передатчика.
Поэтому не было ничего необычного в том, что я увидел у ателье немцев, но обычно они не вламывались во входную дверь. Вскоре после этого грубого вторжения на моих глазах Михая выволокли из магазина с окровавленным лицом из-за раны на голове. Его бросили в кузов грузовика. Из магазина послышались звуки ломаемой мебели и битого стекла, после чего нацисты стали выносить из ателье оружие из тайника. И я понял, что наше убежище в подвале раскрыто.
Ренфилд заговорил.
И Михай был разоблачен как партизан. Кто еще? Люси? Я тут же завел мотоцикл с чувством крайней тревоги, заставившей мое сердце заколотиться. Даже руки у меня задрожали, не находя себе места, и в спешке я чуть было не опрокинулся на мотоцикле: заднее колесо сработало, а переднее в этот момент взлетело в воздух. В конце концов, мне все-таки удалось справиться с управлением, и я помчался к дому Ван Хельсинга.
ОТРЫВОК ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО РОМАНА ЛЕНОРЫ ВАН МЮЛЛЕР «КНЯЗЬ-ДРАКОН И Я»
Однажды, поехав вместе с отцом на медицинскую конференцию в Венецию, Люсиль подхватила грипп. Она лежала на этой странной медицинской койке с жаром и температурой, которые ни один из врачей, которых вызвал отец, не мог никак сбить.
Когда они оставили ее одну, она нашла себе временное облегчение. Сняв с себя ночную рубашку и нижнее белье, она легла на мраморный пол, дав возможность холодному камню впитать тепло ее мечущегося в жару обнаженного тела.
Примерно так она чувствовала себя и теперь, в объятьях вампира, позволив его хладному телу поглотить огонь, заполыхавший внутри нее после того, как они слились воедино.
Она осторожно потянула его швы, медленно вытаскивая их из раны, как нитки из свитера.
